Шкурка бабочки - Сергей Кузнецов

Никогда не бывает такой кожи,

Как у нее. Поверьте, я-то уж знаю.

Она не вызывала у меня никаких чувств

Поверьте, ничто не вибрировало

Член мой лежал, свернувшись, и крепко спал.

Двери закрылись. Я отошел ей за спину

И опустил руку в карман. Достать нож и перерезать горло

Было сейчас делом двух секунд

Я бы вышел на ближайшем этаже,

Отправил бы лифт с телом наверх,

А сам бы спустился по лестнице, прямо к черному ходу.

Но в тот момент, когда я покрепче сжал рукоятку,

Член встал в моих тесных джинсах

Как Вандомская колонна или Александрийский столп

Будто вся кровь мира прилила к нему в этот момент.

Я выпустил нож. Эксперимент закончен.

Когда она уже выходила из лифта

Я заметил в ее волосах седую прядку,

Вероятно, пропущенную в парикмахерской,

Ну, или оставленную специально, не знаю

Но когда я увидел ее,

горстку пепла в светло-рыжей вычурной прическе,

я вдруг ощутил огромную нежность,

я подумал о том, что эта женщина

прожила сорок с лишним лет, любила и была любима

хоронила близких, возможно, рожала детей,

плакала и смеялась – и вот пепел садится ей на голову

где-то лет через сорок засыплет всю,

как Геркаланум или Помпею.

Когда я подумал об этом, мне захотелось ее догнать,

Попросить прощения за всю мою никчемную жизнь

Обнять и приникнуть губами к этой пепельной прядке

Мой член все еще стоял

В слишком тесных джинсах, причиняя мне боль,

Отвлекавшую меня от слез, льющихся по щекам.

Впервые мое возбуждение спасло жизнь человеку.

28

По дороге от «Чистых прудов» к «Скромному обаянию буржуазии» вдруг замечаешь провал между домов, словно вырванный зуб. Когда-то здесь был подвальный ресторан, куда ходила с родителями отмечать Левину свадьбу. Ксении было пятнадцать лет, Леве, соответственно, двадцать один. К этому моменту Ксения хорошо знала невесту: высокая шатенка со склонностью к полноте и большим носом, выделявшимся на лице, как чужеродный нарост. Она курила «мальборо», носила мешковатые свитера и джинсы в обтяжку, нелепые на ее и без того объемистой заднице. Что нашел в ней Лева – загадка, но в одно воскресное утро, выйдя на кухню, Ксения увидела, что мама стоит и гладит Леву по голове, приговаривая: «Ну, что уж тут». Ксюшу гладили по голове, лишь когда что-то случалось: она порезала руку, растянула связки или просто заболела. Впрочем, когда она болела, ей скорее трогали лоб, чем гладили – чтобы узнать температуру. И вот Ксения подумала, что Леву отчислили из института, и спросила ехидно: «Что, выгнали?» – ей было пятнадцать, и времена, когда Лева гонял ее по всей квартире, заставляя изображать Сару Коннор, давно прошли. «Я женюсь, – ответил Лева. – На Люсе». «Ну, поздравляю», – сказала Ксения и, развернувшись, убежала в свою комнату. Почему-то хотелось плакать, но Ксения никогда не плакала.

Позже, когда Лева ушел делать официальное предложение, Ксения спросила маму: «Она что, залетела?» Мама кивнула, и Ксения, сказав «понятно», отправилась звонить Маринке. Сама она так боялась забеременеть, что уже тогда носила с собой презервативы. Мало ли что, вдруг по дороге домой на нее набросится насильник – она представляла, как она убегает от него по темному двору, лестницам, где под ногами хрустят использованные шприцы, по каким-то подвалам, где хлюпает вода, задыхаясь, как Сара Коннор, и вот, когда уже некуда бежать, останавливается и спокойно говорит, стараясь унять бьющееся сердце: надень. Конечно, Люся забеременела специально, у Ксении не было в том сомнений, но все равно, лежа ночью в опустевшей без Левы комнате, она представляла, как внутри нескладного Люсиного тела делятся клетки, разбухая в кромешной тьме, превращаясь в младенца. Когда Ксения засыпала, ей казалось, что одеяло, накрывшее ее с головой, – это та же утроба, и той же утробой казался подземный ресторан, где небольшой компанией в пятнадцать человек они отмечали Левину свадьбу.

