Дафна - Жюстин Пикарди

И хотя то, что случилось сегодня, было странным, чем-то из ряда вон выходящим это нельзя назвать. День святого Валентина Пол игнорирует, считая его днем выброса коммерческого мусора, но все же он выглядел смущенным, когда я вручила ему «валентинку» перед его уходом на работу в это утро. Открытку я изготовила сама, с красным сердечком на лицевой стороне — лепестком розы, из тех, что растут в садике на заднем дворе, засушенных и спрессованных мной еще прошлым летом сразу же после переезда сюда. Этому научила меня мама — поместить цветы между листами белой папиросной бумаги, а затем положить в самую тяжелую книгу, которая только найдется в доме, — Краткий оксфордский словарь английского языка, я и сейчас им пользуюсь. Мне хотелось найти для открытки какую-нибудь романтическую цитату из Генри Джеймса, но ничего подходящего я не отыскала и написала просто: «Я тебя люблю». Прочитав это, Пол сказал:

— Ты такая милая девочка. И слишком юная, чтобы иметь представление о разбитом сердце.

Итак, сегодня я вновь сидела в читальном зале, пытаясь набросать план диссертации и гадая, что хотел сказать мне Пол, но не в силах этого понять. И тогда я начала думать о разбитых сердцах и пожалела, что не сказала Полу о своем опыте на сей счет. Я немного знала об отце и его сердце и о разбитом сердце Брэнуэлла, которому так и не удалось осуществить свою мечту — приехать сюда, в читальный зал Британского музея. А ведь в конце жизни, за год до смерти, он писал своему другу Джозефу Лиланду, что когда-то думал: провести недельку в Британском музее было бы для него настоящим раем, но сегодня, находясь в столь угнетенном состоянии, он равнодушно глядел бы на эти «бесценные тома глазами дохлой трески». Бедный, измученный своими печалями Брэнуэлл, если бы только ему удалось бежать из дома…

Я сделала для себя пометку: не забыть проверить, бывал ли Брэнуэлл когда-нибудь в Лондоне. А потом мне вдруг показалось, что я увидела уголком глаза Рейчел, сидящую за соседним столом, пишущую что-то, склонясь над блокнотом. Трудно было сказать наверняка, она ли это, потому что ее лицо закрывали гладкие темные волосы, но чем больше я на нее смотрела, тем больше мне хотелось, чтобы это была она, чего я никак не ожидала. Через несколько минут она подняла глаза, словно почувствовав на себе мой взгляд, отвела рукой прядь волос и заговорщицки улыбнулась. Я покраснела, как будто меня поймали за чем-то запретным, но ведь ничего такого не было. Она меня не знала, мы никогда не встречались: я познакомилась с Полом уже после того, как она ушла от него и уехала в Америку. Через полчаса, когда я встала, чтобы покинуть читальный зал, она вышла вслед за мной, или просто так совпало, что мы поднялись одновременно, и, когда мы шли вниз по каменным ступеням, она спросила:

— Мы знакомы? Прошу прощения, если нас уже представляли друг другу: лица я запоминаю хорошо, но, что касается имен, — тут я безнадежна.

Голос ее был веселым, казалось, она вот-вот разразится смехом, она улыбалась, когда говорила. Я не знала, что сказать, поскольку не была до конца уверена, что это Рейчел. Едва ли я могла сообщить ей, что она со мной не знакома, зато я знаю ее, будучи замужем за ее бывшим супругом. Я сказала ей лишь, что, кажется, узнала ее по фотографии в газете, сопровождавшей статью о ее новой книге стихов, тут же извинившись за свою навязчивость.

— Все в порядке, — сказала она, придвинувшись ко мне настолько близко, что я ощутила запах ее дорогих духов — экзотический смолистый аромат; на ней было янтарное ожерелье — тяжелые бусины сияли на фоне ее золотистой кожи. — Никогда не думала, что меня будут узнавать, тем более в подобных местах. Дело в том, что мне нравится проводить время в здешнем читальном зале, когда я пишу новое стихотворение. Думаю о всех других сидевших здесь писателях, и это действует успокаивающе.

Я сказала, что являюсь поклонницей ее поэзии, много о ней думаю, и это вовсе не ложь: я купила ее последнюю книгу. Конечно, я промолчала, что держу ее надежно запрятанной в нижнем ящике моего письменного стола и читаю ее стихи только тогда, когда Пола нет поблизости. Но Рейчел, наверно, почувствовала, что я ею очарована, ведь так оно и есть, особенно после того, как поняла, что Рейчел похожа на Пола, — она могла бы быть его сестрой. Возможно, ей польстило, что, пытаясь объяснить, насколько мне понравилась ее новая книга, я больше говорила о ней самой, а мной она не слишком-то интересовалась.

