Сборник "Русские идут!" - Юрий Никитин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Туристы зашумели:
– Правда!..
– Верно!
– Пусть и они поголодают!
– Гады они все!
– Да здравствует президент Кречет, народный президент!
Сквозь толпу усиленно пробивался турист с любительской телекамерой на плече. Еще издали закричал:
– Телекомпания «АСТ-Армада»!.. Господин президент, уважаете ли вы верующих людей?
Кречет поморщился, кивнул Коломийцу:
– Слушай… Я понимаю, что президент должен быть вежливым и корректным, особенно с прессой, ибо пресса – власть над дураками, а дураков в любом народе большинство… да и голосовать дуракам все еще разрешают… Но уж слишком больших идиотов стали запускать с телекамерами!
– А что? Что он сказал? – всполошился Коломиец.
– Он спросил, уважаю ли я людей в серых костюмах. Или что-то подобное. Как будто серые костюмы не могут носить как порядочные люди, так и мерзавцы. Убери!
Коломиец сделал повелительный знак белой рукой, но корреспондент был битый, стреляный, завопил, отбиваясь локтями от дюжих парней охраны:
– Вы предали православие!.. Вы противник истинно славянской духовности!..
Кречет молча двинулся дальше. Поверх плеч охраны тянулись руки, он пожимал, я шел следом, готовый закрыть его своим телом, сердце билось часто и сильно.
Один из туристов прокричал предостерегающе:
– Господин президент! Вас любят, но нельзя же на противозаконные действия отвечать противозаконными…
Кречет остановился, голос его грянул злой, могучий, словно выстрелило танковое орудие:
– Почему?.. И что это вообще – закон? Закон всемирного тяготения – понимаю! Он всегда одинаков. Ему плевать на смену режимов, религий, идеологий. А юридические законы, которые приняли при предыдущем самодуре… нехорошо, говорят, так отзываться о предшественнике… хотя почему? Эти законы не работали при нем, а только вредили, а сейчас будут только те действия… законные или противозаконные… которые на пользу России!
– Но нельзя же, – пролепетал интеллигент, – нарушаются законы… Нужна буква закона, нужна!..
– Я занимаюсь страной, – отрезал Кречет. – Да, пусть меня назовут чудовищем! Пусть по моему приказу расстреляют… или хотя бы пошлют на каторгу юнца, который всего лишь отнял сумочку у старушки. Но зато по всей России перестанут нападать на беспомощных старух и стариков.
– Это с одного разу? – спросил интеллигент безнадежно.
Я заметил, что на Кречета смотрит все же как на «своего» президента, с которым можно не только спорить, дискутировать, но за которого стоит и воевать. И если бы этот президент был не чересчур крутым, то он был бы ну совсем правильным президентом…
– Ну, – сказал Кречет обозленно, – пусть поставят к стенке двух-трех. Да хоть десяток! Зато всей стране будет и безопаснее, и чище. Жить в страхе будут только те, кто вот так… Говорят, что, когда злой диктатор приходит к власти, он начинает свою деятельность с наведения чистоты в общественных местах. Вот я этот мерзкий гад! Надо бы еще указ, что тех, кто будет гадить в подъездах, тут же в лагеря! Работу им найдем. А остальному населению гарантируем, что они уже никогда не вернутся гадить и пакостить.
Интеллигент отшатнулся в ужасе, что именно он натолкнул президента на такую бесчеловечную идею.
Мы уже поднимались по широким мраморным ступеням, я, как мог, закрывал Кречета спиной. Глупо, конечно, моя жизнь намного ценнее, я – футуролог, творец, генератор идей, а этот генерал-президент всего лишь инструмент, но мы живем в дикое время, сейчас человек с большой дубиной и громким голосом важнее мудреца…
– Господин президент! – донесся женский крик из-за плеч охраны. – Господин президент!
Перед Кречетом уже распахнули дверь, но он обернулся, мужчина не может не откликнуться на женский вопль, я отодвинулся.
Женщина с усталым лицом и заплаканными глазами протиснулась ближе, дальше не пустила охрана, закричала плачущим голосом:
– Господин президент!.. Господин президент!.. Что мне делать, господин президент?..
Кречет спросил сочувствующе:
– У вас беда?.. Тогда вы не одиноки.
– Но у меня сын погиб! – прокричала женщина. – У меня единственный сын погиб в этой проклятой Чечне!.. Кто мне теперь в старости подаст кружку воды?.. Что мне делать?..
