Пригоршня прозы: Современный американский рассказ - Рик Басс

Билли хмыкнул, тряхнул головой, сел прямо.

— А я вовсе даже и не сплю. Просто вспомнилось вдруг. Я последний раз проезжал тут в пятьдесят втором году, но помню дочку одного проповедника, будто вот сейчас передо мной стоит: кожа шоколадная, росточком маленькая, вот посюда мне. Такая была девчонка, ты и я, мы бы с тобою прямо на стенку полезли и козлами бы взблеяли.

Эрл выдул дымное кольцо и следит, как оно подымается под крышу, окружив нимбом зеркало заднего обзора.

— Ну ладно, хорошо, я тебе поверю. Но только если мы еще раз когда-нибудь заедем в эти места, я хочу сам удостовериться, вправду ли тут женщины так хороши, как ты говоришь.

— О-о! Красавицы! У них и мамки красавицы. И бабки…

Эрл тоненько смеется:

— Ты час от часу все дуреешь, Билли Кокс.

Он давит на акселератор, и их с ходу отбрасывает на спинку сиденья.

Разогнавшись до шестидесяти миль, Эрл перестает жать на педаль и следующие десять миль после Спрингфилда едет ровно, с удовольствием вслушиваясь в голос колес, ритмично перебирающих швы дорожного покрытия: па-пум, па-пум, па-пум. Но плоская дорожная скука начинает их доставать. За темной далью по обе стороны дороги не ощущается холмистой линии горизонта, сулящей разнообразие и смену перспективы. Что там слева — поля? А справа — леса? Эрл и Билли едут и молчат. Может быть, целую минуту. Музыка по радио еще раз взыграла сквозь треск и окончательно смолкла.

— Как тебе новенький сегодня показался? — спросил Билли.

— Кто? Стиляга? Неплохо. Очень даже неплохо, я тебе скажу, — Эрл прищелкивает пальцами, — свингует теперь больше. В сущности, он ведет всю группу труб, и Большого Джо в том числе. Тебе за него причитается, это ведь ты его привел. Помню, ты мне все твердил, что парень умопомрачительно играет блюз, берет мелодию, например «Грезы» Стрейхорна, ты говорил, и проникает в самую сердцевину и эдак свободно располагается внутри, будто кот в кровати.

Билли кивнул, глядя в окошко.

— Я с первого же раза, как услышал, понял, на что он способен. Его проблема была, что он слишком долго выступал в том джазике из Канзас-Сити, а там они играют аккуратненько, от сих до сих. Бывает, не разберешь, что за музыка: быстрая или медленная, тяжелая или легкая, ничего себе мотивчик или обалдеть можно. У иных не угадаешь. Но у меня было такое чувство, знаешь, такое чувство, что, если его освободить, чтобы разгулялся, хлебнул свободы, ему тогда что угодно будет по плечу и он сможет играть всяко, как музыка велит.

Эрл вышвырнул окурок в окно. Он вспомнил, как в первый раз увидел этого парнишку Харолда, трубача. Его музыканты разошлись на перерыв, а этот подходит медленно так, робко, глаза в пол, видно, что волнуется. И пиджак на нем узок, обжимает в плечах. Ну, просто деревенский малый, только что землю пахал. Эрл тогда подумал, если взять его к себе, надо будет его учить, как одеваться, как галстук подбирать в тон костюму и чтобы ботинки всегда блестели. Потому что кто играет в джазе Фергюсона, должен держать класс. Класс — это не только качество звука. Класс — это и как ты идешь, и как сидишь, пока другой играет соло, и как кланяешься публике. Харолда Эрл сразу прозвал Стиляга.

— Он сказал, что для него знакомство с тобой было как встреча с Господом Богом, — сообщил Эрлу за завтраком Билли, сидя над тарелкой овощного рагу с мясом и кружкой остывшего кофе.

Теперь, вспоминая про это, Эрл улыбается. Он, конечно, не Господь Бог. Но он знает, что среди руководителей джазовых ансамблей, колесящих по стране, он — один из лучших. И что тихоня Билли Кокс, пятью годами его моложе, — лучший среди джазистов композитор-аранжировщик, без оговорок. На пару они запросто творят чудеса. Мало кто еще умеет, как они, ткать материю из звуков, мало у кого еще двенадцать разных голосов, двенадцать необузданных темпераментов, могут вскрикивать и стонать, как один человек. Да при том еще фирменное качество звука — безупречное согласие медных и деревянных. Может быть, у Бейси группа саксофонов посильнее; как грянут — настоящий мелодический ураган. Или, например, у Эллингтона медные отличаются четкой артикуляцией и неподражаемым блеском. Но такой слитности звучания нет ни у кого, кроме них. Джаз Фергюсона всегда можно узнать по первым же нотам. Бывает, кто-то из музыкантов уходит, поступает в другие ансамбли, ездит по другим маршрутам, но свой звук, этот уникальный сплав, — остается.

