Шкатулка рыцаря - Геннадий Прашкевич

В начале века пользовалась популярностью газовая теория, каждое живое тело выделяет некие трудноуловимые летучие образования, которые при определенных обстоятельствах могут вспыхнуть весьма жарким пламенем.

Столь же экзотическим является предположение, что некоторые биологические субстанции могут гореть без пламени.

ВXXвеке мы достаточно просвещены и знаем, что несть числа способам погубить человека так, что все только плечами от недоумения пожимать будут. Одних только видов смертоносного излучения, которое способно изжарить человека прямо в одежде, найдется с десяток. Но даже если допустить идею маньяка с самодельным лазером, то как объяснить случаи самовозгорания в далеком прошлом?

Американские ученые Максвелл Кейд и Делфин Дэвис придерживаются мнения, что самовозгорание происходит при поражении человека шаровой молнией. По их расчетам, температура шаровой молнии может достигать такого уровня, что при определенных обстоятельствах человек сгорит не только в одежде, но и в собственной коже. Ученые сравнивают указанный эффект с действием микроволновой печи. Это как бы подтверждается некоторыми случаями. Например, в Кингстоне (штат Нью-Йорк) было обнаружено тело мистера Лейка, превратившееся буквально в пепел, в то время как ни одна деталь его одежды не пострадала. Подобное случилось и на станции Анжерка (Кузбасс) в 1957 году. Там два шахтера, выпивавшие на сухой железнодорожной насыпи, так и остались сидеть обугленные и мертвые, в нетронутых кепках, рубашках и брюках. Такое впечатление, писал следователь, что обугленные трупы были одеты специально. Но сделать такое, не испачкав одежду, было нельзя.

Возможно, наиболее верна версия, базирующаяся на следующем наблюдении: большинство случаев самовозгорания приходится на пик солнечной активности. Выведены многочисленные графики, указывающие на явную зависимость зарегистрированных случаев самовозгорания от напряженности геомагнитного поля.

Впрочем, и это всего лишь предположение».

Ни хрена себе, подумал Шурик. Лежишь в постели и вдруг — на тебе! — вспыхиваешь как факел. Заметка ему не понравилась. «Я лечу сильными средствами» — вспомнил он. Надеюсь, это не Леня Врач бегал по улицам с самодельным лазером.

Он опасливо глянул сквозь щель на небо.

Он не знал, переживает ли солнце пик активности, но то, что гроза надвигается и вот-вот грянет, был уверен. А где гроза, там и шаровая молния… А где шаровая молния…

Он суеверно сплюнул.

Воздух на сеновале был сух, наэлектризован.

Отвинтив крышку термоса, Шурик с удовольствием хлебнул кофе.

В покоробившейся папке Л. Врача, якобы выкраденной Костей-Пузой, нашлось много интересного. Например, мудреные графики и не менее мудреные хронологические таблицы, в которых Шурик, понятно, не разобрался. Шамши-Адад, Ишме-Даган, Мут-Ашкур, Пузур-Син, Пузур-Апшур, Элиль-нацир, Ашшур-дугуль, Ашшур-апла-идин — все какие-то нечеловеческие, тревожащие имена.

Не забывая следить за дремлющим Лигушей, Шурик прочел еще несколько выписок.

«…Палец египтянина коснулся алого пятна, мягко продавил металлическую крышку, как бы даже на мгновение погрузился в странный металл, но, понятно, так лишь казалось, хотя Уну-Амон сразу почувствовал: вот что-то произошло. Не могли птицы запеть — в комнате было пусто, а за окнами ревело, разбиваясь на песках, Сирийское море. Не могла лопнуть туго натянутая струна, ничего такого в комнате не было. Но что-то произошло, звук странный раздался. Он не заглушил морского прибоя, но раздался, раздался рядом, и Уну-Амон жадно протянул вперед руки: сейчас шкатулка раскроется!

Но про филистимлян не зря говорят: если филистимлянин не вор, то он грабитель, а если он не грабитель, то уж точно вор!

Шкатулка, темная, отсвечивающая как медная, но тяжелая больше, чем если бы ее выковали из золота, странная, неведомо кому принадлежавшая до того, как попала в нечистые руки ограбленного филистимлянина, эта шкатулка вдруг просветлела, на глазах превращаясь в нечто стеклянистое, полупрозрачное, как тело морской твари медузы, не теряя, впрочем, при этом формы. Наверное, и содержимое шкатулки стало невидимым или хотя бы прозрачным, потому что изумленный Уну-Амон ничего больше не увидел, кроме очень смутного, совсем неясно поблескивающего тумана.

А потом и туман исчез».

Шкатулка, удивился Шурик.

Что-то я часто стал натыкаться на шкатулку.

О таинственной шкатулке, на этот раз попавшей в какую-то книгу без начала и конца, Шурик уже слышал. От Роальда, от Врача, даже от Анечки Кошкиной. Кое-кто, похоже, считал, что эта шкатулка находилась недавно в руках бывшего бульдозериста. Но при чем здесь какой-то египтянин?

Шурик извлек из папки книжку.

Точнее, тетрадку, выдранную из книжки.

Никаких указаний на автора или на название книги Шурик не нашел. Зато сохранившийся текст начинался со следующих слов:

«…Рыцарь Андрэ де Дюрбуаз много слышал о мерзостях грешного города. Он слышал, например, что жители Константинополя развращены, что сам базилевс развращен, а священнослужители давно отпали от истинной веры. Они крестятся тремя пальцами, не верят в запас божьей благодати, создаваемой деяниями святых, они считают, что дух святой исходит только от Бога-отца, они унижают святую Римскую церковь, отзываясь о ней презрительно, а своего лжеимператора Мурцуфла равняют с самим Господом Богом, тогда как сей базилевс часто, забывая властительное спокойствие, отплясывает в безумии своем веселый кордакс, сопровождая пляску непристойными телодвижениями.

Грех! Смертный грех!

Город греха! Город вечной ужасной похоти!

Палец рыцаря Андрэ де Дюрбуаза как бы погрузился в прохладный металл. Вздрогнув, рыцарь оторопело уставился на шкатулку.

Дьявольские штучки!

Под пальцем рыцаря шкатулка странно вдруг изменилась. Долгий звук раздался, будто рядом вскрикнула райская птица, а может, дрогнула напряженная до предела струна, сама же шкатулка при этом начала стекленеть, мутиться, но и очищаться тут же, как воды взбаламученного, но быстрого ручья. Она как бы бледнела, ее только что плотное вещество превращалось в плоть морского животного медузы, только еще более прозрачную. Рыцарь Андрэ де Дюрбуаз увидел игру теней, стеклянных вспышек, таинственных преломлений, отблесков, то кровавых от близкого чудовищного пожара, то почти невидимых, лишь угадываемых каким-то боковым зрением в дьявольской, несомненно, не Господом дарованной игре.