Наступила тишина, вся наша группа застыла, будто скульптурная композиция, вырезанная из мрамора. Прошлый президент в таких случаях тут же обещал взять дело под личный контроль, просителю или просительнице тут же выделялась немалая сумма…
Кречет сказал тяжело:
– Что сказать?.. Что ни скажи, но погибшего сына матери не вернешь. Но я знаю, как боль и трагедию можно было бы… смягчить. Мы в кабинете только что смотрели жалобы чеченских матерей, у которых погибли сыновья… Вон некая Фатима напечатала письмо в газете о своем горе, у нее погибли три сына… Об этом написали все наши газеты. Но умолчали о том, что у нее осталось еще пятеро! Простите, я говорю, видимо, очень жесткие слова… Я вообще очень жесткий человек. Сейчас не место такое говорить, но у меня не будет возможности это сказать снова… так что вот вам простая жизненная арифметика: когда родители по эгоизму или себялюбию ограничиваются одним ребенком, они рискуют, что даже вне зависимости от войн и катастроф некому будет подать стакан воды в болезни, некому отвезти в больницу, некому поправить подушку, некому окружить любовью и заботой!
А жестокосердный Яузов проворчал ему в спину, но так громко, что эхо его генеральского рева, как раскаты грома, пронеслось над кремлевской площадью:
– И некому будет защищать Россию, когда у Фатимы подрастут ее оставшиеся пятеро…
Мы ввалились в оборудованное помещение, почти копию кабинета Кречета. Даже громогласный Яузов двигался бесшумно, как тень отца Гамлета.
Я с сочувствием смотрел на Кречета. Куда проще было бы ему пообещать несчастной матери выделить ей денежное пособие! Как делал предыдущий президент, как делали все вельможи.
Все еще держится, наша железяка… Сцепив зубы, бьется за страну, за народ, хотя каждый придурок заучил расхожую глупость, что легче, мол, любить человечество, чем отдельного человека. Заучил и козыряет, не вдумываясь в смысл. Как мы все ловимся на умело построенные фразы!
Держись, Кречет!
ГЛАВА 16
Мы рассаживались за столами, слышалось щелканье раскрываемых ноутбуков. Засветились экраны. Яузов отошел в сторонку, шлепал толстыми губами по решетке сотового телефона.
Кречет подозвал Сказбуша, что-то тихонько втолковывал. Мирошниченко зашел к президенту сбоку, в руках раскрытый блокнот, легонько кашлянул.
– Господин президент, – сказал он осторожно, – только что на Васильевском спуске состоялся несанкционированный митинг русских нацистов… или националистов, я еще не выяснил. Специалисты по общественному мнению за рубежом полагают, что для имиджа солидного общественного деятеля надо бы запретить эти организации…
Кречет договорил Сказбушу, повернулся к Мирошниченко, переспросил:
– Для чего, для чего?
– Для имиджа, – выдавил Мирошниченко и опустил глазки, будто сказанул нечто скабрезное.
Кречет стиснул челюсти. Мне показалось, что сейчас последует взрыв, но Кречет выпустил из груди воздух, глаза его отыскали меня, скромно исследующего возможности новой модели ноутбука.
– Мою позицию объяснит наш футуролог, – сказал он сдержанно. – Послушай, ты не приставай с мелочами, хорошо?
Мирошниченко попятился, поклонился, как восточный царедворец:
– Как скажете, господин президент. Только я слышал, что в государственных делах нет мелочей…
– Бред, – отрезал Кречет.
Мирошниченко послушно исчез там, а возник возле меня. Я сказал отечески:
– Не стоит на юношеский экстремизм отвечать таким же. Особенно если учесть, что мы уже пожили, повидали. Даже вы, молодежь, с такой собачьей жизнью успели кое-что повидать и пережить. Мы все такими, как они, были!.. Я имею в виду, максималистами. Не применительно к партиям или учениям, а так, вообще. В суждениях. А вот им еще предстоит стать взрослыми. Вы заметили, что в экстремистских организациях почти исключительно молодежь? Которая «пока свободою горим, пока сердца для чести живы…». От нас зависит, какими они станут. А если встать на легкий путь вычеркивания и запрещения, то возможность диалога и перевербовки будет исключена заранее. Достоинством националистов и подобных им организаций является «…мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы!». В то же время девяносто девять процентов молодежи вообще намного подлее и гаже.
