За окном - Джулиан Барнс

Но можно предположить и другое: в определенный момент своей жизни Фенеон, отличавшийся выдающимся умом и иронией, столкнулся с журналистской рутиной. Сидя долгими вечерами за столом в «Le Matin», он старался развлечь себя и читателей, не забывая при этом о требованиях к колонке. Он взял традиционный жанр и изменил его, добавив личные стилистические черты, соблюдая принципы повествования и передачи фактов, сохранившиеся с девятнадцатого века. «Nouvelles» представляют собой литературный эквивалент коктейльной оливки — поэтому за изобретение столь пикантной детали Фенеон заслуживает доброй памяти и восхищения.

Мишель Уэльбек и грех отчаяния

В 1998 году я был членом жюри писательской премии «Ноябрьский приз» в Париже, присуждаемой, как вытекает из названия, в конце литературного сезона. После того как дал сбой Гонкуровский конкурс и не удались сумбурные попытки других премий исправить его упущения, наш «Ноябрьский приз» все же вынес окончательное авторитетное решение по итогам года. Ротация жюри, хотя и медленная, участие в нем иностранцев (помимо меня в жюри входил также Марио Варгас Льоса) и серьезная сумма для победителя — около тридцати тысяч долларов — были необычны для французской литературной премии.

До того момента все главные премии 1998 года обходили вниманием книгу Мишеля Уэльбека «Элементарные частицы», а «дело Уэльбека» муссировалось не один месяц. Школьные учителя протестовали против сексуальной откровенности книги; за интеллектуальную ересь автора исключили из его собственной литературно-философской группировки. И вызвала все это не только сама книга, но и ее автор. Одна из женщин в составе нашего жюри заявила, что восхищалась романом, пока не увидела ее автора по телевизору. Меценат премии, бизнесмен, чье вмешательство в связанные с премией дела в предыдущем году было почти незаметным, обрушился на Уэльбека с пространной и пылкой критикой. Видимо, он хотел по меньшей мере показать, во что не желает вкладывать свои деньги.

В ходе довольно напряженной дискуссии лучший эпитет для романа «Элементарные частицы» предложил Варгас Льоса, назвав его «дерзким». Он, естественно, употребил это слово как похвалу. Существуют определенные книги, написанные в язвительной и остро пессимистической манере, которые систематически оскорбляют все устои современного им образа жизни и относятся к нашим условностям как к дурацким заблуждениям. Идеальным примером литературной дерзости мог бы служить роман Вольтера «Простодушный». По-своему крайне дерзок Ларошфуко, да и Беккет, хотя и довольно уныло, а Рот неистово дерзок. Дерзкая книга направлена против целеустремленного Бога, доброжелательной и упорядоченной вселенной, человеческого альтруизма, существования свободной воли.

Роман Уэльбека — его вторая и очень французская книга, смесь интеллектуального и эротического; он напоминает Турнье очевидной гордостью своей жесткой теоретической структурой. У романа есть и свои недостатки: некоторая неуклюжесть и склонность персонажей к произнесению речей, а не реплик в диалоге. Но по амбициозности и непримиримости книга явно превосходила ближайшую конкурентку — книгу тоже очень французскую, но в ином плане: элегантную, сдержанную и старомодную, или скорее «классическую», жаргонный термин, который я перенял у других членов жюри.

Уэльбек победил с перевесом в один голос. Впоследствии я разговаривал с председателем жюри, писателем и журналистом Даниилом Шнайдерманом о той шумихе, которую спровоцировал наш победитель в прессе и на телевидении. Возможно, предположил я, дело в его плохой медиагеничности. «Напротив, — ответил Шнайдерман (который голосовал за Уэльбека). — Он медиагеничен тем, что является антимедиагеничным. Это очень умно». Примерно часом позже в сияющем позолотой салоне отеля «Бристоль» перед элегантнейшим литературным Парижем предстал оборванец в мешковатом свитере и помятых алых джинсах, получил свой чек и — совсем в духе своего романа — отказался от буржуазных излияний радости или благодарности. Не всем это было приятно. «То, что он явился на церемонию немытым и в нестираной одежде, — шепнул мне один французский издатель, — это оскорбление в адрес жюри».

