За окном - Джулиан Барнс

Сам факт регистрации памятников культуры (в 1840 году в реестр были внесены 1076 объектов; к 1849 году их число достигло почти четырех тысяч) еще не означал, что они охраняются по закону. Если владелец сносил здание или же муниципалитет какого-нибудь городка намеревался расширить улицу, ликвидировав громоздкие средневековые развалины, Париж ничего не мог с этим поделать: необходимые для предотвращения сноса законы были приняты в окончательном виде лишь в 1887–1889 годах, спустя почти двадцать лет после смерти Мериме. Так что роль его сводилась отчасти к экспертной оценке эстетической стороны памятников, отчасти к напоминанию о нравственном долге, а отчасти к пропаганде патриотизма. В 1830 году министр внутренних дел Гизо, разрабатывая положение о должностных обязанностях Главного инспектора, трактовал их весьма широко (наряду со зданиями и объектами, представляющими художественную ценность, в ведении инспектора оказались и музеи, и частные коллекции, и рукописи), но при этом ставил во главу угла принцип убеждения. Задача Главного инспектора, писал он, заключается в «поощрении усердия» местных органов власти, с тем чтобы «ни одна постройка, имеющая неоспоримую ценность, не была утрачена в результате людского невежества или вследствие разрушения». Подобное сотрудничество с властями департаментов и муниципалитетов было желательно из демократических соображений и необходимо из соображений экономических. Занесение в реестр обеспечивало памятнику государственную поддержку лишь в одном случае из трех: считалось, что нужно делать ставку на гордость, поддержку и денежные средства местных жителей.

В ходе своих ежегодных поездок Мериме обнаружил, что исторические памятники Франции по большей части находятся в плачевном состоянии. Кровля Шартрского собора грозила провалиться, настенные росписи в Сен-Савене (самая большая по объему коллекция средневековых фресок во Франции и, возможно, в Европе) были грубо заштукатурены; башня вице-регента, «что из самых древних в Авиньоне», через несколько дней после инспекции Мериме просто-напросто рухнула. Символичным в этом отношении было состояние прекрасной церкви при аббатстве в Везле. Ее левую башню снесли протестанты в 1569 году; революционеры, в свою очередь, избавились от пришедших в упадок барельефов; а затем, «словно в доказательство того, что девятнадцатый век не уступает прошлым векам по масштабам вандализма», инженерные войска, занятые составлением карты страны, возвели «нелепый восьмигранник наблюдательного пункта» прямо на вершине уцелевшей церковной башни. Стены осели или же гнили от сырости; сквозь каменную кладку проросли деревья; своды едва не разваливались; а пока Мериме, находясь в церкви, производил зарисовку этого мрачного зрелища, вокруг него падали осыпавшиеся со сводов камни. Из-за нехватки средств индустриально отсталый городок с населением в тысячу человек не мог поддерживать церковь даже в этом плачевном состоянии. «Поэтому ситуация с каждым днем ухудшается, — писал Мериме в своем докладе министру. — Если мы и далее станем медлить с оказанием поддержки, церковь будет представлять столь серьезную угрозу для горожан, что нам придется ее снести».

Культурное наследие Франции разрушали не только время и ход истории. Чуть ли не каждую неделю отмечались случаи краж, вандализма и расширения городской застройки с целью наживы. Знаменитый римский мавзолей, расположенный на окраине города Сен-Реми, достигает, вероятно, восемнадцати метров в высоту, однако незадолго до его осмотра Мериме в 1834 году некий «англичанин» («ростбифы» — вечные козлы отпущения) умудрился посреди ночи слазить на самый верх и скрыться с головами двух задрапированных изваяний. Остановившиеся на постой в Папском дворце Авиньона солдаты-корсиканцы обеспечивали себе прибавку к жалованью, приторговывая отколотыми средневековыми фресками; а некий предприимчивый садовод тем временем прибрал к рукам знаменитый городской мост, засадив его миндальными деревьями и капустой. В Шарите-сюр-Луар два слесаря прилепили свои дома к стене аббатской церкви, да так, что их кроватные ниши оказались украшены великолепными барельефами XI и XII веков. За месяц до приезда Мериме некий солдат, устроившийся на постой к одному из слесарей, спал подле скульптуры Бога Отца, окруженного святыми и ангелами. Спалось солдату из рук вон плохо. Наутро он взял дубину, жестоко покарал изваяние, а под конец, приговаривая «Ты сотворил клопов — вот тебе за это», снес Богу голову.

