Воспоминания: из бумаг последнего государственного секретаря Российской империи - Сергей Ефимович Крыжановский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неправильна в таком громадном и разнородном государстве, как наше, и централизация народного представительства, которая имела следствием склонность к разрешению всех вопросов с чисто теоретической точки зрения, облегчала возможность объединения против правительства всех оппозиционных элементов. Но все же в конце концов одна из целей была достигнута – общественные страсти были до известной степени канализированы в Думе, как в сточной трубе. Кроме того, Дума, и в этом ее главное значение, явилась весьма удобным инструментом для воздействия на настроение страны, которую через ее посредство легче утвердить в убеждении о необходимости принимаемых мер, чем прямыми приказами власти. Но, разумеется, на этом инструменте надо было уметь играть, а этого умения не оказалось, так как Дума после Столыпина была брошена на произвол судьбы и все связи с ней были утеряны.
Но, как бы то ни было, прибавил я, теперь, во время войны, приходится с особой осторожностью относиться к всякой силе, могущей затруднить положение правительства. И так как власть не может висеть в воздухе, то необходимо постараться установить с Думой возможно лучшие отношения, раз власть не считает себя достаточно сильной, чтобы, по примеру Австрии, с самого начала обойтись совсем без Думы, взяв на время войны самых опасных главарей под замок, что было бы, пожалуй, самое лучшее. Создавшееся же положение самое невыгодное, так как ведет только к усилению взаимного раздражения и ослабит власть в общественном сознании.
Государыня слушала очень внимательно и тоже заметила, что этого ей раньше не разъясняли в таком виде, но мне показалось, что эта часть нашей беседы имела менее успеха, чем предшествующая, и она перевела разговор опять на благотворительные темы.
Разговор перешел на призрение пострадавших в войне с Германией, и государыня стала с жаром говорить о своей мысли, которую она старалась проводить в Верховном совете, о необходимости поставить дело так, чтобы все раненые и увечные были возвращены к трудовой жизни, приспособленной к их новым физическим условиям, с доведением их производительности до возможного максимума, и с тем, чтобы те, которым трудоспособности вернуть нельзя, были помещены на дожитие в прекрасно поставленных приютах (проекты таких приютов, не помню, кем составленные, и одобренные государыней, предполагали для их постройки, не считая содержания, затрату в размере более 3 тысяч рублей на каждого призреваемого).
Она спросила мое мнение. Мне пришлось и в этом случае возразить против столь широкой постановки дела. «Мы слишком бедны, – сказал я, – для такой роскоши, ибо на нее никаких денег не хватит, а их у нас очень мало и без того, тем более после войны придется нести чудовищные расходы на возобновление разрушенного хозяйственного оборудования страны. Как ни желательно сделать все возможное для облегчения участи пострадавших от войны, но не следует увлекаться мечтами, которые нельзя осуществить. Положение раненых и увечных надо, разумеется, скрасить, как только можно, но в общем их приходится рассматривать как людей, попавших под колесо истории, и скинуть со счета; силы же и средства направить на другую, более важную для государства и более осуществимую задачу, а именно на призрение сирот, которые останутся после убитых, и на воспитание из них здоровых и надежных пахарей и солдат, в замену погибших».
Государыня опять заволновалась: «Что вы говорите, как денег нет? А контрибуция, которую мы получим! Государь дал мне слово, что вся она пойдет на то, чтобы облегчить положение пострадавших от войны, и я не позволю хоть одну копейку из нее обратить на что-либо другое!» Разговор носил такой откровенный характер, что я не выдержал и спросил: «Неужели вы верите, государыня, что контрибуция будет?» Она вспыхнула и вскочила со стула: «Не смейте и сомневаться, мы победим, я верю, что мы победим, а раз будет победа, то будет и контрибуция!» В ее голосе было столько искренности, что сомневаться в правде ее чувства не было бы никакой возможности. Это была русская царица, а не немка или англичанка.
Пробило восемь часов. Я поспешил откланяться и унес с собой чувство глубокого уважения к этой женщине, одаренной несомненно высокой душой, но такой неопытной, легкой добыче для всякого, кто сумеет завладеть ее доверием. Более я ее не видел. 17 декабря убит был Распутин, Александра Федоровна замкнулась дома и перестала где-либо появляться.
Сипягин
Дмитрий Сергеевич Сипягин был человек цельный и крупный. Это был прямой потомок той московской знати, полурусской, полутатарской, крепкий телом и духом и твердый в вере и преданности царю, которая строила Русское государство. Это бы, как кто-то удачно сказал, последний боярин старой Московской Руси.
Большого роста, грузного сложения, с крупными чертами лица, большим носом и оттопыренными ушами, он являл все признаки благообразного татарского типа. В мурмолке и халате он выглядел бы подлинным мурзою или ханом, но душа у него была русская.
Глубокая, хотя, может быть, и формальная религиозность и нелицеприятная преданность царю пронизали все его существо в те годы, когда мне пришлось его знать.
Мало кто так твердо, как он, знал церковный устав, так чинно стоял в храме, так истово молился и клал поклоны, так чтил по-старинному свои святыни. Дом его был полон икон, и на груди под рубахой на толстом шелковом гайтане[55] носил он целый пук талисманов: тут были крестики, образки, какие-то кольца, вероятно родительские венчальные, мешочки[56], ладанки и многое множество других освященных предметов.
Он свято почитал всякий старинный образ, твердо держал посты, и на столе его можно было видеть и вяленую сырть[57], и шемаю[58], и ржевскую пастилу, соленья, и моченья, и всякую иную старинную снедь. И ел он по-старинному, в огромном, мало кому доступном количестве.
Став министром внутренних дел, Сипягин принес в центральное управление тот стиль власти, который более или менее свойственен был всем министрам из губернаторов и местных деятелей. Он хотел все знать, за всем следить, все видеть, самому все разобрать, войти во все мелочи местной жизни – одним словом, быть губернатором всероссийским. Задача была неосуществима, но Сипягин настойчиво стремился к своей цели, изводя и себя, и своих