Наш меценат тоже разозлился и на следующий год объявил, что Ноябрьская премия приостановлена на двенадцать месяцев, с тем чтобы мы могли обсудить свои дальнейшие ориентиры. Большинство членов жюри сочло это неуместным, если не сказать дерзким, с его стороны, так что мы ушли к другому спонсору и назвали себя Декабрьской премией. Между тем роман «Элементарные частицы» был переведен на английский язык под названием «Распыленные», и англоговорящим стало известно то, что сказал мне Шнайдерман: автор медиагеничен в силу своей антимедиагеничности. В литературном мире проще всего приобрести репутацию плохого парня, и Уэльбек не преминул ее получить. Когда его навестила журналистка из «Обзервера», он напился до изнеможения, рухнул лицом в тарелку с едой и заявил, что ответит на дальнейшие вопросы, только если журналистка с ним переспит. Была задействована также жена Уэльбека, позировавшая для фото в нижнем белье: она продемонстрировала верх супружеской преданности своим драгоценным изречением: «Мишель не депрессирует — это наш мир переполняется депрессией».

Если Уэльбек после «Элементарных частиц» является потенциально наиболее весомым французским романистом, появившимся со времени Турнье (а ждать этого пришлось долго, отсюда и понятное перехваливание), то его третий роман «Платформа» начинается с кивка в сторону предыдущего литературного направления. Ни один французский писатель не смог бы начать роман с предложения «В прошлом году умер отец», не вызвав ассоциацию с повестью Камю «Посторонний». Рассказчика в произведении Уэльбека зовут Рено — возможно, это намек на то, что такой человек превратился просто в винтик механизированного общества; но имя созвучно также с именем Мерсо, рассказчика у Камю. А вот и главное обстоятельство: отец Рено жил со своей домработницей из Северной Африки, брат которой избил старика до смерти. Когда сын оказывается лицом к лицу с убийцей отца, он думает: «Будь у меня пистолет, я пристрелил бы его, не колеблясь ни секунды. Убить это ничтожное дрянцо представлялось мне с точки зрения морали незначительным делом». Явная отсылка к Мерсо, застрелившему араба на пляже в Алжире и оставшемуся морально безразличным к содеянному.

Но за шестьдесят лет, разделяющих «Постороннего» и «Платформу», отчуждение и разложение зашли дальше. И слова неуважения к родителю тоже. Школьником в 1960-е годы я ощутил запечатлевшиеся в сознании греховные слова Мерсо в начале книги как пощечину: «Сегодня умерла мать. А может быть, вчера, не знаю» (я тоже не был образцовым сыном). В наши дни приходится давать пощечины сильнее:

Пока я стоял у гроба своего старика, мне в голову лезли гнусные мысли. Он, старый ублюдок, взял от жизни все, хитрожопый гад. «У тебя были дети, ты, трахальщик, — горячился я, — ты совал свой толстый хрен между ног моей матери». Ну, я немного разнервничался, допускаю: ведь не каждый же день в семье случается смерть.

Уэльбек поднимает планку; но он также завершает эпизод с бранью в своем фирменном нестандартном ключе: «Ну, я немного разнервничался». Сложно резюмировать содержание «Элементарных частиц», не придавая ему тяжеловесного звучания (роман имеет дело с третьей «метафизической мутацией» последних двух тысячелетий, мутацией молекулярной биологии, в ходе которой клонирование положит конец страху смерти и невзгодам генетического индивидуализма); на страницах романа обвинениям сопутствовал элемент легкой сатиры, а проповедуемая безысходность сопровождалась ухмылкой.

Начало «Платформы» во многом похоже по манере на «Элементарные частицы»; повествователь — продукт эпохи массовых коммуникаций; в своей радикальной отстраненности он занимается разоблачением нашего лживого мира. Похваляется «бухгалтерски объективным подходом» почти ко всему. В эмоциональном отношении и в смысле коммуникабельности повествователь нем, поэтому он практически не в состоянии беседовать с Айшой, когда та начинает критиковать ислам: он более или менее согласен с ней, хотя и не без оговорок: «На интеллектуальном уровне я смог бы ощутить некоторую привлекательность мусульманских влагалищ».

Никто еще не обиделся? Но Уэльбек, вернее Мишель, как завуалированно зовут его рассказчика, еще почти и не начал дерзить. Фыркая от презрения, он обрушивается на следующих: на Фредерика Форсайта, и Джона Гришэма, и Жака Ширака, на путеводители «Guide du Routard» («Путеводитель бродяги», аналог «Rough Guides» — «Путеводителя по неоткрытому миру»); на туристов с «пакетом услуг»; на Францию («зловредную страну, крайне зловредную и бюрократическую»); на китайцев; на «кучку дебилов, отдавших жизни за демократию» в 1944 году при высадке на Омаха-Бич в Нормандии; на большинство мужчин, большинство женщин, стариков и детей; на некрасивых; на Запад; на мусульман; на французский Пятый телеканал; снова на мусульман; на большинство художников; снова на мусульман; и наконец, причем часто, на самого себя.