Достоевский. Энциклопедия - Николай Николаевич Наседкин

ли он её смерти! Что с ней будет в бедности, с кучей детей и приговорённою к Кузнецку? Кто знает, до чего может дойти распря, которую я неминуемо предвижу в будущности; ибо будь он хоть разыдеальный юноша, но он всё-таки ещё не крепкий человек. А он не только не идеальный, но… Всё может быть впоследствии. Что, если он оскорбит её подлым упрёком, когда поверит <?> что она рассчитывала на его молодость, что она хотела сладостраст<но> заесть век, и ей, ей! чистому, прекрасному ангелу, это, может быть, придётся выслушать! Что же? Неужели это не может случиться? Что-нибудь подобное да случится непременно; а Кузнецк? Подлость! Бог мой, — разрывается моё сердце. Её счастье я люблю более моего собственного. Я говорил с ней обо всём этом, то есть всего нельзя сказать, но о десятой доле. Она слушала и была поражена. Но у женщин чувство берёт верх даже над очевидностью здравого смысла. Резоны упали перед мыслию, что я на него нападаю, подыскиваюсь (Бог с ней); и защищая его (что, дескать, он не может быть таким), я ни в чём не убедил её, но оставил сомнение: она плакала и мучилась. <…> По её же вызову я решился написать ему всё, весь взгляд на вещи; ибо, прощаясь, она совершенно обратилась опять ко мне всем сердцем. С ним я сошёлся: он плакал у меня, но он только и умеет плакать! Я знал своё ложное положение; ибо начни отсоветовать, представлять им будущее, оба скажут: для себя старается, нарочно изобретает ужасы в будущем. Притом же он с ней, а я далеко. Так и случилось. Я написал письмо длинное ему и ей вместе. Я представил всё, что может произойти от неравного брака. <…> Она отвечала горячо, его защищая, как будто я на него нападал. А он истинно по-кузнецки и глупо принял себе за личность и за оскорбление — дружескую, братскую просьбу мою (ибо он сам просил у меня и дружбы и братства) подумать о том, чего он добивается, не сгубит ли он женщину для своего счастья; ибо ему 24 года, а ей 29, у него нет денег, определённого в будущности и вечный Кузнецк. Представьте себе, что он всем этим обиделся; сверх того вооружил её против меня, прочтя наизнанку одну мою мысль и уверив её, что она ей оскорбительна. Мне написал ответ ругательный. Дурное сердце у него, я так думаю! Она же после первых вспышек уже хочет мириться, сама пишет мне, опять нежна… опять ласкова, тогда как я ещё не успел оправдаться перед нею. Чем это кончится, не знаю, но она погубит себя, и сердце моё замирает…»

Но самое поразительное в этом письме дальше — Достоевский умолял Врангеля похлопотать о том, чтобы Вергунову дали более денежное место: «Она не должна страдать. Если уж выйдет за него, то пусть хоть бы деньги были. <…> Я ещё не знаю, что можно для него сделать, я напишу об этом. Но теперь поговорите о нём Гасфорту (как о молодом человеке достойном, прекрасном, со способностями; хвалите его на чём свет стоит, что Вы знали его; что ему не худо бы дать место выше. <…> Его зовут: Николай Борисович Вергунов. Он из Томска. Это всё для неё, для неё одной. Хоть бы в бедности она не была, вот что!)…»

Если бы сам писатель не рассказал впоследствии в художественной форме и очень убедительно о подобных взаимоотношениях между соперниками в романе «Униженные и оскорблённые», в это просто невозможно было бы поверить. Любовный треугольник в книге (Иван Петрович — Наташа Ихменева — Алёша Валковский) в точности повторяет-копирует жизненный любовный треугольник (Достоевский — Исаева — Вергунов). Н. А. Добролюбов, разбирая-рецензируя роман «Униженные и оскорблённые» в статье «Забитые люди» (С, 1861, № 9), желчно обронил по поводу странной любви Ивана Петровича: «Что за куричьи чувства!..» Многомудрый не по возрасту 25-летний критик «Современника» сомневался, что подобные чувства мог испытывать реальный человек в действительной жизни. Он не хотел верить, что автор «Униженных и оскорблённых» — не романтик, не сентименталист, а реалист чистой воды, и не знал, что Иван Петрович во многом является автопортретным и автобиографическим героем. Ещё в «Белых ночах» был сделан как бы эскиз подобного сюжетного хода: герой-рассказчик добровольно становится посредником между любимой девушкой и своим более счастливым соперником. Тогда, в 1848 г., это действительно была фантазия молодого Достоевского на тему странностей любви. И вот судьба, словно подыгрывая писателю, подбросила ему похожую жизненную ситуацию, дабы в «Униженных и оскорблённых» он мог воссоздать болезненные взаимоотношения героев, руководствуясь личным мучительным опытом.

Когда, наконец, Исаева дала окончательное согласие выйти замуж за Достоевского, он вновь в письме к Врангелю (21 дек. 1856 г.) просто умолял: «…ещё просьба: об ней прошу Вас на коленях. Помните, я Вам писал летом про Вергунова. Я просил Вас ходатайствовать за него у Гасфорта. Теперь он мне дороже брата родного…» И вновь заклинал «протежировать» Вергунову для получения места в Томске с окладом в 1000 рублей ассигнациями. Вскоре после свадьбы Достоевского и Исаевой в Кузнецке 5 февраля 1857 г., на которой Вергунов был «поручителем» жениха, он из Томска, где действительно некоторое время прожил, перебрался в Семипалатинск, работал учителем в приходском училище.

Л. Ф. Достоевская в мемуарной книге «Достоевский в изображении своей дочери» пишет, что Исаева ночь накануне свадьбы провела с Вергуновым и что любовная связь их в Семипалатинске впоследствии возобновилась — подтвердить или опровергнуть эти утверждения вряд ли возможно. Известно лишь, что Вергунов после отъезда Достоевских в Тверь остался в Семипалатинске, в 1863 г. перебрался в Барнаул, где женился и прожил до 1869 г., а затем вернулся вновь в Семипалатинск.

Веселаго Феодосий Фёдорович

(1817–1895)

Генерал, цензор петербургского цензурного комитета, начальник Главного управления по делам печати в 1860—1870-х гг. Достоевский общался с ним в 1864 г. по делам журнала «Эпоха». Известно одно письмо-записка Достоевского к Веселаго (от 23 авг. 1864 г.) и два письма Веселаго к Достоевскому. В записной тетради 1864–1865 гг. помечено: «К Веселаго съездить объясниться».

Веселитская Лидия Ивановна

(1857–1936)

Писательница (псевд. В. Микулич). Незадолго до смерти Достоевского на вечере у Е. А. Штакеншнейдер («за два дня до наступающего 1881 года») познакомилась с писателем и оставила подробные воспоминания об этом. Особенно интересны в них суждения Достоевского о французской литературе (Бальзака он поставил несравненно выше модного тогда Золя) и Л. Н. Толстом: «Это сила! И талант удивительный. Он не всё ещё сказал…» [Белов, т. 1, с. 144]

Веселовский Владимир