Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) - Олег Верещагин

Он приглушил струны. Никто не хлопал, все просто молчали, не глядя друг на друга. Молчали, пока тот же парнишка с гитарой не подобрал новую грустную мелодию и не запел по-английски:

— В полях под снегом и дождём —Мой верный друг,мой бедный друг —Тебя укрыл бы я плащомОт зимних вьюг,от зимних вьюг.А если мука сужденаТебе судьбой,тебе судьбой,Готов я скорбь свою до днаДелить с тобой,делить с тобой…

Я знал эти стихи Бёрнса, но по-русски. Они мне всегда нравились…

— Пускай сойду я в мрачный дол,Где ночь кругом,где тьма кругом —Во тьме я солнце бы нашёлС тобой вдвоём,с тобой вдвоём.И если б дали мне в уделВесь шар земной,весь шар земной,С каким бы счастьем я владелТобой одной,тобой одной…

— Почему ты стоишь один в темноте? — я обернулся и увидел Сандру. Она улыбалась, и улыбка была чуть смущённой. Не дожидаясь моего ответа, она быстро сказала: — Я тебе так благодарна… но я тебе плохо отплатила. У вас погибшие… и четверо твоих остаются у нас…

— Каждый волен решать, где ему оставаться и с кем идти, герцогиня, — ответил я спокойно. Сандра на миг запнулась, словно не решаясь что-то сказать, но потом выпалила:

— Оставайтесь все! Чем плохо?!

— Да ничем, — пожал я плечами. — Просто не для нас. Меня лично ждёт Пацифида, а остальные просто идут со мной, потому что этого хотят… — и добавил:

— Теперь всё это странно,Звучит всё это глупо,В семидесяти странахЗарыты наши трупы…

— и это тоже романтика, Сандра.

И я подошёл ближе к костру, возле которого сидела Танюшка. Она посмотрела на меня снизу вверх и тихо спросила:

— Проветрился?

— Да, Тань. Я сяду? — она хлопнула рядом, и я опустился на расстеленный плащ. — Тань, — я толкнул её локтем, — ты не обиделась?

— Эх ты, — вздохнула она и погладила раненое плечо. — Опять тебя зацепили…

— И ещё руку под локтем, — вздохнул я. — И ещё сердце, Тань. Сразу несколько ударов, и так точно…

— Ты про Джека? Он мне сказал. Жаль, что он ушёл…

— Не только из-за Джека. Про Вадима знаешь? — Танюшка кивнула. — А больше всего, Тань, знаешь — из-за Арниса.

Она помолчала. Потом коснулась губами моего уха и шепнула:

— Если бы ты этого не сказал, мне было бы тяжело с тобой… дальше, — и, пока я переваривал её слова, она добавила: — Но вообще-то, знаешь. Олег… всё справедливо. Каждый сам выбирает, как будет жить. И умирать. Только сам.

— А где Сергей и Ленка? — спросил я, чтобы хоть что-то сказать.

— Они давно ушли, — пожала плечами Танюшка. — Ленка его увела… Хочешь, — Танюшка улыбнулась углом рта, — и мы пойдём?

— Куда? — резко затормозил я.

— Ты меня трахнешь, — пояснила Танюшка. — Именно трахнешь, говорят, это помогает от переживаний… Я потерплю. Помнишь, как ты это сделал тогда, в Англии?

— Тебе что, тогда не понравилось? — осведомился я.

— Понравилось, — призналась Танюшка. — Только вообще-то ты мне не из-за этого нравишься…

— А что, разве бывает, что нравятся только за это? — удивился я. Танюшка удивилась тоже:

— Да, и нередко… А, конечно! Это… — она засмеялась. — В общем, это девчоночьи разговоры. Мальчишки же за глаза обсуждают девчонок? Обсуждают-обсуждают, не отворачивайся… Ну, и мы тоже парней обсуждаем. Многие как раз на это и упирают — какой её парень секс-гигант… Олег, да ты смущаешься?! — она весело удивилась. — Правда смущаешься, вот это да!

— Я не говорю за глаза о девчонках, — сердито отозвался я. — И не думаю, что я секс-гигант.

— Ты такой, как надо. Особенный, — серьёзно ответила она. — Самый лучший… А вот я у тебя, — она вздохнула, то ли в шутку, то ли всерьёз, — средненькая вся…

— Ты — средненькая? — усмехнулся я. — Ну-ну…

— Конечно, средненькая, — упорствовала Татьяна. — У Ингрид грудь красивей, и у Ленки Чередниченко, кстати, тоже… У Клео талия тоньше, а бёдра шире… И у Радицы, и у Лидки ноги длиннее…

Она упоённо перечисляла свои недостатки, пока я не прервал её:

— Ничего подобного. И ноги, и грудь, и талия у других девчонок хуже…

— А ты их разглядывал?! — возмутилась Танька. — Ах ты, порочный мальчишка! — и вдруг добавила. — А самое страшное, Олег — это то, что мы всё равно умрём.

— Жанна из тех королев,Что любят роскошь и ночь…

— пел неподалёку Игорь.

— Да, — отозвался я. — Мы вернёмся в Европу через пару лет, я соберу всех, кого смогу собрать и пойду на Город Света.

— Я с тобой, — спокойно ответила Танюшка. И я кивнул в ответ…

… — У королевы нет сил.Трудно пойти вновь на риск.И она разбивает часы,Чтобы продлить себе жизнь —Жить!!! Ведь пока,Как богиню, на рукахНосят Жанну,Жанну…

— Пошли к остальным, — попросила Танюшка, и мы вышли к огням. Олег Крыгин (у него левая рука была на перевязи) увидел меня первым и оживлённо зашумел, остальные подхватили, и Раде — неожиданно для меня — перекрыл остальных:

— Спой, Олег! Спой, князь!

Я отмахнулся, смеясь, но шум нарастал (в том числе, орали и совершенно мне незнакомые люди), и я, отчаявшись отмахаться, знаком попросил у Игоря его инструмент, который он мне ловко перекинул. Настраивая его, я не столько пытался добиться хорошего звучания — уж Игорь-то знал, как отрегулировать свою бандуру, лучше моего! — сколько соображал, что же спеть.

— Ладно, сейчас! — рявкнул я, выпуская из-под пальцев перебор. — Тихо!..

По рыбам, по звёздам носит шаланду —Три грека в Одессу везут контрабанду…

Я всегда любил эти стихи Багрицкого, хотя, если честно, не всё в них понимал. Не знаю: нынешние слушатели («подзаборный Интернационал» по определению, которое когда-то дал Йенс), конечно, тоже не всё понимали, но слушали очень внимательно, с молчаливым одобрением, и я разошёлся:

— Так бей же по жилам, кидайся в края,Бездомная молодость, ярость моя!Чтоб звёздами сыпалась кровь человечья,Чтоб выстрелом рваться Вселенной навстречуИ петь, задыхаясь на страшном просторе:«Ай, Чёрное Море! Хорошее море!»

Мне захлопали, засвистели одобрительно. Я передал кому-то арфу (лиру) и, сев, получил поцелуй от Танюшки, которая мною явно гордилась. Правда, эту гордость она выразила со своим обычным своеобразием: