На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

—  Он ест в отеле, потом они с Фоули совершают короткую прогулку в офис И. К. Ф., где проводят полдень, изобретая новые виды зла, которые они могли бы совершить. Между зданиями есть зазор в один-два фута, я мог бы подождать там.

  — Ты?

   Так был затронут деликатный вопрос: кто в кого будет стрелять.

 — Ладно, он твой по всем законам возмездия, конечно, — сказал Эвболл, —  это если ты хочешь стрелять в него.

  —  Почему бы мне не хотеть?

   Лицемерие переполняло Эвболла и сочилось наружу.

— Не знаю. Просто этот Вайб, похоже, легкая жертва, опасной мишенью будет Фоули. Зависит от того, какой объем работы ты жаждешь выполнить.

— Хочешь поохотиться на Вайба, а мне поручаешь Фоули? Ладно, благословляю тебя, Эвб, без обид, и неважно, что люди потом скажут.

  —  Как это, Фрэнк?

 — О, ну знаешь, психологические разговоры и всё такое, — Фрэнк заметил, что улыбку Эвболла больше не назовешь дружелюбной. —  Способ поквитаться с твоим папочкой и всё такое. На востоке мысли у людей — бред сивой кобылы, конечно.

   Эвболл на минуту задумался.

—  Вот, — он достал серебряный двадцатипятицентовик, — бросим монетку и узнаем, как поступить.

Два ряда магазинов, глядящих витринами друг на друга, обрывисто удалялись вниз по утрамбованной грунтовой улице. Там, где здания заканчивались, ничего нельзя было разглядеть над поверхностью улицы — ни горизонта, ни сельского пейзажа, ни зимнего неба, только насыщенное сияние заполняло пробел, ореол или нимб, из которого что-то может возникнуть, в который что-то можно поместить, врата преображения, изображенные (предположим) словно с точки зрения павшего стрелка.

Фрэнк решил одолжить у Эвболла «писмейкер» 44 калибра, чтобы не зависеть от его «смит-и-вессона», которому нужна была новая пружина извлекателя. Все эти годы, после того, как они с Рифом оставили на хранение у Мэйвы старый кольт Вебба времен Конфедерации, Фрэнк думал, что надо было взять с собой оставшиеся там гильзы. Они рассыпались по седельным сумкам, полевым мешкам, наплечным сумкам и патронташам, Фрэнк никогда их не использовал, даже для Слоута Фресно, говоря себе, что они — только напоминание о Веббе. Нет, он не обманывал себя: конечно, однажды они будут использованы для Дойса. Но если маленький гаденыш не вернется на место преступления, какова вероятность того, что у Фрэнка когда-нибудь появится возможность ими воспользоваться?

Их можно использовать для Скарсдейла Вайба — второй шанс, но нет смысла пытаться объяснить это Эвбу, который взобрался на эту странную теоретическую ветку Анархизма и не собирается с нее слезать. Фрэнк стоял в тесном маленьком переулке между ателье фотографа и рестораном для свиданий с продолжением, Эвболл стоял на другой стороне улицы и ждал царственного магната, приказавшего убить Вебба Траверса десять лет назад.

Они миновали устье переулка так быстро, что Фрэнк почти их пропустил. Он подошел к ним сзади и сказал: «Вайб». Двое мужчин оглянулись, Фоули достал то, что Фрэнк через минуту идентифицировал как один из тех немецких парабеллумов, и этой минуты было достаточно, чтобы Фрэнк понял: что-то надвигается.

Эвболл перешел через дорогу, часть пути используя для прикрытия проезжавший мимо фургон, левой рукой Эвболл почти молитвенно поддерживал ствол своего оружия.

Даже в городе, полном кровожадных Анархистов, которые ненавидели его больше, чем Рокфеллера, Скарсдейл не видел нужды ходить по улицам с оружием. Своим обычным командным тоном, именно в тот момент, когда такой тон неуместен, он рявкнул:

  — Ну, Фоули, ты видишь их так же четко, как я. Позаботься об этом.

В ответ, гладко, словно после длительных тренировок, Фоули отошел вертлявой походкой, направил дуло люгера в сердце своего работодателя и выпустил первый патрон. Вайб оглянулся, словно был всего лишь удивлен:

  —  О Боже, Фоули...

