Тайный советник вождя - Владимир Успенский

Так вот, проработав пять лет за границей без отпусков и без отдыха, Зорге почувствовал, что здоровье, нервы — на пределе. И, подготовив себе временную замену, запросился в конце 1940 года в Москву, к жене Екатерине Александровне, чтобы набраться душевных и физических сил. И операция требовалась после недавней дорожной катастрофы. Получив шифровку с такой просьбой, ГРУ обратилось для согласования в контролирующий отдел НКВД. Оттуда поступил ответ за подписью комдива П. М. Фитина: «По нашим данным, немецкий журналист Рихард Зорге является одновременно немецким и японским шпионом в Токио. По этой причине он будет арестован при пересечении границы СССР…» Воистину, правая рука не знает, что делает левая!

Однако Зорге-то был привлечен к разведывательной работе прежде всего по политической линии, по линии Андреева. Учитывалось то, что мать у него русская, а дед по отцу — немец Фридрих Адольф Зорге, — близкий соратник Карла Маркса, революционер. За идею боролись и дед, и внук… В тот же день, когда документ из НКВД поступил в ГРУ, копия этого документа легла на стол члена Политбюро, председателя Контрольной партийной комиссии ЦК ВКП(б) Андрея Андреевича Андреева. А через неделю Зорге получил сообщение, в котором высоко оценивалась его работа и высказывалась просьба: в сложившейся напряженной ситуации продержаться еще некоторое время. При первой же возможности он получит необходимый отдых.

Нет, Рихарда Зорге не арестовали бы при пересечении госграницы, об этом Андреев позаботился. Но обстановка была действительно сложной, разгоралась мировая война, и никак нельзя было терять разведчика, имевшего тесные связи в немецкой колонии в Токио, дружившего с немецким послом, пользовавшегося его полным доверием. Статьи журналиста Зорге печатались во влиятельных немецких газетах, к его мнению прислушивалась гитлеровская руководящая верхушка.

По инициативе Андреева, в Москве, в глубочайшей тайне готовился дублер, который должен был подменить Зорге, назовем его Михаилом Ивановичем (он жив и не открыт полностью). Я не оговорился: не заменить, а подменить настоящего Зорге, таковы были тогда уникальные возможности нашей зарубежной разведки, особенно той ее ветви, которая замыкалась на Андрееве. Михаил Иванович, по росту, по внешности схожий с Рихардом, месяц за месяцем вживался в роль, вырабатывая не только манеры, но и разговорный стиль, образ мышления. Часто встречался с женой Зорге. Уехал бы настоящий Рихард в Китай, чтобы написать о том, как воюют японские солдаты. Недели через три возвратился бы в Токио, к своим немецким и японским друзьям. Точно такой же, может быть, лишь осунувшийся, загоревший, несколько замкнутый после увиденного кровопролития.

Все было готово, но не получилось. Грянула война с Германией, а в октябре 1941 года наш замечательный разведчик был арестован японцами. Однако и после этого Андреев не оставил его своим вниманием. Дублер был отправлен в Токио, но уже не как Зорге, а как один из работников посольства. Предпринимались определенные шаги. И вот тут возникают вопросы, на которые мог бы подробно ответить только Андрей Андреевич. Приговоренный к смерти, Рихард Зорге три года провел в камере. Официально казнили его лишь 7 ноября 1944 года, в тюрьме, в обстановке полной секретности. Не странно ли: когда японцы побеждали на фронтах, чувствовали свою силу, могли позволить себе не считаться ни с кем и ни с чем, они нашего разведчика не трогали. А когда дела самураев стали плохи, когда победа Советского Союза над Германией не вызывала сомнений, когда добрые отношения с Россией были особенно важны — японцы вроде бы нарочно пошли на обострение. Кстати, накануне 6 ноября, советское посольство в Токио впервые за всю войну посетил самолично японский министр иностранных дел Мамору Сигимицу. Был приятно-любезен, беседовал с послом без протокола.

И еще не менее странное обстоятельство. Не было и нет ни одного человека, который видел труп Зорге, мог бы удостоверить его смерть. Живым в тюрьме видели, а мертвым — нет. Единственное свидетельство, на которое обычно ссылаются исследователи, — это слова женщины-японки, которая любила Рихарда Зорге. Через некоторое время после войны она на свой страх и риск разыскала и вскрыла могилу, в которой он был якобы захоронен. Увидела скелет, принадлежавший рослому человеку. Но рослые люди встречаются и среди японцев, особенно на северных островах. Да и мало ли у самураев было в ту пору высоких пленных из числа американцев, англичан, австралийцев. Женщина говорила, что у скелета повреждена кость ноги, как это было у Зорге. По ее мнению, имелись и еще некоторые совпадения. Но ведь все это только слова.