— После прочтения стихи словно застряли у меня в голове — настолько они западают в память.

— Приятно слышать, — сказала она. — К тому же это весьма своевременная поддержка. Я приехала на несколько дней в Лондон, чтобы встретиться со своим издателем по поводу моей новой книги.

— Вы собираетесь вернуться окончательно? — спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал так же весело, как у нее. — В газетах, кажется, писали, что вы сейчас работаете в американском университете?

— Что ж, я начинаю скучать по Лондону, а стипендия в Рутгерсе никогда не рассматривалась как постоянная.

— Рутгерс? — переспросила я. — А я как раз веду разыскания по поводу одного человека, собрание рукописей которого осело именно там.

И я стала рассказывать ей о Симингтоне и Дафне Дюморье — эта история впервые выплеснулась из меня наружу, — а она слушала, и мне легко было рассказывать ей все в подробностях, чего никогда не бывало у нас с Полом, отчасти оттого, что она прекрасная слушательница, но еще и потому, что долгие годы она, как оказалось, была поклонницей Дюморье.

Когда она сказала, что любит Дафну, я почувствовала, что мои щеки вспыхнули, и я спросила:

— Неужели и вы тоже?

Впрочем, я запретила себе пускаться в дальнейшие излияния, хотя мне ужас как хотелось узнать побольше. Почему я не сказала ей о Поле? Наверно, от смущения. Вначале было как-то неудобно, а потом, когда я рассказала ей о Симингтоне, было слишком поздно добавлять: «А кстати, знаете, что еще связывает нас?» Появилось странное чувство, что мы могли бы в конечном счете стать союзниками, — мы обе любили Дафну вопреки неблагоприятному мнению Пола о ней, и мне хотелось понравиться Рейчел: было в моей собеседнице что-то, вызывавшее желание подружиться с ней, — теплота и ум, которые читались в ее глазах, но и в ярости ее можно было себе представить — такую женщину лучше иметь на своей стороне, а не врагом. Звучит немного по-детски, верно? Но пока мы говорили — не очень долго, наверно минут десять, — я поняла, что с Полом такого разговора у нас никогда не получалось. В конце она воскликнула:

— О боже, который час? Я страшно опаздываю на встречу — надо ехать.

И не возникло никакой неловкости из-за необходимости называть себя, просто не было для этого повода, а потом она так заспешила, что успела лишь мимолетно улыбнуться и бросить через плечо: «Удачи с Дафной!» — и стремительно выбежала на улицу, что производило сильное впечатление, если учесть, что на ней были черные лакированные туфли на высоких каблуках. Туфли для возбуждения мужской похоти, подумала я и слегка устыдилась своих мыслей, испытав к тому же приступ недовольства собой из-за своей обуви — пары обшарпанных серых парусиновых тапочек с розовыми шнурками, внезапно показавшихся мне детскими.

И лишь после, когда я уже вернулась домой, меня начали тревожить мысли о встрече с Рейчел — не потому, что я не сказала ей правды о себе, но сам факт нашего внезапного знакомства стал вызывать у меня ощущение какой-то неловкости. И я спросила себя: не слишком ли много совпадений? Пол, конечно, сказал бы, что совпадений не бывает слишком много: совпадение — это всего лишь случайное событие в пребывающей во власти хаоса вселенной. Возможно, Пол, как это часто он делает, посоветовал бы мне: «Не пытайся вкладывать во все какой-то смысл». Ценный совет из уст человека, работа которого всю жизнь заключается в отборе, чтении книг и поиске в них смысла.

Однако я не могла говорить об этом с Полом, а кроме него, общаться было не с кем. Странно: неужели я настолько одинока? Тогда со мной, наверно, не все в порядке. Честно говоря, меня начинает беспокоить мое разыгравшееся воображение, особенно когда вспоминаю, что имя Рейчел принадлежит главной героине романа Дюморье «Моя кузина Рейчел», а рассказчик в романе тоже сомневается, не помешался ли он. Но конечно же, я понимала, вызывая в памяти всю нашу неожиданную встречу, что этого не может быть: в отношении всего остального никаких болезненных иллюзий у меня не было. Надо сказать, что и чисто физические подробности я помнила четко: черная шелковая блузка Рейчел и ее узкие джинсы; блеск ее шикарных туфель; темно-красная губная помада того же цвета, что она выбрала для стен в спальне; лак для ногтей, еще более темный, почти черный, и ее глаза, серо-зеленые, как у Пола, — кошачьи, подумала я, глядя на них. А что если это часть проблемы человека, одержимого иллюзиями, — детали иллюзорного мира кажутся ему совершенно реальными?