—  Иисус — наш Господь, — крикнул Фоули и нажал на спусковой крючок, выпуская все восемь патронов в того, чья судьба была решена уже после первого. Словно вернувшись в отчий дом после долгих и беспокойных странствий, то, что прежде было Скарсдейлом Вайбом, опустилось ничком в грязный снег и лёд улицы, в запах лошадей и лошадиного помета, в покой.

Фоули некоторое время стоял и смотрел на труп, а граждане разбегались, одни — за начальником полиции, другие — в поисках безопасного убежища.

—  О, и еще одно, — он сделал вид, что обращается к трупу, удивительно веселым тоном.

   Фрэнк, оценив ситуацию, кивнул:

  —  Да, сэр.

 — Надеюсь, вы, парни, не возражаете, но сегодня — день расплаты, и я в очереди — намного лет впереди вас.

По улице к ним приближался отряд милиции, Фрэнк и Эвболл снова спрятали револьверы под пальто и без труда смешались с толпой нервных горожан Тринидада. Фоули ждал с терпеливым благодушием, наблюдая, как кровь Скарсдейла, почти черная в свете зимнего солнца, медленно течет на зимнюю раму вокруг него.

—  Неловкая ситуация, — проворчал Эвболл. — Какой мне поместить чертов заголовок?

 —  Это хотел сделать ты, — решил Фрэнк.

 — Еще того хуже, — он проникновенно посмотрел на Фрэнка, словно надеясь, что это поставит точку в их истории, но Фрэнк должен продемонстрировать навыки чтения мыслей. — Это — не просто приехать в фургоне доставки, — тихо сказал он.

 — Для меня этого более чем достаточно, — сказал Фрэнк, не желая вдаваться в подробности.

Стрэй жила в Тринидаде уже некоторое время, когда услышала о палаточном городке в Ладлоу. Городок основали в конце сентября прошлого года, когда началась забастовка. Постепенно положили настилы, почистили уборные, провели телефонную линию к офису Профсоюза в Тринидаде. После перестрелки в начале октября между охраной шахты и жителями палаток обе стороны начали накапливать оружие и патроны. Зима близко. Стрельба продолжалась.

 —  Поверь, тебе лучше не появляться в городе, — сказала сестра Клементия.

 — Позволь мне съездить туда на фургоне, — сказала Стрэй, —  взглянуть одним глазком.

Только взглянуть. Но она знала, что именно там должна находиться. К тому времени, как она переехала в одну из палаток, губернатор объявил военное положение, и почти тысячное войско пехоты, кавалерии и поддерживающих отрядов под командованием марионетки «Нефти и железа» из Колорадо по имени Джон Чейз, именовавшей себя «Генералом», разбили базовый лагерь возле Тринидада и Уолсенбурга.

Стрэй обнаружила, что палаточный городок насчитывает, наверное, 150 палаток, в которых живут девятьсот человек, в основном — семьи, кроме соседей-бобылей вроде Греков, которые были склонны держаться особняком и говорить на своем языке. Как раз выехала семья, так что Стрэй въехала. До наступления ночи она уже сидела у постели страдавшей лихорадкой востроносой девочки-черногорки примерно трех лет, пытаясь покормить ее супом.

— Утром они с соседкой Сабиной несли постельные принадлежности в палатку через дорогу. Она посмотрела на возвышение и увидела орудийные окопы во всех направлениях.

 — Не нравится мне это, — пробормотала она. — Черт, тут сектор обстрела открыт настежь.

—  Никто в нас пока не стрелял, —  отозвалась Сабина, всегда готовая к тому, что стрелять начнут.

Не то чтобы Стрэй когда-нибудь считала себя заговоренной. Когда она выходила при хорошем освещении, пули свистели рядом, не касаясь ее, она привыкла к подпрыгивающим кускам болота и маленьким взрывам вокруг, рассеивающемуся рокоту отскакивающих боеприпасов. Сначала она так нервничала, что бросала то, что несла, и бежала в убежище. Зима продолжалась, она привыкла по возможности крестить прогалины руками, в которых несла лопаты для расчистки снега, одеяла, живых цыплят, возможно, полтора галлона горячего кофе в жестяном кофейнике, который сохранял равновесие на ее голове, не проливалось ни капли. Иногда она была почти уверена: снайперы на возвышенности просто с ней играют. Она узнавала тех, кто с нею флиртовал, по выстрелам в молоко.

Когда в один прекрасный день она вернулась из одного из таких путешествий, угадайте, кого она встретила.