Не берусь судить о судьбе Зорге хотя бы еще и потому, что знаю, как много людей по тем или иным причинам «растворилось» на огромных просторах нашей страны. «Раствориться» — это не только жаргон, но и полуофициальный термин в определенных кругах. Живет где-то в тихом городке (а может, и в шумном столичном городе) скромный человек, выращивает, скажем, цветы или увлекается резьбой по дереву, а может, и статьи пишет о том же цветоводстве или по истории революционной борьбы в некоем государстве. Добрый семьянин, о прошлом рассказывает скупо. Сколько таких!..

В Москве, на перекрестке Хорошевского шоссе и улицы Зорге, есть уютный скверик перед новым большим зданием Военного издательства. А в скверике — хороший, с элементом романтики, памятник прославленному разведчику. Ближе к фотографии, чем к обобщению. В полный рост, с чертами сходства в лице, в фигуре. К этому памятнику приходит иногда, обычно в сумерках, пожилой человек. Встать бы ему вместо скульптуры на пьедестал, и не отличишь, кто тут настоящий, а кто дублер. Впрочем, человек приходит все реже…

В 1971 году, на десять лет пережив свою жену, скончался Андрей Андреевич Андреев, навсегда унеся с собой память о многих событиях, не зафиксированных в документах, о многих людях, чьи деяния были известны лишь очень узкому кругу лиц. Иногда только ему и Иосифу Виссарионовичу. Но унес не все. Незадолго до смерти Андрей Андреевич решил поведать свои тайны (для будущего) надежному товарищу, связанному с ним тесными узами: назвать его фамилию я не имею морального права. Товарищ был в расцвете сил, физически крепкий, весьма образованный, подготовленный к неожиданностям. Но тайны оказались столь тяжкими, что придавили, а может быть, и сломали его. Он замкнулся, ушел в себя, чурается людей, не хочет, опасается говорить о прошлом, о том, что ему известно. А знает он о делах Андрея Андреевича, вероятно, гораздо больше меня. Я же привел несколько фактов и предположений для того, чтобы высветить еще одну грань, показать человека, одного из самых авторитетных в окружении Сталина и самого неизвестного среди них. А через него в какой-то степени и самого Иосифа Виссарионовича.

Все, извилистая протока позади. Возвращаемся в главное русло.

Итак, когда мы с Шапошниковым вошли в кабинет Сталина, Андрей Андреевич уже находился там. Рядом с ним сидел за столом и некто пятый, посвященный в замысел Иосифа Виссарионовича. Если уж Андреев умел не выделяться, не привлекать внимания, то этот Некто даже превзошел его, вероятно, своего начальника и наставника. Мужчина средних лет, довольно крупный, однообразно-серой внешности от пепельных волос до темно-серых ботинок. С лицом приятным, но лишенным каких-либо примет: отвернешься — и не воспроизведешь зрительной памятью. Имя-отчество сразу вылетели у меня из головы, едва Андрей Андреевич представил его. А между тем он явился основным персонажем в начавшемся деловом разговоре. Он называл фамилии тех, кто, оказавшись во вражеском тылу, мог бы завоевать доверие немцев, создать вооруженные формирования из военнопленных и в критический для нас момент или просто в нужный момент обратить эти формирования против гитлеровцев. Он давал краткую характеристику каждому кандидату. Иногда несколько уточняющих фраз добавлял Андреев. Потом высказывался каждый из нас троих: Шапошников, я и Сталин. Первой прозвучала фамилия Кулика — о нем предварительно говорил со Сталиным Борис Михайлович. Я поддержал, напомнив: Григорий Иванович Кулик успел уже дважды оконфузиться на этой войне. Первый раз — в районе Минска, где не смог организовать действия наших войск, сам оказался в окружении и едва выбрался оттуда в лаптях и крестьянских портках. Второй раз — когда умудрился сдать Керчь, не использовав возможностей, имевшихся для обороны. Судим, разжалован из маршалов в рядовые, но Верховный Главнокомандующий порадел старому приятелю, дав ему звание генерал-майора. Немцы, конечно, знали об этом, могли понять, что Кулик обозлен, затаил обиду.

— Нет, Николай Алексеевич, товарищ Кулик дорог нам с вами как память, — пошутил Сталин. И продолжал серьезно: — Переход Кулика на сторону немцев может оказать нежелательное действие на наших людей. Фигура известная. Мало кто осведомлен, что он уже не маршал. Подумают: если уж Кулик переметнулся… Он слишком много знает о наших делах, о нас с вами, а гитлеровцы умеют извлекать сведения. К тому же Кулик пьянствует, а напившись, теряет контроль над собой.