Пригоршня прозы: Современный американский рассказ - Рик Басс

Мой отец — одна из причин, почему я художественно изготовляю христианские свидетельства, пока мои подруги по палатке склеивают подставочки из палочек от мороженого и леденцов. Но есть и еще одна причина: у меня это получается очень хорошо.

А больше ничего не изменилось, я остаюсь пожизненным левым крайним, когда мы каждый день играем в софтбол. Искренность моей веры в Иисуса постоянно ставится под сомнение самыми благочестивыми, самыми популярными из солагерников. И я все еще остаюсь единственной, кто ни на ступеньку не поднялась во Вспомогательном отряде девочек. (Другие девочки, младше меня, уже поднялись до ранга Королевы-регентши со скипетром, а я все Фрейлина и Фрейлина.) До этого года только сила семейных связей мешала мне спуститься в лагерной иерархии до уровня Касси Моузли, которая картавит и ходит в пестрой туземной одежде, которую ей присылают родители, миссионеры в Африке.

Я приехала в лагерь, как в прошлые годы, смирившись, готовясь терпеть; приехала, подкрепленная выдуманной жизнью, какой, мне кажется, не придумывала еще ни одна двенадцатилетняя девочка-баптистка. Но во второй наш вечер там, когда запахи сулили рыбные палочки и морковный салат, в очередь у стойки кафетерия позади меня встал Бобби Данн.

Бобби Данн, белокурый, честолюбивый, любящий Иисуса, являет собой в Лагере веры образец мужского совершенства. Он друг Дэвида, но со мной говорил всего раз в прошлом году на бейсбольном поле. Он тогда указал, что моя нездоровая боязнь мяча есть не что иное, как недоверие к Господнему плану моей жизни. Но потом я капельку утешилась, заметив, что Бобби Данн на чтениях Библии водит пальцем по строчкам.

Ощущая его за спиной, я перевела дух, прикидывая не решил ли Бобби, вроде других мальчиков в прошлые годы, растолковать мне подоходчивее, что значит служить Иисусу. Я еще не додумала, а он уже заговорил — поздравил меня с тем, как я вчера свидетельствовала на вечерней службе. (Каждое лето я в лагере дважды говорю публично — точная цифра, необходимая для какой-то магической формулы, которая оберегает меня от этого все остальное время.)

— Ты выразила все именно так, как следует, — говорит он. — Вот я, например, знаю, что мне нужно сказать, а вслух у меня ничего не получается. Я молился об этом, и мне кажется, Бог хочет, чтобы я говорил лучше.

Он уставился на меня, ну и ясно, что теперь моя очередь сказать что-нибудь. Только вот в голову ничего не приходит, ведь я была с ним совершенно согласна. Он и правда страдает от того, что мой благочестивый братец после одного совсем уж жуткого молитвенного собрания придумал называть «Иисусовой икотой», болезнью, которая мешает верующему сказать, что он собирался, и сесть на место. Ну, наконец я сказала то, что мама говорит дамам, которые ищут утешения на собраниях библейского благотворительного общества:

— Не могу ли я чем-нибудь помочь?

Я не успела взять свое предложение назад, как Бобби Данн уже ухватил меня за руку и утащил через весь кафетерий к столику в углу.

Идея была в том, чтобы я писала свидетельства для солагерников, ну вроде бы стала спичрайтером для Иисуса — так это представлялось Бобби. Идея-то была его, но мы еще не встали из-за столика, как я ее развила и сделала моей. И на следующий день в домике художественных ремесел я заключаю первую сделку — пять долларов за двухминутное свидетельство с изложением того, как Бог дал Майклу Бушу силы больше не ругаться. Деньги переходят из рук в руки, и Бобби шокирован; я читаю его мысли: «Храм. Менялы. И-исусе!» Но Майкл Буш — сын торговца автомобилями в Остине, и он цитирует Писание своего земного отца: «Получаешь то, за что платишь».

Майкл, который сделал меня профессиональной писательницей с помощью денег, заработанных полировкой подержанных «универсалов», очень милый тугодум-атлет из Бишопского военного училища. Он уже много месяцев остается без подружки и пришел к выводу, что девочки из Баптистской академии прослышали, что он завел привычку называть имя Божье всуе на трудных тренировках. После своего свидетельства он вышел из шатра с Пэтси Льюис, но мне помахал, желая спокойной ночи.

