Первое Дерево - Стивен Дональдсон

Она вернулась в свою каюту и, хоть и опасалась, что во сне опять начнутся кошмары, все же забралась в гамак и позволила «Звездной Гемме» укачать себя на волнах моря.

На следующее утро Линден почувствовала себя отдохнувшей и свежей. Однако на обычный утренний осмотр Ковенанта она отправилась не без трепета, абсолютно не представляя, как он сегодня будет себя с ней держать. То, что произошло между ними вчера, должно было изменить их отношения. Но как?

К ее облегчению, Ковенант доброжелательно поздоровался и благосклонно принял ее помощь в умывании и завтраке. Всем своим поведением он словно подчеркивал, что уважает ее по-прежнему. Более того, он как бы взял над ней покровительство. Словно гора упала с ее плеч, и, выйдя из каюты на палубу, она вдруг почувствовала, как разгладился ее лоб, как исчезли горькие складки у губ и между вечно до боли насупленными бровями.

А на следующий день Ковенант впервые после болезни поднялся на палубу. Щурясь от яркого солнца, он медленно подошел к борту и облокотился на него. И хотя его качало от слабости, а кожа на лице была словно прозрачной, Линден видела, что он на пути к выздоровлению.

Его щеки были гладко выбриты, и теперь он казался моложе, хотя и более уязвимым. Линден еще не знала, как к этому отнестись: она слишком привыкла к его облику пророка и аскета. Ковенант тоже был несколько смущен, но Линден поняла причину его замешательства, лишь когда он вдруг вызывающим тоном заявил:

— Я спалил ее. Кольцом.

— Великолепно! — Линден сама удивилась, с каким жаром вырвалось у нее это восклицание. Наверное, она просто не могла сдержать восхищения его грозной силой. — Мне она никогда не нравилась.

Она осторожно погладила его щеку, пытаясь определить, не пострадала ли кожа. Ковенант болезненно поморщился:

— Мне она тоже не нравилась. — Он помолчал, глядя вдаль, а потом медленно повернулся к Линден: — Меня это беспокоит. Честно говоря, мне страшновато, что я с такой легкостью способен оперировать своей силой. — Он словно сожалел о тех временах, когда мог вызвать дикую магию только в порыве ярости или соприкоснувшись с инициирующими ее магическими предметами. — Я учился контролировать себя. Но яд путает мне все карты. Я должен научиться справляться с ним и не давать ему расползаться по мне.

Он снова смотрел на море: лазурное, такое спокойное с виду и таящее столько опасностей. Как и он сам.

— Вечно я не как все. Я могу теперь делать своим пламенем все, что захочу, но только если концентрирую его в тонкий луч и выпускаю из себя равномерно. Но в то же время остальное пламя бьется во мне, как в топке, и поэтому все время кажется, что я вот-вот взорвусь. Очень странное чувство, будто ты находишься в здравом рассудке и абсолютно не в своем уме — одновременно. Похоже, у меня одно без другого не обходится.

Линден вдруг вспомнила его недавние слова: «Вот потому-то мне так необходимо добраться до Первого Дерева. И прежде, чем я стану слишком опасным, чтобы позволить себе остаться в живых». Оба они терзались раздиравшими их противоречиями, и Линден вдруг на секунду захотелось обнять его, поддержать, поделиться с ним своей надеждой.

Но она удержала в себе этот порыв симпатии и сострадания, так как не все еще было сказано между ними. Он ничего еще не знал о том, что произошло с ее матерью. А ведь именно воспоминание об этом неисправимом, чудовищном событии все эти годы удерживало Линден от сближения с нравившимися ей людьми. А с Ковенантом — тем более.

Как только «Звездная Гемма» миновала полосу штормов, капитан приказал держать курс на восток. Ветер был переменным, поэтому Великанам скучать не приходилось. Но они и не умели скучать: самая тяжелая работа на борту их обожаемого корабля была для них неиссякаемым источником радости и гордости за свое мастерство. Кир и Хигром тоже частенько участвовали в авралах, компенсируя недостаток роста и силы ловкостью и сноровкой.

И все же корабль слишком медленно продвигался вперед. С каждым днем Первая хмурилась все больше. С ее лица не сходило мрачное выражение, словно на него падала тень от извечной печали, прятавшейся в глубине глаз Мечтателя.

Ковенант по мере своего выздоровления становился все более нервным; он слишком боялся опоздать, а мысль о живых людях, которых все это время приносят в жертву Солнечному Яду, делало ожидание и вовсе невыносимым. С утра до вечера он мерил палубу шагами, словно это могло приблизить его к цели. Бездействие угнетало его.

Три дня корабль Великанов отвоевывал у моря каждую милю в нужном направлении, и вот наконец установился ровный бриз с юго-запада. Хоннинскрю приветствовал его радостным воплем. Великаны рассыпались по вантам, устанавливая паруса. И «Звездная Гемма», слегка взбрыкнув при изменении курса, как застоявшаяся лошадка, легко устремилась на восток. Она летела со сказочной быстротой в ореоле пены, вскипавшей у ее пятнистых гранитных боков, словно черпала из моря силу.

— Сколько может продержаться ветер? — спросил Ковенант у стоявшей рядом с ним боцманши.

Яростный Шторм, сложив руки на необъятной груди, деловито оглядела паруса, небо и море и неторопливо ответила:

— В этом районе такая неразбериха с ветрами, как в последние дни, бывает довольно редко. А сейчас задул Куэстимун, или Скиталец, как мы еще его называем. Да скорее мы его сетями поймаем, чем он успокоится. — И она любовным взглядом окинула гордо надутые паруса.

Она оказалась права. Юго-западный Скиталец исправно нес судно на восток весь день и всю ночь. Он подгонял корабль, торопил его, словно сам участвовал в Поиске.

Линден вышла на палубу. Было новолуние, и в темном небе над морем сияли яркие звезды. Она закрыла глаза, вслушалась в свист ветра в канатах, в равномерный плеск волн о борта корабля и всем телом ощутила мощное биение пульса «Звездной Геммы». Благодаря удивительному мастерству его создателей, гранитный корабль словно одухотворялся, когда вырывался на простор, для которого был создан. Он жил, он дышал.

Куэстимун, взяв на себя заботу о корабле, дал, наконец, команде возможность отдохнуть. Первая с трудом сдерживала довольную улыбку, а Хоннинскрю, напоминавший расшалившегося бегемота, на пару с Красавчиком потешали весь экипаж. Даже угрюмец якорь-мастер и тот сиял, тем более что он, наконец, смог снять повязку с больной руки — та полностью зажила.

Но ни скорость корабля, ни приподнятое настроение команды не могли согнать смертельную бледность со щек Ковенанта. Да, он с удовольствием подставлял лицо упругому ветру; да, он забывался порой в кругу друзей, смеясь вместе с ними (он так истосковался по общению с жизнерадостными и сердечными Великанами!); да, он бы хотел вместе со всеми быть счастливым просто оттого, что жизнь прекрасна. Но он не мог. Он слишком боялся опоздать. Он продолжал в нетерпении мерить палубу шагами, лишь время от времени, останавливаясь рядом с Линден, словно не мог долго оставаться наедине со своими тревожными мыслями. Он копался в себе, вытаскивая самые старые воспоминания, перетряхивая их, пересматривая, как будто пытался с их помощью прочитать свое будущее.