Смертельный яд - Дороти Сэйерс

— Может, их переложила уборщица?

— Только не она! Она и с полу-то бумаги не поднимает, не то чтобы снять чехол с машинки.

Вимси кивнул.

— У вас задатки первоклассного сыщика, мисс Мерчисон. Прекрасно. В этом случае нам предстоит одно небольшое дельце. Послушайте… Вы отдаете себе отчет, что я собираюсь попросить вас сделать нечто противозаконное?

— Да, отдаю.

— И не возражаете?

— Не возражаю. Полагаю, что если меня арестуют, вы возьмете на себя все необходимые расходы.

— Безусловно.

— А если я попаду в тюрьму?

— Не думаю, что до этого дойдет. Я признаю, что есть небольшой риск (в том случае, если я ошибся насчет того, что происходит), что вас могут обвинить в попытке воровства или за то, что у вас оказался инструмент для взлома сейфа, но это — самое серьезное из того, что может случиться.

— О! Ну, что ж, ведь таковы условия игры.

— Вы правда готовы рискнуть?

— Да.

— Великолепно. Ну… Помните тот ящичек для бумаг, который вы приносили в кабинет мистера Эркерта в тот день, когда я у него был?

— Да. Тот, на котором надпись «Рэйберн».

— Где его держат? В проходной комнате, где вы можете до него добраться?

— О, да. На полке вместе с множеством других.

— Хорошо. Не могли бы вы оказаться в конторе одна — примерно на полчаса?

— Ну… Днем мне положено уходить на ленч в половине первого и возвращаться в половине второго. Тогда уходит мистер Понд, но мистер Эркерт иногда возвращается. Я не могу быть уверена в том, что он не появится неожиданно. И было бы странно, наверное, если бы я захотела задержаться в конторе после половины пятого. Если только я не притворюсь, будто сделала ошибку и хочу остаться, чтобы ее исправить. Так сделать можно было бы. Или я могла бы прийти с утра пораньше, когда в офисе находится уборщица. Ничего, если она меня увидит?

— Это не должно иметь значения, — сказал Вимси, поразмыслив. — Она, скорее всего, решит, что ваша работа какого связана с этим ящичком. Я предоставлю вам самой выбрать удобное время.

— Но что я должна буду сделать? Выкрасть ящичек?

— Не совсем. Вы умеете открывать замки отмычкой?

— Боюсь, не имею ни малейшего представления, как это делается.

— Я все пытаюсь понять, зачем мы ходим в школу, — заметил Вимси. — Похоже, что ничему полезному мы там не учимся. Я сам могу неплохо открывать замки, но, поскольку времени у нас мало, а вам понадобится довольно интенсивная подготовка, мне лучше отвести вас к специалисту. Вы не согласитесь надеть пальто и отправиться со мной к одному приятелю?

— С удовольствием. Я буду очень рада.

— Он живет на Уайтчэпел-роуд, но человек он прекрасный, если только не обращать внимания на его религиозные убеждения. Лично я нахожу их даже бодрящими. Бантер! Вызови нам такси, хорошо?

По дороге в Ист-Энд Вимси упорно разговаривал только о музыке, чем несколько смутил мисс Мерчисон: той стало казаться, что в его подчеркнутом нежелании обсуждать цель их поездки кроется нечто пугающее.

— Кстати, — осмелилась спросить она, прервав рассуждения Вимси относительно построения фуги, — у того человека, к которому мы едем, есть имя?

— Имя? Вот сейчас, когда вы об этом спросили, я вспомнил, что есть, только никто его уже давно так не зовет. Он — Ром. Странное имя.

— По-моему, ничуть — если принять во внимание тот факт, что он дает уроки взламывания замков.

— Нет, я говорю, что имя у него странное.

— А! Так какое же?

— Да Ром, черт подери! Ром его имя.

— А-а! Прошу прощения.

— Правда, он уже давно не позволяет себя так называть, теперь он примерный трезвенник.

— Тогда как же его называют?

— Я зову его Билл, — признался Вимси, когда такси остановилось перед аркой узкого дворика, — но когда он был одним из лучших представителей своей профессии, его звали «Билл-медвежатник». В свое время он был человеком выдающимся.

Расплатившись с таксистом (который явно принимал их за работников службы социальной помощи, пока не увидел, какие ему дали чаевые, после чего он уже вообще не мог понять, с кем имеет дело), Вимси провел свою спутницу по грязному переулочку. В дальнем его конце оказался небольшой дом, из освещенных окон которого лились громкие звуки хорового пения, сопровождавшегося фисгармонией и другими инструментами.

— О, Боже! — проговорил Вимси, — мы попали на собрание. Ничего не поделаешь. Вперед.

