Дафна - Жюстин Пикарди

Дафна бегло просмотрела письмо Симингтона со странной отсылкой к «Сентябрьскому приливу», а затем выбросила его в мусорную корзину на кухне вместе с театральной программкой. Выйдя из кухни, она решила, что так дело не пойдет: она не может оставлять письмо и программку в корзине. А что если Томми заметит их вечером и начнет в чем-то подозревать ее? Дафна извлекла все выброшенное ею вместе с конвертом и разрезала на мелкие кусочки, которые поместила в другой, чистый конверт, поспешно сбежала по ступенькам, вышла на улицу и, повернув налево, миновала сад Челси-Хоспитал[29] и спустилась к набережной. Она уже собиралась бросить конверт в урну, но вдруг увидела мужчину, наблюдающего за ней с другой стороны дороги. С конвертом в руках Дафна подошла к парапету, отделявшему тротуар от реки, и оглянулась, чтобы проверить, продолжает ли незнакомец следить за ней, но он притворился, что смотрит в другую сторону. Тогда она поспешно бросила конверт в Темзу и стала наблюдать, как течение уносит непрочный белый бумажный прямоугольник, который все не тонул… но почему же, почему он не тонет? Затаив дыхание, Дафна перегнулась через парапет, чтобы проследить за конвертом, и вот он исчез наконец под Челсийским мостом. Она подумала, не подойти ли поближе, чтобы в этом убедиться, но тут заметила еще одного человека, стоящего на мосту; на нем была мягкая фетровая шляпа. И Дафна пошла прочь, а перейдя дорогу, побежала и не останавливалась до самого дома.

Она ничего не сказала Томми о людях с набережной, но чувствовала, что они занимают все больше и больше места в ее сознании, и знала, что должна проявлять осторожность и суметь, опередив их, вернуться в Менабилли.

— За твоими перемещениями трудно уследить, — сказал ей Томми, когда она объявила ему, что возвращается в Корнуолл.

— Как и за твоими, — парировала она с улыбкой, ласково погладив его руку.

Могут ли наблюдатели последовать за ней в Менабилли? Нет, конечно же, там она в безопасности: дом спрятан от посторонних глаз, его не видно ни с дороги, ни с моря, даже осенью, когда опадают листья, Менабилли защищен непроходимыми чащами вечнозеленых растений — кипарисовых сосен, высоченных елей, острого бамбука и гигантских папоротников, разросшихся на болотистой земле между зарослями крапивы и ежевики, в густом лабиринте переплетенных рододендронов. Леса защищали Ребекку, и, может быть, все эти годы ее душа, пребывая в чистилище, каким-то образом ограждала от бед Дафну, стоя на страже у врат ее тайного мира…

Темнело теперь рано, ночи становились длиннее, зима неотвратимо надвигалась на Менабилли. Дафна всегда боялась этих навевающих меланхолию месяцев. Она убеждала себя, что должна подружиться с темнотой, и это станет дополнительной защитой против одолевавших ее врагов. Силой своего воображения она вызывала Брэнуэлла с его белым как бумага лицом под огненно-рыжими волосами, длинной йоркширской зимой пишущего что-то при свете свечи в доме приходского священника. Кого или чего боялся Брэнуэлл? Этого Дафна не знала точно, но иногда ей казалось, что итогом ее разысканий станет спасение Брэнуэлла от некоего похитителя, подобное освобождению Гердой своего друга из-под власти Снежной Королевы. Ведь Брэнуэлл тоже был выдворен в необозримую замерзшую пустыню, почти забыт, лишен всего, на что по праву мог бы рассчитывать.

Но Герда была юной, а Дафна ощущала себя старой. Брэнуэлл был таким отчужденным, далеким от нее, как же ей отыскать его? Где карта, кто станет ее гидом? Нет, уж лучше оставаться дома, в Менабилли, пусть Брэнуэлл придет к ней сюда.

— Брэнуэлл, — прошептала она во тьме своей писательской хибары, — Брэнуэлл, поговори со мной…

Глава 14

Ньюлей-Гроув, ноябрь 1957

От Дафны — ни слова, ни единого словечка: Симингтон испытывал знакомое свинцовое чувство разочарования. Но, как всегда, была уйма несделанной работы, ее приливная волна накрыла письменный стол, захватив даже пространство пола рядом с ним. «Нужно составить план действий», — говорил он себе, стараясь приободриться, хотя трудно было не испытывать ощущения подавленности. Еще с 1930 года Симингтон с головой ушел в бумажную работу, а сейчас рылся в своих папках, пытаясь отыскать несколько рукописей Бронте, и, хотя не сумел этого сделать, пересмотрев множество тайников и коробок, письма, которые он находил в процессе поисков, захватывали его и одновременно приводили в ярость — он не мог удержаться, чтобы не перечитать их. Они относились к тем ужасным месяцам, что последовали после его увольнения из музея в доме приходского священника, когда Симингтона обвинили в краже целого ряда рукописей, рисунков, писем и книг и стряпчие, назначенные Обществом Бронте, преследовали его, требуя все вернуть.

