Жизнь волшебника - Александр Гордеев

бы, останься Серёга жить. Иной раз во сне всё мешается до того, что там

они толком не разберут, кто из них на самом деле живёт, а кто – нет. Только во сне, они не хотят

этого уточнять… Главное же, что каждый из них живёт по-своему, всё время отстаивая своё. Так

вот, значит, для чего каждому человеку нужен друг. Он необходим для некого жизненного диалога,

для того, чтобы с ним можно было постоянно спорить, проясняя то или другое. И если такого

настоящего друга нет в реальности, то он проявляется во сне.

Один из сенокосных дней прерывается сильнейшей грозой, во время которой срабатывает

сигнализация. По инструкции подстанцию в этом случае требуется отключить. Роман идёт за

ограждение. Вода по шкафам и оборудованию льёт ручьями. Сейчас надо быть предельно

осторожным. Надев резиновые перчатки, Роман открывает нужную дверь, протягивает руку, чтобы

нажать кнопку отключения, и в это мгновение молния бьёт в ближний громоотвод. Кажется, будто

над каждым ухом бабахнуло по ружью. Ноги подсекаются сами собой. Не из-за страха, а именно

сами собой, на какую-то долю секунды опережая сам страх, как будто разряд молнии действует

непосредственно на ноги. Не понимая, как это случилось, Роман обнаруживает себя уже на

коленях. Молния была видна боковым зрением, и хорошо, что так, потому что полыхни она прямо,

то просто бы ослепила. Боковое же зрение фиксирует молнию как толстый огненный волосатый

столб. Лохматые пряди мелких разрядов пронизывающе входят в воздух, в пространство. Вот так

повезло! Одно дело видеть молнию далеко в небе, и другое – в пятнадцати метрах от себя! Вблизи

она совсем не похожа на небесную стрелку. В каком же яростном и непредсказуемом мире мы

живём! Сколько в нём неожиданной мощи!

В последний день сенокоса уже завершённый зарод обносят кольями с колючей проволокой.

Теперь работа завершена совсем, но Матвей, как обычно, берётся за литовку. Роман идёт по

406

кошенине к пшеничному полю. Уже за границей поля, задавив собой траву, колышется полоса

мощной, рослой пшеницы. Видимо, весной при посеве сеяльщик не успел поднять сошники, пока

трактор разворачивался на краю пашни, и засеянной оказалась полоса на лугу. Роман срывает

колоски, разминает их в ладонях, жуёт зёрна. Мягкое зерно с молочным живым вкусом легко

плющится зубами. Удивительно, что колосья, поднявшиеся на целике из травы, раза в два раза

сильнее колосков с поля. Наверное, при уборке полосу этой щедрой пшеницы пропустят, не

заметят. А может быть, и нет, ведь её желтизна очень ярко вплетена в зелень травы. Отец,

работавший комбайнером, наверняка бы её не оставил. Однажды он брал его ещё маленького на

поле, разрешая стоять рядом со штурвалом. Сколько пыли, сколько грохота было там! А ведь отец-

то работал и на этом поле тоже. Сколько же хлеба, сколько этого вкусного золота прошло через его

руки за долгие годы! Сколько людей накормил он своим хлебом… А погибли они с матерью оттого,

что зимой им не хватало тепла… Сынок же, умник, успел однажды упрекнуть его за то, что он, мол,

ворует электричество. Как простить теперь себе этот упрёк?! А ведь у них сейчас мог бы быть и

собственный сенокос. Только нет уже ни отца, ни матери. И друга лучшего нет. А жизнь идёт вот

такая яркая и настоящая. Вопрос лишь в том, живёт ли он сам-то настоящей жизнью, а не

находится ли на какой-то ложной, пустой параллели? Та ли это жизнь, которой он должен жить?

Роман слышит позади себя звонкое шуршание шагов по кошенине.

– А знаешь, Ромка, – вдруг говорит Матвей, называя его так, как называл ещё в детстве, – я

ведь по жизни-то такой дурак… Считай, почти всю жизнь видел из-за решётки. Даже детей себе не

сделал. Мы с Кэтрин за всю свою жизнь так и не поняли, кто из нас бесплодный: я или она. Кошу я

сейчас это сено и думаю: ну вот для кого я живу? Для коровы, что ли, чтобы она сыта была и

хорошо доилась? Жаль, что у меня нет собственных детей. Был бы, к примеру, сын, так мы бы с

ним вот так же, как с тобой, на сенокос ездили.

Роман почти испуганно оборачивается на него: как понять такое совпадение их мыслей?

Наверное, это очень неправильно, что люди очень часто не могут соединить свои одиночества. *14

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ

Новый идиллический момент

Осенние дожди нынче очень правильные – они выжидают конец сенокоса и начинаются после.

Сначала льют два дня сряду, потом день отдыхают, набираются сил, и, не дав земле и людям

опомниться, снова заряжают на двое суток без всяких перекуров и небесных окон. Люди невольно

прислушиваются к прогнозам по радио, отчего у многих возникает невольное подозрение, что

именно прогнозы-то и портят погоду. Радио обещает дождь – дождь, соответственно, и идёт. Чего

бы не пожалеть население советской страны? Почему бы не объявлять чего-нибудь получше? Там

что, враги – на этом радио?

С небесной мокротой дело доходит до того, что совхозные грузовики не могут подняться до

гаража по совсем пологому склону. С насыпи, по какому-то бестолковому распоряжению

подсыпанной глиной, они, лязгая крючьями бортов, кособоко, как жуки, соскальзывают на луг и так

же беспомощно буксуют уже по траве. За несколько дней колёсами, вращающимися, как точило,

все зелёные склоны оказываются не только исполосованными и стёртыми, но и превращены в

сплошное месиво. Зелёная сопка стала похожа на кусок оплывшего гудрона.

Сырость теперь всюду. Ворота перестают скрипеть, открываются мягко, а, закрываясь, словно

приклеиваются к столбу. Онон разбухает прямо на глазах, протока топит огороды крайних улиц, а

кое-где уже подступает к домам. Кажется, что уже из-за самого перенасыщения влагой воздух

мутный и далекие просторы затянуты бледным целлофаном.

Так же мутно и на душе Романа. Тони всё ещё нет.

– Какое сегодня число? – спрашивает Нина, грустно глядя на ещё более грустного мужа. –

Приезжала бы уж она скорее, что ли…

– Не пойму, ты что, смеёшься? – вскидывается он.

– Нет, не смеюсь. Мне тоже скучно от твоей скуки.

Когда разговор заходит о Тоне и Роман как-нибудь хорошо отзывается о ней, Смугляна, если у

неё хватает выдержки, согласно кивает головой, но случается и так, что её ядовитая ирония как

желчь проедает белую ткань смирения:

– Ах-ах, какая же хорошая она у тебя…

Роман демонстративно смолкает, и Нина клянёт себя за несдержанность. Обычно этим всё и

заканчивается, хотя бывает и хуже. Иногда Роман просто не может сдержаться от