Тайна третьего апостола - Мишель Бенуа

Глаза Лиланда расширились от изумления: «Что все это значит? Он меня просит вызвать отца Нила на откровенность, а потом настрочить ему рапорт? За кого он меня принимает?»

Глядя на изменившееся лицо американца, кардинал, как в открытой книге, прочел по нему всё, что происходило в его душе. И добавил с благодушной улыбкой:

— Не беспокойтесь, монсеньор, я не прошу вас сочинять доносы. Вы просто будете информировать меня об изысканиях и трудах вашего друга. Я очень занят и не смогу принять его лично. Тем не менее, мне тоже любопытно быть в курсе последних, новейших достижений экзегезы. Вы окажете мне услугу, расширив в этом направлении мой кругозор.

Увидев, что это Лиланда не убеждает, кардинал сменил тон и сказал уже гораздо суше:

— Хочу напомнить, каково ваше положение. Нам пришлось отозвать вас из Соединенных Штатов и здесь возвести в ранг епископа, только чтобы пресечь скандал, который вы там спровоцировали. Святейший Отец не допускает сомнений по поводу его отказа — категорического и правомерного — поручать миссию священнослужителей женатым мужчинам. Ведь вслед за ними настал бы черед женщин, почему нет? Тем более он не склонен терпеть, если аббат-бенедиктинец, настоятель знаменитого монастыря Святой Марии, публично будет давать ему советы на этот счет. Сейчас вам, монсеньор, выпадает шанс искупить свои заблуждения в глазах папы. Итак, я рассчитываю на ваше сотрудничество, конфиденциальное и действенное. Вам понятно?

Лиланд молчал, глядя в пол. Тогда кардинал, воспроизводя интонации своего родителя, когда тот только что вернулся с восточного фронта, отчеканил:

— Досадно, что я вынужден напоминать вам об этом, монсеньор, но ведь существует и другая причина, по которой пришлось заставить вас срочно покинуть вашу страну, а также возвести в епископский сан, дабы это не только возвысило, но и кое от чего оберегало вас впредь. Теперь понятно?

Лиланд грустно посмотрел на кардинала и кивнул, подтверждая, что понял. Господь прощает все грехи, но церковь заставляет своих служителей расплачиваться за них.

Причем расплачиваться очень долго.

40

Пелла, конец 66 года

— Отец, я думал, мне никогда сюда не добраться!

Двое мужчин с жаром обнялись. Осунувшееся лицо Иоханана свидетельствовало о его крайнем изнеможении.

— Двенадцатый римский легион предал огню и мечу все побережье. Сейчас он с боями отступил от Иерусалима, понеся значительные потери. Говорят, император Нерон вызовет из Сирии генерала Веспасиана, чтобы усилить позиции за счет Пятого и Десятого Сокрушительного легионов. Тысячи воинов, закаленных в битвах, стягиваются к Палестине. Это начало конца!

— А Иерусалим?

— Пока свободен. Там Иаков боролся, как мог, против обожествления своего брата, но в конце концов признал его Богом публично. В глазах еврейских властей это было святотатством, и Синедрион приказал побить его камнями. Христиане в смятении.

«Иаков! С ним исчезла последняя узда, еще сдерживавшая амбиции церквей».

— О Петре что-нибудь слышно?

— Все еще в Риме. А там, по слухам, гонения. Нерон одинаково ненавидит и иудеев, и христиан. Сама церковь Петра в опасности. Может статься, что и там тоже всему конец.

Он показал на свою дорожную торбу, где лежало несколько пергаментных свитков.

— Иаков, Петр… Они принадлежат прошлому, аббу. Теперь по рукам ходят несколько Евангелий, а еще новые послание Павла…

— Я все это получил от наших беженцев. — Он указал на стол в перистиле, заваленный рукописями. — Матфей переделал свой текст. Я заметил, что он следует примеру Марка, тот первым составил нечто вроде истории Иисуса, начав со встречи на берегу Иордана и закончив опустевшей гробницей. На самом деле это вообще не Матфей писал, потому что, сам видишь, написано по-гречески. Он, видимо, сначала написал по-арамейски, а после отдал переводчику.

— Да, конечно. Третье Евангелие распространяется тоже на греческом. Его копии идут из Антиохии, и я смог встретиться с автором, его зовут Лука, он близок к Павлу.

— Я прочел эти три Евангелия. Чем дальше, тем больше они приписывают Иисусу то, чего он не говорил: будто он считает себя мессией или даже Богом. Это неизбежно, Иоханан. А как… как там мой рассказ?

Он в конце концов согласился написать, но не Евангелие, как у Марка и прочих, а рассказ. Иоханан переписал его и пустил по рукам. Возлюбленный ученик поведал о собственных воспоминаниях — о встрече на берегу Иордана, о том, что поразило его с самых первых дней. Но он остался в Иудее, когда Иисус отправился жить и проповедовать на север, в Галилею. О том, что происходило там, он почти не упоминал. Его повествование возобновлялось с того момента, когда Двенадцать во главе со своим Учителем вернулись в Иерусалим, — оно охватывало несколько последних недель перед распятием. И тоже заканчивалось опустевшей могилой.

Разумеется, о том, что затем последовало, — об изъятии тела Адонией и Озией, сыновьями Елиезера Бен-Аккайи, там и речи не было. Роль ессеев в исчезновении тела казненного должна была остаться нерушимой тайной.

Так же, как и место упокоения Иисуса.

Между двумя этими периодами — началом и концом — он поместил воспоминания своих иерусалимских друзей: Никодима, Лазаря, Симона-Прокаженного. Рассказ писался сразу по-гречески, Иисус изображался таким, каким он его помнил: прежде всего евреем, но ослепительным, когда Отец его Небесный, Бог, которого он называл Авва, будто бы вселялся в него. Никогда еще ни один иудей не осмеливался так запросто именовать Моисеева Бога.

Он повторил вопрос:

— Так что с моим рассказом, Иоханан? Лицо молодого человека омрачилось:

— Его читают. Твои ученики, те знают его наизусть, но и в церкви Павла он тоже известен, кажется, дошел до Вифании[12].

— И там его принимают уже совсем по-другому, не так ли?

— Нет. В Иудее евреи упрекают тебя в том, что ты изобразил Иисуса пророком, превосходящим самого Моисея. А у греков считают, что твой Иисус слишком человек. Уничтожить свидетельство возлюбленного ученика никто не осмеливается, но, прежде чем читать народу, его исправляют или, как они выражаются, «дополняют», причем чем дальше, тем больше.

— Не удалось меня зарезать, как Иуду, вот и уничтожают меня пером. Мой рассказ будет превращен в четвертое Евангелие, они просто переделают его на свой лад.

И снова, как когда-то, Иоханан опустился на колени перед своим аббу, взял его руки в свои:

— Если так, отец, напиши послание для нас, твоих учеников. Я его припрячу в надежном месте, пока это еще возможно: иерусалимские евреи хоть и объяты фанатическим пылом, долго не продержатся. Напиши правду об Иисусе, а чтобы никто не смог ее извратить, открой и то, что тебе ведомо о его могиле. Не той, иерусалимской, что опустела, а настоящей, в пустыне, где покоится его прах.