Симингтон хранил копии своих ответов стряпчим и их письма. Вновь и вновь перечитывая переписку с ними, он чувствовал, что ему не хватает дыхания, грудь сдавило так сильно, что стало больно двигаться, и приходилось подолгу сидеть за столом не шевелясь: кипа бумаг лежала перед ним, развернутая, как колода карт; но сколько он их ни перетасовывал, расклад оказывался проигрышным. Дверь была заперта, чтобы предотвратить внезапное вторжение Беатрис, которая, впрочем, хоть и не показывая это явно, продолжала держаться от него на расстоянии.

Беатрис, как и всегда, конечно же, понятия не имела о его неприятностях. Когда его лишили должности хранителя музея и библиотекаря в доме приходского священника, Симингтон объяснил это Беатрис просьбой лорда Бротертона сделать выбор между работой на него, Бротертона, и в Обществе Бронте: в сутках явно не хватало часов, чтобы совместить то и другое. Эта версия звучала правдоподобно, поскольку обязанностей у Симингтона действительно было в избытке: огромное количество материалов необходимо было приобрести, приобщить к архиву, каталогизировать (и не только документы, но и реликвии семейства Бронте: собачьи ошейники, носовые платки с кружевами, домашние тапочки, рукавички — все это считалось столь драгоценным, словно принадлежало святым и было отмечено Божьей благодатью). Однако Бротертон никогда не знал всех обязанностей Симингтона, не просил его отказаться от работы в доме Бронте, ведь лорд был непоколебимым поборником Общества Бронте, содержавшего музей, а также его президентом до самой своей смерти.

Итак, Симингтону был нанесен страшный удар: он остался беззащитным перед лицом своих врагов, которые окружали его, как стая злобных гиен. Никто не пришел к нему на помощь, даже те, кто обязан был это сделать, — собратья-масоны, знавшие, что он, как и лорд Бротертон, долгие годы был верным членом ложи. Это в конечном счете ничего не значило: франкмасонство принесло ему не больше пользы, чем некогда Брэнуэллу.

Письма, в которых выдвигались против него обвинения и перечислялось по пунктам все, что он предположительно украл, продолжали приходить еще многие месяцы, но Симингтон оставался тверд в своих письменных ответах на эти домогательства, сохраняя уверенность, что прав он, а не Общество Бронте — эти тупицы, не имеющие никакого понятия, как следует хранить такие бесценные сокровища.

При этом он с болью вспоминал о нескольких письмах и детских произведениях Шарлотты, которые его заставили вернуть (а что если именно в них таился ключ к секретам Брэнуэлла?), к тому же они, несомненно, хранились бы куда надежней под его опекой. И все же некоторые рукописи оставались у него, невзирая на всех стервятников из музея Бронте, которые так и норовили растащить эти бумаги, разрознив коллекцию и лишив ее всякой ценности.

Симингтон надеялся обрести уверенность в том, что достиг своего рода триумфа в противостоянии своим недругам, однако, перечитав письма стряпчих, ощутил горечь во рту, такую сильную, что даже порция виски не помогла бы от нее избавиться. Особую ярость, до пульсации крови в висках, вызывала обида на Общество Бронте, не оценившее его опыта и талантов. Они отстранили его от работы в расцвете сил, когда он, напротив, заслуживал продвижения по службе: мог бы стать превосходным президентом Общества, таким как Уайз еще до Бротертона, и, кстати, почему выбрали Уайза, а не его? Симингтон был столь же трудолюбив, как Уайз, и столь же талантлив как коллекционер.

Еще хуже, чем этот гнев и горечь, была охватывавшая его временами паника. Где в точности находилась каждая из припрятанных им рукописей, которые он хранил так много лет? Он не употреблял слова «украл», в конце концов, он ведь не вор, а законный попечитель. А что если настоящий вор получил доступ к его коллекции? Конечно же, это исключено: запоры надежны, он постоянно их проверяет. Должно быть, рукопись стихотворений Эмили — маленькая записная книжка с образцами ее поэзии, которую он позаимствовал в собрании Лоу, — теперь стоит целое состояние: насколько было известно Симингтону, сохранилась еще лишь одна тетрадь ее поэзии, которую более двадцати лет назад принесли в дар Британскому музею. Так трудно было уследить за всем: часть его коллекции хранилась в маленьком домике рядом с его собственным здесь же, в Ньюлей-Гроув, — Симингтон снял его в аренду в 1926 году, чтобы разместить там свой офис с помощником и секретаршей, а также библиотеку. Какой был замечательный год, когда все расширялось и шло в рост, когда еще была жива Элси и все его сокровища были при нем!