Давал о себе знать и вандализм ведомственный. Исторические сооружения были приспособлены под склады, магазины, конюшни и пивные. Папский дворец превратили в казармы, Нуарлакское аббатство — в фарфоровый завод. Собор Сент-Этьен в Страсбурге после революции использовался сначала как концертный зал, а потом как табачный склад. Церковь Сен-Савиньен в Пуатье служила тюрьмой, а на ее клиросе размещалась камера для душевнобольных. К Главному инспектору обратились за разрешением уничтожить и без того немногочисленные ценнейшие скульптуры — элементы внутреннего убранства, потому что арестанты забирались на них для побега. Миссия Мериме почти никогда не находила понимания у властей предержащих: министерство по делам религий, как считал он, только мешало, министерство общественных работ только разрушало, а министерство военных дел и вовсе оказалось «главным вандалом Франции». Неподалеку от Карнака рабочие, не желая прокладывать дорогу в обход, вдребезги разбили «великолепные менгиры Эрдевена». Жители Орлеана снесли свою старинную центральную городскую больницу. В городе Бурж богато декорированный в позднеготическом стиле дворец Жака Кера превратили в зал суда, что нанесло ущерб внутренней отделке и убранству. Мериме счел невозможным реконструировать интерьеры дворца в первозданном виде, поскольку это «вынужденно привело бы к измышлениям». Подобные решения ему приходилось принимать постоянно, и Мериме выразил свой принцип следующим образом: «Лучше укреплять, чем ремонтировать, лучше ремонтировать, чем реставрировать, лучше реставрировать, чем приукрашивать, но ни в коем случае не сносить».

Но было и нечто худшее, чем вандализм единоличный и ведомственный, пусть не столь очевидное и даже парадоксальное: это вред, причиненный упорствовавшими в своих убеждениях реставраторами. Из всех врагов, с которыми столкнулся Мериме, неумелая реставрация преследовала его чаще всего и выводила из себя более, чем что-либо другое: «Без малейших колебаний заявляю, что ни иконоборческая ярость протестантизма, ни глупый революционный вандализм не причинили такого ущерба, как безвкусица восемнадцатого и девятнадцатого веков. Варвары оставляли хотя бы руины; так называемые специалисты по восстановлению оставили после себя лишь свои жалкие потуги». Средневековые фрески были ими заштукатурены, перекрашенные церкви стали выглядеть как таверны; старинные камни безжалостно отскребали, так что они приобретали вид новых, использованных для латания старинной кладки. В Байе установили вызывающе новый витраж — «безвкусную, аляповатую подделку». В монастыре Сен-Савен, одном из наиболее милых сердцу Главного инспектора зданий, Мериме пришел в ярость при виде ревностно переписанных и дорисованных фресок — это, по его словам, было «самым отвратительным зрелищем на свете». Бросалась в глаза новизна использованных красок; добавилось нелепое изображение Бога Отца «с жутким прищуром», а новоявленный орел Иоанна Богослова больше «напоминал петуха». По приказу Мериме все следы этой пагубной реставрации устранили в течение часа.

Удивительно, как Мериме, имея столько врагов, сумел сохранить рассудок и стойкость. «Я враждую со столькими городами, — писал он в сороковые годы девятнадцатого века, — что уже не имеет значения: одним городом больше, одним меньше». Коль скоро полномочия Комиссии ограничивались апелляциями к нравственности и разуму, случались, естественно, неудачи и поражения, причем временами как раз тогда, когда здание, как могло показаться, уже было спасено. Государство порой вносило в реестр какую-нибудь церковь, оплачивало ее дорогостоящую реставрацию, вверяло заботам властей — и тут в дело вступали местные умельцы, которые довершали работу по своему разумению: как писал историк архитектуры Поль Леон в своей весьма авторитетной книге «La vie des monuments franзais», «их варварское невежество зачастую напрочь лишало здание художественной ценности».

В сентябре 1834 года, составляя отчет по Карпантра, Мериме охарактеризовал этот обнесенный изумительной стеной городок как «молодую копию Авиньона». Вернувшись туда через одиннадцать лет, Мериме обнаружил, что, несмотря на его положительный отзыв, в городе уничтожены южные бастионы, сохранившиеся лучше других, а все остальные активно разбираются. «Вы бы не узнали эту местность, — замечал Мериме в письме к Витэ. — Ее превратили в свалку, грязнее и отвратительнее которой трудно себе представить». В Авиньоне тоже хотели пожертвовать укреплениями, чтобы облегчить прокладку железной дороги, а заодно и знаменитым старым мостом, оказавшимся на пути железнодорожного полотна, однако этот акт вандализма, к счастью, удалось предотвратить.