Немного выждав, пока возгласы «Аллилуйя, аллилуйя» не сменились речитативом, напоминавшим страстную молитву, он решительно забарабанил в Дверь. Вскоре из нее выглянула маленькая девочка, которая при виде лорда Питера издала пронзительный вопль радости.

— Привет, Эсмеральда Лилия, — сказал Вимси. — Папа дома?

— О, да, сэр, конечно, сэр! Все будут так рады — вы входите — и, сэр…

— Да?

— Спойте «Назарет», пожалуйста!

— Нет, я ни в коем случае не стану петь «Назарет», Эсмеральда. Ты меня удивляешь.

— Папа говорит, что «Назарет» — это не мирская песня, а вы ее так красиво поете, — сказала Эсмеральда, обиженно поджав губы.

Вимси закрыл лицо руками.

— Вот что бывает, когда единожды сотворишь глупость, — сказал он. — Потом всю жизнь приходиться расплачиваться. Не буду обещать, Эсмеральда, но мы посмотрим. Но мне надо поговорить с твоим папой о делах, когда собрание закончится.

Девочка кивнула. В этот момент молитва в комнате подошла к концу под возгласы «Аминь!» и «Аллилуйя», и Эсмеральда воспользовалась секундной паузой, чтобы распахнуть дверь и громко объявить:

— Пришел мистер Питер с дамой.

Комнатка оказалась крошечной, душной и плотно набитой людьми. В одном углу обнаружилась фисгармония, вокруг которой собрались музыканты. В середине помещения, у круглого стола, застеленного красной скатертью, стоял полный коренастый мужчина с бульдожьим лицом. В руке он держал книгу и, похоже, собирался объявить следующее песнопение, но при виде Вимси и мисс Мерчисон шагнул им навстречу, радушно протягивая крупную руку.

— Приветствую гостя и гостью! — сказал он. — Собратья, к нам пришли дорогие брат и сестра во Христе, вышедшие из обиталищ распутных богачей Вест-Энда, чтобы вместе с нами воспеть песнь Сиону. Давайте петь и приносить хвалу. Аллилуйя! Мы знаем, что многие придут с востока и с запада и сядут за Господень пир, тогда как те, кто считают себя избранными, будут брошены во тьму внешнюю. Так не будем же говорить, что если человек носит блестящий монокль, то он уже не сосуд избранный, или если женщина носит бриллиантовое ожерелье и ездит в роллс-ройсе, то ей не надеть белых одежд и золотого венца в Новом Иерусалиме, или если люди едут в «Голубом экспрессе» на Ривьеру, то им уже не носить своих золотых венцов у Реки Воды Живой. Мы порой слышим такие разговоры по воскресеньям в Гайд-парке, но это плохо и глупо и ведет к раздору и зависти, а не к милосердию. И все мы подобны заблудшим овцам, и мне ли этого не знать, когда я сам был черным и порочным грешником, пока вот этот джентльмен (а он действительно настоящий джентльмен) не положил на меня руку, когда я вскрывал его сейф, став Божьим орудием в отвращении меня с пути, ведущего в погибель. О, братья, каким счастливым был для меня тот День, аллилуйя! Какой дождь благодати пролился на меня милостью Господа! Давайте вознесем вместе хвалы за милость небес в песнопении номер сто два. (Эсмеральда, дай нашим дорогим друзьям молитвенник).

— Извините, — тихо сказал Вимси, обращаясь к мисс Мерчисон. — Вы сможете это вынести? Насколько я понимаю, это последний приступ.

Фисгармония, арфа, цевница, псалтерион, цимбалы и множество других инструментов ударили разом, чуть было не разорвав слушателям барабанные перепонки, собравшиеся запели хором, и мисс Мерчисон, к собственному изумлению, присоединилась к поющим — сначала робко, а потом со все большим жаром:

«Проходя чрез врата,

Чрез врата Нового Иерусалима,

Омытые Кровью Агнца!»

Вимси, похоже, находил происходящее весьма забавным и радостно распевал, нисколько не смущаясь. Мисс Мерчисон так и не решила, следовало ли это объяснить тем, что он привык к подобным вокальным упражнениям, или тем, что он относился к числу тех самодовольных людей, которым даже в голову не приходит, что они могут быть не на своем месте.

К ее немалому облегчению, с концом песнопения закончилось и собрание, и присутствовавшие разошлись, обменявшись многочисленными рукопожатиями. Музыканты вежливо вытряхнули в камин скопившуюся внутри их инструментов влагу, а леди, игравшая на фисгармонии, опустила крышку на клавиатуру и подошла, чтобы поприветствовать своих гостей. Ее представили просто как Беллу, и мисс Мерчисон справедливо заключила, что она — супруга мистера Билла Странного и мать Эсмеральды.

— Такие вот дела, — сказал Билл. — От проповедей и пения ужасно сохнет горло. Вы ведь выпьете чашку чая или кофе?