Старшие мальчики устроили такую устную рекламу моей подпольной деятельности, что заказов у меня хоть отбавляй. Я прикинула, что по товарообороту я занимаю второе место после ларька, где торгуют рожками с мороженым и взбитыми сливками. И как этот ларек, цены я устанавливаю высокие, а часы работы — короткие. Каждый день я прихожу в домик художественных ремесел к двум часам — с подставочками, недоконченными накануне, — и за следующие двадцать минут туда забредают старшие мальчики. Я беседую с каждым заказчиком, делаю заметки, а готовую продукцию выдаю на следующий день в пять вечера. Мои цены колеблются между пятью долларами только за слова и двадцатью долларами за слова плюс идея.

Бобби Данн назначил себя моим менеджером: подыскивает клиентов, которые, по его мнению, нуждаются в моих услугах, и каждому внушает необходимость соблюдать строжайшую секретность. Бобби отказывался брать у меня деньги в уплату — он каждую минуту напоминал мне, что делает это только Иисуса ради, — но рад был принимать благодарность свидетельствами.

К началу второй недели в лагере наш начальник, преподобный Споарт, и лагерные советники уже открыто умиляются силе Духа, отраженной вечер за вечером в трогающих душу личных свидетельствах. Бобби Данн свидетельствует через вечер и каждое утро улыбается мне за завтраком, Пэтси Льюис учит меня, как накручивать волосы на большие бигуди, и я высушиваю их, сидя по ночам за свидетельствами. Прическа у меня теперь потрясающая, белая Библия пухнет от пятидолларовых бумажек, и все хотят дружить со мной. Я иногда даже забываю про моего отца.

И вот последний вечер в лагере, а я все еще не разоблачена. Но пусть меня не поймали, я все равно решила, что для мелкого предпринимательства не гожусь. Взять хотя бы вопрос о квалифицированной помощи. Бобби Данн для черновой работы не подходит, да и чем меньше он знает о ходе моих мыслей, тем лучше, а потому я испробовала Анджелу Такер. Анджела любит Иисуса, любит своего отца и ни с какой стороны меня не одобряет. С первого класса она была самой моей лучшей подругой. Я ее люблю, потому что она верит, что меня можно спасти, а пока этого не произошло, готова вляпаться в любую проделку, какую я ни придумаю, лишь бы я позволяла ей цитировать Писание по каждому подходящему поводу. Однако она больше недели не поддавалась и отказывалась принять участие в деле со свидетельствами и сдалась, только когда я пала настолько низко, что познакомила ее с Бобби Данном и объяснила, что свою долю она сможет потратить на дорогую пластинку для выправления зубов.

Суть в том, что мое дело нуждается в Анджеле. Я такая же плохая последовательница каллиграфического метода Палмера, как и Христа, как и понятий моей матери относительно приличного поведения. Мой почерк неудобочитаем. Анджела же столько лет получала медаль за красоту почерка в начальной школе Э.М.Морроу, что поговаривают, будто медаль отправят на пенсию, когда осенью мы перейдем в среднюю школу. Под ее пером мои свидетельства выглядят, как стихи.

Однако ценность Анджелы-каллиграфа омрачается тем, как она показывает себя истинно верующей. Цитаты из Святого Писания я еще терплю, но ее страхи — это совсем другое. Я вот боюсь змей и того, что меня не пригласят в бэйлоровское землячество моей матери, — общие, нормальные страхи в палатке «А». Ну, а Анджелу терзает ужас перед восточными религиями.

Ее отец, преподаватель богословия в маленьком баптистском колледже, носится с двумя страстями — мировые религии и охота на крупную дичь. В нашем тесном мире, где не менять местами покрышки на семейном «форде» по точному расписанию уже значит прославиться эксцентричностью, доктор Такер является на лекции в охотничьей куртке и со всеми здоровается одинаково: «Привет, кенгуруша!» Анджеле не разрешается бояться мертвых животных в кабинете отца, но избыточная чувствительность к восточному мистицизму считается дозволительной для девочки.

Стоит мне ослабить бдительность, и Анджела обязательно вставит в каждое свидетельство благодарность говорящего (говорящей) Господу за то, что Он не создал его (ее) буддистом. Я твержу Анджеле, что, если каждый член бейсбольной команды лагеря вдруг примется сравнивать и противопоставлять дзен-буддизм заповедям южнобаптистского фундаментализма, кто-нибудь — даже в этой обители доверчивости — что-то заподозрит.

Она говорит, что понимает мою точку фения, но настаивает на большей «духовности» свидетельств, в чем ее с энтузиазмом поддерживает Бобби Данн. Анджела и Бобби влюбились друг в друга. Два вечера тому назад Бобби попросил ее носить его кольцо — причем выразил это собственными словами. Что для меня искусство, то для Анджелы вера — а теперь еще и любовь, и потому мы уже не так близки, как три недели назад.