У всякого народа есть родина, но только у нас – Россия. Проблема единения народов России в экстремальные периоды истории как цивилизационный феномен российской государственности. Исследования и документы - Юрий Дьяков

В монографии М. Н. Потемкиной прослежены не только местные особенности приема, устройства и деятельности эваконаселения, но выявлены общие закономерности этих процессов. Автор, проанализировав процессы реэвакуации населения, показала, что она осуществлялась с декабря 1941 по 1948 гг., проходила многообразными потоками, завершившись возвращением подавляющего большинства эвакуированных граждан на прежние места жительства. Последствиями пребывания эвакуированного населения на Урале были: интенсивное промышленное развитие региона, изменение кадрового состава рабочей силы, рост научного и культурного потенциала края.

Плодотворной, на наш взгляд, является попытка М. Н. Потемкиной выделить социальные потоки среди эвакуированных граждан[239]. В исследованиях Н. П. Палецких впервые в региональной историографии рассмотрена социальная политика на Урале в годы войны. В ее монографиях в центре внимания оказались объективные и субъективные основы, пределы необходимого и возможного в социальной политике в условиях войны. Автор анализирует процессы выработки и реализации трудовой и налоговой политики, организации системы жизнеобеспечения, показывает источники и способы осуществления социальных мероприятий, выявляет основные тенденции развития социальной структуры, эффективность и результаты социальной политики в экстремальных обстоятельствах военного времени.

Автор пришла к выводу, что в основе трудовой политики в годы войны лежали апробированные методы: использование революционного энтузиазма масс, государственное принуждение и ограниченное применение экономических стимулов. Нельзя не согласиться с выводом Н. П. Палецких о том, что в годы войны советское государство прибегло к административно-мобилизационному механизму организации совокупного общественного труда. Разнообразие административных санкций давало усиление внеэкономического принуждения к труду, а в социальном смысле они означали широкомасштабные горизонтальные и вертикальные перемещения работников. По мнению Н. П. Палецких, первостепенное значение для превращения Урала в опорный край державы имели его социальные ресурсы, а также деятельность властей по их сохранению, возобновлению, наращиванию, использованию, развитию.

В решении социальных проблем властные структуры и в центре, и на местах проявили оперативность и политическую волю. В чрезвычайной обстановке и зачастую чрезвычайными методами партийно-советская система выполнила свою основополагающую функцию: организовала общество на отпор врагу и достижение победы[240].

Одному из аспектов социальной политики – трудовому подвигу подростков государственной системы трудовых резервов посвящена монография Г. К. Павленко. Формирование и развитие системы трудовых резервов исследованы на фоне процессов, проходивших на фронте и в тылу. В монографии сделана попытка выявить психологию поведения подростковучащихся РУ и ФЗО, мастеров, руководителей учебных заведений. Автор отметила, что в годы войны воспитанники учебных заведений трудовых резервов составили 59 % от рабочих, принятых в промышленность, на транспорт и стройки Урала. Что именно они – подростки военной поры, составили костяк тружеников страны, восстановивших ее из руин, освоивших новые технологии в 1950‑1960‑е гг.[241].

Представление о репрессивной политике советских властей на Урале дают исследования В. М. Кириллова. Он показал, что в конце 1930‑х – 1940‑е гг. в регионе были созданы многочисленные лагерные системы, пропустившие через себя сотни тысяч заключенных. Наиболее крупными из них были – Ивдельлаг, Севураллаг, Богословлаг, Тагиллаг. Обобщающий характер носит для историографии вывод В. М. Кириллова, что репрессии привели к колоссальной деформации морали и нравственности уральцев и невольных мигрантов. Лагеря и спецпоселения формировали новый тип человека – надломленного, привыкшего жить тяжелым нелюбимым трудом, молчаливого и покорного государственному насилию[242].