Рассыпанные огни Спрингфилда уже ушли назад, отражаясь в зеркале заднего вида лишь тусклым электрическим заревом. А за городом по 42-му шоссе огни попадаются совсем редко, кое-где горит фонарь над дверью, освещая облупленный фасад с замершим креслом-качалкой на узкой веранде. Ставни плотно закрыты, внутри тишина. Билли и Эрл пробуют представить себе, как все это выглядит днем: детишки, поди, раскачивают качалку, внизу под кустом, свернувшись, спит пес, и, может быть, за домом на веревке сушится белье и хлопает на ветру. Картина расплылась пятном, сжалась в точку — проехали.

Билли вынул из кармана спичечную картонку. На внутренней стороне крышки записано несколько последовательностей аккордов. Он достает из-под сиденья линованный блокнотик, быстро проводит снизу дополнительную басовую линейку и начинает напевать себе под нос.

— Есть задумка? — спросил Эрл.

— Да, кажется. Что-то легкое, ну знаешь, солнышко сияет, весна, и все такое.

Эрл постукивает свободной рукой по баранке:

— Подкинь еще молодую походку фигуристой девчонки, и я с тобой.

— Ладно. Тогда помогай. Ты давай про девчонку — на ней желтая юбка в обтяжку, так? — а я про солнце, про майский солнечный денек. И если пойдет вразнобой, мы, я думаю, услышим.

— Идет. Что там у тебя уже есть?

Билли не ответил. Подняв палец к уху, он посматривает то на нотный лист, то на спичечную картонку. Эрл его не трогает. Нельзя прерывать только что родившуюся мысль.

Обычно Билли и Эрл сталкивают противоположности или, во всяком случае, создают неожиданные комбинации. Один их блюз, из самых популярных в репертуаре, представлял собой плод медитаций Билли Кокса на тему о крупной надушенной женщине, обнимающей мужчину, который принял ее горький смешок за радостный возглас. А Эрл к этому добавил воспоминание о дождливом вечере и тихом протяжном стоне, донесшемся из переулка. Они взяли только краски и звуки этих образов, но потом, когда все аранжировали, сами собой добавились и запах, и вкус, и прикосновения. Были у них композиции, которые строились на разрешении контрастов, противоположностей. Между едущим вдалеке поездом и пустым стаканом со следами губной помады по краю и отпечатками пальцев сбоку. Между писком младенца и ухмылкой мужчины, подсчитывающего ночную выручку у игорного стола. Между пунцовыми ногтями, ласкающими плечо любовника, и одиночеством в пустой холодной квартире. Многое ли из этого воспринимали танцующие, те, что покачивались в обнимку, или те, что скакали и вертелись волчком? Возможно, ничего, возможно, они привносили что-нибудь иное, исключительно свое.

Об этом Билли и Эрл рассуждали не раз. И пришли к выводу, что довольно и того, если музыка помогает мечтать, пробуждает души тех, кто слушает и танцует, не зная усталости. Но бывают мгновенья, волшебные мгновенья, когда танцевальный зал, вырвавшись из ночи и кружась, возносится до полупути к небесам.

Билли принялся насвистывать, отбивая ритм по колену. Потом пропел фрагмент мелодии вслух. Эрл кивает:

— Здорово. Я уже слышу, как подхватывает Подлипала Гарри, а из-под него выходит Аусли на своем альте. В триолях? Сейчас попробуем, давай скорее.

Билли опять поет, а Эрл присоединяет высокие триоли, трепетные крылышки, привязанные к мелодической нити, уносящие песню ввысь, к свету. Кончили, и Билли, ухмыляясь и торопясь, как вдохновенный рисовальщик, добавляет еще строку или две, зачеркивает, ставит крапины нот. Время от времени он отрывается, застывает, глядя вперед по лучу фар, потом в темноту за окно и снова вниз на блокнот.

— Вот слушай.

Он понизил почти все ноты на полтона и пустил резким контрапунктом к основной мелодии, отчего она сразу утратила нежную игривость. Написал, поскреб подбородок. Кивнул в темноту:

— Пока до сих пор.

И звонким тенором пропел главный эпизод. Количество нот в нем теперь удвоилось по сравнению с предшествующим проведением, но ритмический рисунок остался прежний. Вроде того, что делает Арт Тейтум с такими простенькими вещами, как, например, «Чай на двоих» или что-нибудь такое. И сразу мирная лирика уступила место бегу наперегонки.

— Ты с этим поосторожнее, — сказал Эрл, — а то на нас подумают, что мы эти самые бибоперы.

Он хмыкнул. Девчонка, которую он себе представил, зашагала быстрее, уличное движение вокруг нее оживилось, раздались скрежещущие шумы. Эго, наверно, будут трубы. Добавилась окружающая действительность, проявили себя тромбоны и тенор-саксофоны на низких октавах.