Воспоминания: из бумаг последнего государственного секретаря Российской империи - Сергей Ефимович Крыжановский

В назначенный час я явился в Царское Село, во дворец, и был принят императрицей в ее маленькой гостиной. Императрицу Александру Федоровну мне приходилось раньше видеть как на официальных представлениях, так и в заседаниях Комитета помощи раненым в Японскую войну, в котором мне приходилось иногда заменять министра внутренних дел, а в последнее время – в заседаниях Верховного совета по призрению пострадавших в войне с Германией и Австрией, в котором я был членом и председателем одной из комиссий. Во всех этих случаях императрица являлась нам в виде замкнутой, хмурой и молчаливой женщины, изредка произносившей полушепотом несколько малоразборчивых слов. Ее скорбный вид, сжатые, тонкие губы и малая приветливость создавали впечатление не то брезгливой презрительности, не то какого-то недоброжелательства. Общее отношение к ней было отчужденное, и к рассказам приближенных о том, что Александра Федоровна – женщина с чутким и горячим сердцем, отзывчивая и благожелательная, все относились с недоверием. С таким же недоверием переступал и я порог ее гостиной, невольно поглядывая кругом, не сидит ли где-нибудь в углу, как то утверждала молва, знаменитый «старец».

Тем большим было мое удивление. Я увидел перед собой совершенно другую женщину – простую, приветливую и доброжелательную. Не было и следа тех неприятных впечатлений, которые сопутствовали ей раньше. После нескольких мгновений неловкого молчания (я не начинал разговора, выжидая, что она скажет), государыня сказала, что собирается просить меня помочь ей в деле, в котором, как она слышала, я мог бы быть ей полезен. Дело в том, что она хотела бы создать из подведомственных ей различных комитетов и учреждений, ведающих делами призрения – Верховного совета, Попечительства о домах трудолюбия, Общества материнства и младенчества и т. п. – особое ведомство наподобие Ведомства учреждений императрицы Марии[54], так, чтобы в нем было сосредоточено управление всею благотворительною помощью и всем делом общественного призрения в империи, во всех его видах. «Чтобы это было как министерство под моим управлением», – сказала государыня. Она выражала надежду, что я составлю ей соответствующий проект.

Я ответил, что нахожусь, конечно, всецело в ее распоряжении и что составить проект дело не трудное, но весь вопрос в том, как провести его в жизнь. «То есть как? – удивилась государыня. – Его величество утвердит, и все будет сделано».

Пришлось, не без некоторого смущения, объяснить государыне, что дело не так просто. Учреждения императрицы Марии представляют собой лишь совокупность отдельных воспитательных и благотворительных заведений, управление коими объединено в подобие особого ведомства, с предоставлением ему некоторых привилегий и особых финансовых источников; ведомство это не получает прямых кредитов из казны и является чем-то вроде автономной корпорации, но этим и объясняется его обособленное положение в кругу целых установлений, отнюдь не органом государственного управления. Между тем, для осуществления мысли императрицы о подчинении ей всего общественного призрения, которое частью возложено, в качестве обязательной повинности, на сословные общества, частью же предоставлено попечению общественных учреждений, распределяется, в порядке подведомственности, между разными ведомствами и регулируется, хотя и очень несовершенными, но весьма многочисленными законами, придется все эти законы изменять, возбуждая множество сложных и спорных вопросов и создавая учреждение, резко уклоняющееся от общего типа государственных установлений; кроме того, требуется и отпуск на это дело из казны ежегодных довольно значительных кредитов. При таких же условиях проведение дела в законодательном порядке через Государственную думу и [Государственный] совет представляется неизбежным и в то же время почти безнадежным.

Государыня заволновалась. «Неужели вы думаете, – сказала она, – что этого нельзя сделать только потому, что я хочу стать во главе учреждения?» Я стал объяснять, что не в лице причина, а в системе, что нельзя ожидать согласия не только законодательных учреждений, но даже и правительства, если ему предоставлено будет высказаться, на выделение целой отрасли государственного управления в управление как бы частное, каким неизбежно явится ее ведомство, и на освобождение его от контроля правительства, что также неизбежно вытекало бы из факта неприкосновенности и безответственности лица, коему учреждение подчинено. И именем которого будут прикрываться все действия подчиненных исполнителей, проверять кои лично она не будет иметь между тем возможности.

Разгорелся спор, убедивший меня, что Александра Федоровна, при всех ее прекрасных порывах, была совершенно чужда элементарных представлений о государственном порядке, быть может, потому, что никто и не пытался объяснить ей значение государственной механики и смысл управляющих ею начал. Вместе с тем, однако, я вынес и другое впечатление, что сама по себе природа государыни, при всей страстности ее отношения к делу и порывистости характера, представляла благодарную почву для убеждения, если вести его систематически, в спокойном тоне и с принятием на вид ее совершенного незнакомства со всеми этими вопросами, требующими известной элементарности в ходе рассуждения. По крайней мере, может быть, это и была простая случайность, но после спора, продолжавшегося не менее часа, мне удалось убедить ее отказаться от задуманного преобразования, ограничившись пока развитием тех учреждений, которые состояли уже в ее ведении. Разговор этот она не раз прерывала словами: «Это удивительно. Мне никто раньше так не объяснял».

Между прочим, государыня спросила: «И зачем Дума, неужели нельзя было править без нее?» И вот мне пришлось выступать в роли, которая очень удивила бы кадетов – защитника Думы. Я сказал, что Думу надо твердо отличать от думцев и от их возмутительного поведения, и объяснил ту обстановку, в которой возникла мысль о созыве Думы и основания к этому шагу. Сущность этих объяснений, приспособленных к слушателю, сводилась к тому, что с ростом и развитием образованных классов, без которых современное государство технически существовать не может, рождается у них потребность принять участие в управлении. Потребность эта столь же неистребима, как стремление есть и пить, и как бы к ней ни относиться, но считаться с ней приходится. Неудовлетворение потребности влечет за собой попытки насильственного вмешательства в государственную жизнь в форме революционной агитации и политических преступлений. Пока явления эти были слабы и захватывали ограниченные слои общества, с ними боролись обыкновенными средствами ограждения государственного порядка. Когда движение расширилось, пришлось прибегнуть к созданию исключительных положений и к массовой изоляции неспокойных элементов путем административной высылки в места, где, предполагалось, их деятельность не будет иметь почвы под ногами. Но наступило время, когда и эти меры оказались недостаточными. Административная высылка распространялась все шире и шла вглубь, захватывая низшие слои населения. Число высланных увеличивалось настолько, что в местах своего пребывания они становились угрозой порядку и источником политической заразы. Способы борьбы оказывались недостаточными.