Исследование жизнедеятельности формирований из советских немцев-трудармейцев, мобилизованных в лагеря НКВД СССР на территории Свердловской области, предпринял С. А. Разинков. На основе анализа массовых источников (карточек персонального учета и личных дел трудармейцев, архивно-следственных дел, учетных карточек и личных дел спецпоселенцев) он исследовал дислокацию, состав, режим содержания, условия трудового использования, материально-бытовое положение, господствующее психологическое состояние мобилизованных немцев двух крупнейших лагерных систем региона. По его мнению, общее количество советских немцев-трудармейцев, прошедших через Тагиллаг, составило 6,7 тыс. чел., через Богословлаг – около 20,7 тыс. чел.[243]

Деятельность военизированных трудовых формирований в годы войны на Урале проанализировал Г. А. Гончаров. Он полагает, что с первых дней военного лихолетья была выделена особая социальная группа людей, которая должна была работать до конца войны в составе рабочих колонн. Наибольшей численности личного состава трудармия достигла в середине 1943 г. В это время она насчитывала более 190 тыс. чел., из которых: 61,7 % представляли мобилизованные немцы, 35 % – трудмобилизованные из Средней Азии и Казахстана и 3,3 % – спецпоселенцы. В середине 1944 г. их численность сократилась до 140 тыс. чел. Вклад в победу над врагом они вносили в условиях полной изоляции и политического недоверия к себе[244].

Механизм реализации политики советского государства по отношению к иностранным военнопленным на Урале исследован в монографии Н. В. Суржиковой. На ее страницах автор раскрывает характер и направленность эволюции системы учреждений для содержания плененных солдат и офицеров противника, проанализирована динамика их численности и состава, освещены особенности материально-бытового обеспечения и трудового использования, политической и оперативно-следственной работы. Н. В. Суржикова определила, что на территории Свердловской области в 1942–1949 гг. функционировало 13 лагерей для военнопленных, через которые прошло более четверти миллиона военнослужащих германской, итальянской, венгерской, румынской, финской и японской армий[245].

Оперативную деятельность территориальных органов государственной безопасности в годы Великой Отечественной войны впервые в региональной историографии изучил А. И. Вольхин. В его работах определено соотношение реальных и потенциальных, внешних и внутренних угроз безопасности Урало-Сибирского региона. Автор выявил роль и место органов госбезопасности в политической системе советского общества военных лет, исследовал разведывательные, диверсионные, вредительские, саботажнические, идеологические, повстанческие, террористические акции спецслужб иностранных государств и враждебных антисоветских элементов. По мнению А. И. Вольхина, органы госбезопасности СССР никогда не являлись самостоятельной и независимой силой, своеобразным «государством в государстве». Их деятельность находилась под контролем Политбюро ЦК, крайкомов и обкомов правящей партии, определявшей задачи, направления, формы и методы работы, структурные реорганизации спецслужб. Это предопределило их дуалистическую природу[246].

Продовольственное положение горожан Урала оказалось в центре внимания исследований А. Н. Трифонова. Историк проанализировал основные черты продовольственного положения населения региона накануне войны, выявил основные мероприятия по реорганизации системы снабжения продовольствием в военных условиях. В результате автор пришел к выводу, что сосредоточение в руках государства запасов продовольствия, строгая централизация планирования, распределение товарных ресурсов по единому плану, карточная система, жесточайший режим экономии позволили советскому государству наиболее эффективно использовать ресурсы и обеспечить нормированное снабжение городского населения[247].

С вопросами продовольственного обеспечения уральцев в годы военного лихолетья тесно связана проблема голода. Эта тема находится в стадии разработки, поэтому исторические исследования в этом направлении ограничиваются пока небольшими статьями, затрагивающими лишь ее отдельные аспекты. Так, в работе М. Н. Денисевича предпринята попытка выявить и сформулировать основные этапы голода: время возникновения, апогей и продолжительность. Автор отметил, что на рубеже 1942–1943 гг. Урал оказался на грани голода. Апогей продовольственного кризиса и локальные очаги голода длились два года – 1943 и 1944 гг., однако массового распространения в период войны голод в регионе не получил. Эту точку зрения разделяет Г. Е. Корнилов, который, используя методику П. А. Сорокина, проанализировав широкий массив документов, также пришел к заключению, что массового голода, хронического недоедания в уральском регионе в 1941–1945 гг. не было[248].