Пока летом Ксения защищала Маринкину честь и знакомилась с Никитой, молодые растягивали в Крыму один медовый месяц на три летних, а когда вернулись, ребенок, которого якобы ждала Люся, исчез без следа. Ксения так никогда и не спросила Леву прямо, что произошло: выкидыш, аборт или вообще никакого ребенка не было, а Люся просто наврала? Ребенок исчез, потом исчезла Люся, как-то без особого шума переехав из квартиры, которую снимали молодые, обратно к своей маме. Лева сказал, что поживет еще два проплаченных месяца, но прошло четыре, и Ксении стало ясно, что он больше никогда не вернется домой. Через год он уехал в Штаты, сказал на прощанье I'll be back, подмигнул Ксении, мол, не грусти, но она отгрустила свое два года назад, когда Лева женился, а Люся была беременна ребенком, который потом пропал без следа, будто его и не было – так же, как пропал сейчас ресторан, где они отмечали свадьбу.

Оля любила «Скромное обаяние…» – может быть, потому, что рядом находилась ее парикмахерская, где она стриглась и дважды в неделю делала себе маникюр. Две пары рук на одном столике: ухоженные, мягкие, только что умащенные кремами и помазанные маслами Олины кисти и небольшие ручки Ксении, с обкусанными ногтями и одним серебряным колечком. Между ними стоит маленькая статуэтка, глиняный или каменный божок с квадратными глазами и зубами, занимающими пол-лица.

– Влад просил тебе передать, – говорит Оля.

– Какой милый, – говорит Ксения, хотя «милый», конечно, странноватое слово, такой во сне приснится – не проснешься от ужаса. – Кто это?

– Какой-то мексиканский бог, – говорит Оля, затягиваясь сигаретой из длинного мундштука. – Влад ездил туда в прошлом году, навез себе кучу всякого барахла. Но это, говорит, настоящая вещь, не фальшак.

Ксения указательным пальцем гладит чуть ноздреватую каменную поверхность. Интересно, это майя или ацтеки? В школе она читала о том, как у ацтеков пленники сражались деревянными мечами с по-настоящему вооруженными ацтекскими бойцами, а майя считали: чтобы мир продолжал существовать, нужно несколько раз в год приносить богам щедрые кровавые дары. Во время ритуальных жертвоприношений по ступеням пирамид ручьями лилась кровь. Если это в самом деле настоящий мексиканский божок, ему покажется детскими играми все, что он увидит в Ксениной спальне.

– Мне пришло смешное предложение о сотрудничестве, – говорит Оля. – Какая-то частная фирма хочет разместить у нас рекламу. Они организуют исторические экскурсии в Тулу.

– Они считают, что наш сайт – это правильный таргетинг? – хихикает Ксения. – Они ничего не путают?

– Смейся, смейся, – говорит Оля, – ты знаешь, что за экскурсии они организуют? Пытки времен Ивана Грозного! Ну, посетители, типа, осматривают Кремль, и тут стрельцы замечают воришку, пытавшегося стянуть кошелек у одного из экскурсантов. Его ведут в подвал и…

– Да ладно! – говорит Ксения. – Ты врешь!

– Послушай, они забили своим спамом весь Рунет, все уже знают эту прекрасную историю. Обещают показать исконно русские пытки – плетью, клещами, огнем, кипящим маслом и расплавленным воском на голое тело…

– … и четвертование, – добавляет Ксения. Оля смеется.

Когда испанцы захватили Мехико, они четвертовали всех верховных жрецов. Сегодня уже не выяснить, пытали они их в поисках золота или просто одурели от бойни, которая творилась на улицах города. Но, может быть, думает Ксения, жрецы сами хотели такого исхода, потому что знали: это последняя кровь, которая будет пролита на ступенях священной пирамиды, последний шанс отсрочить конец света.

Хрестоматийные истории о замученных пионерах-героях как-то прошли мимо Ксении, и образ юных комсомолок, с наполненными собственной кровью пористыми чашами грудей, никогда ее не возбуждали. Один из ее кратковременных доминантных партнеров оказался поклонником НБП, нацистской атрибутики и «Ночного портье». Возможно, он и был хорош в постели, но черная кожа, мертвая голова и фуражка с высокой тульей всегда вызывали у Ксении приступ веселья, прочно перебивавшего любое эротическое возбуждение.

Вместо голой Зои Космодемьянской на окровавленном снегу, Ксения с раннего детства представляла себе индейского жреца, уже лишенного рук и ног в предсмертном экстазе на каменной площадке священной пирамиды. Он забывает о боли и в последний момент воскрешает в своем сознании времена расцвета его народа – цивилизации, исчезнувшей без следа, как исчезают нерожденные дети, выплюнутые из кромешной тьмы материнской утробы, как исчезла Левина жена, как исчез сегодня и сам ресторан, где когда-то отмечали их свадьбу.

– А еще, – продолжает Оля, – ко мне обратилась ассоциация помощи женщинам, страдающим от домашнего насилия. Хотят, чтобы мы бесплатно сделали им страницу на сайте.