Собрание соч.: В 2 т. Т .2. : Стихотворения 1985-1995. Воспоминания. Статьи.Письма. - Игорь Чиннов

К тому же, стихи и не могут быть по-настоящему серьезным ответом на земные ужасы, муки, печали.

Стихов, способных по-настоящему потрясти сердца миллионов, – в мире нет [28]. И никому из нас их не написать, как ни работай мы над «духовным усовершенствованием» своего «я».

Из чего следует, что вполне достаточно в смирении писать стихи, способные дать хоть немного удовлетворения, «каплю радости», «крошку наслаждения», вызвать чуть-чуть светлой печали, задумчивости. Стихи, оправданные уже тем, что в них и «показана» читателю частичка красоты, все-таки существующей в этом мире, и создана новая частичка красоты – красоты искусства. Стихи, которые хоть немногое, но добавляют к русской культуре , например…

13 января 1970 г.,

Нашвилл, Теннесси, США

Дорогой и милый Роман Борисович!

Ну и ну. Вот эт-то да. Господи, пронеси.

Только было обрадовался открытке: и поздравленье такое сер­дечное, и «Весна» Боттичелли. (Как это у Романа Гуля в одном стихотворении:

И без всякой скажу элоквенции:И картинки же во Флоренции!!

Или у Вас не совсем так было? Цитата по памяти. Карточка, помню, была не из Флоренции , а из Флориды, но мало ли что, какая разница.)

Так вот, говорю: только обрадовался, вдруг: вместо «за здравие» совершенный «за упокой». И даже не заупокой, а форменная анафема. Лямшин «Марсельезу» в «Ach, mein lieber Augustin» [29] все-таки превращал постепенно , а тут как душ Шарко: внезапнейше — на лысое темячко леденящая струя. (А темячко-то и впрямь лысое! Отчего бы, а? Адамович в «Комментариях» пишет, я «еще сравнительно молодой». Ась? Неужели в солидный возраст вхожу? Или уже вошел??!)

Ну и, говорю, монокль этой самой струей моментально из гла­за к черту вышибло — и не только монокль, а и лорнет, который я, мизинчик оттопырив а lа Зинаида Николаевна, навести хотел на небо и на землю, ну и просто как у крыловской мартышки вышло:

чтоб только брызги засверкали.

Хорошо еще, оптические «приборы» сии не проглотил со страху! А то бы представляете: лорнет на слепой кишке висит, а монокль что созерцает, даже и говорить не хочу.

Уф! Маленько очухавшись, заявляю чистосердечно: Христа снобировать не собирался. Как-то не тянет. Знаете, юристы три степени виновности различают: dolus directus, dolus eventualis и negligentia [30]. Так я даже в неглигенции себя виновным признать затрудняюсь.

Однако же, что пардон, то пардон. Коли умные люди стишок мой эдак интерпретируют, значит, следует задуматься. А вообще-то автор себе думал, уважаемые подписчики, дорогие наборщики, что художественное его произведение — удачное: метафоры новые найдены, а метафоры находить, это еще Аристотель в «Поэтике» признавал, — дело хлопотное, вроде как в социалистическом раю красивенький костюмчик сыскать. Автору-то, понимаете, представлялось, что «вечеринка» – сие есть, метафорически выражаясь, земная наша жизнь, где Добро и Зло энтак рядышком, и Зло союзником Добра притворяться любит, вот только советское правительство завсегда дает понять, что оно всему светлому и чистому первый друг. Да и вообще Te Deum нередко случалось демонам петь в истории, али нет? И оттого хочется людям, чтоб Христос пришел, порядок навел, а Второго Пришествия, понимаете ли, никак не дождаться, что и выражено автором метафорою: «Но Христос не приехал » (на «party» [31] в Кане Галилейской, кстати говоря, Христос «приехал»). И эти Explications de texte [32] Вам ни к чему, конешно, однако ж напоминаю, что обновление языка метафор — дело-с нужное, а «рискованность» их едва ли Христа заденет. Он больше от книжников и фарисеев в нетерпение приходил.

Так вот, значит, извиняюсь за бедность мысли. И выкидывайте «Вечеринку» в корзинку, говоря в рифму.

Вот ведь как человек-то устроен. Вы меня дегтем вымазали, будто ворота на деревне, где девка честь свою девичью не соблюла, – а я к Вам по-прежнему симпатию питаю. Кстати, питаю я ее довольно давно и «повлекся» к Вам еще в Париже, ежели помнить изволите, а не с того дня, когда очутился в руках Ваших редакторский карандаш… Тонкий намек-то, а?

Ишшо одно: коли есть у Вас еще какие мои «стихо», от коих Вас тошнит, – верните, а? Прилагаю на случай несколько «nouveautes derniers cris» [33] — може, пондравится. Хотелось бы, признаться, узнать, чи берете (присланные (давно)) в мартовский №, я сколько , ежели не все. Дело — вот какое: в семье нашей не было, увы, традиции долголетия, и сколько времени еще Бог грехам потерпит, неизвестно. А сойти под вечны своды менее обидно будет, если успею хоть не целиком, но как-то внятнее спеть песенку свою (Кленовский собирается на Страшном Суде выступить со своими стихами, но я боюсь: вдруг наступят там моей песне на горло!!). Итак, хоть бы редактор НовЖура печатал поэзы Чиннова, пока есть кому эти поэзы Чиннова писать. Ась?

Насчет вечных сводов: завещание составлять собрался. Домик и прочее на «зарубежную» литературу, поэзию, пожертвовать собираюсь. Потому — бобыль, наследников нет. Руку жму очень сердечно. Пишите, хорошо?

ПреданныйВам,

Сосуд Антихриста

Емельян Ярославский

(Федька Каторжный),

Гришка Отрепьев.

31 октября, 1972 г.,

Нашвилл, Теннесси, США

Dear Mr. Landman, дорогой и милый мой переводчик,

всегда очень благодарен Вам за внимание. На мой взгляд, переводы вполне удачны… Однако боюсь, что рифмы и сохранение традиционных размеров делают стихи для англоамериканцев старомодными. Этой опасности, естественно, хотелось бы избежать кому охота прослыть «vieux jeu» [34]?

Все мои американские знакомые, люди литературные, утверждают, без единого исключения, что переводы, сделанные несвободным стихом, стихи «старят», make them look old-fashioned [35]. Но как же быть? Вы явно предпочитаете рифмы и «ямбы»…

Все-таки, если бы Вы согласились хоть несколько стихотворений перевести без рифм и свободными размерами, я был бы Вам очень благодарен. Нет ничего хуже для поэта в Америке, чем репутация deja vu [36]. И я же, право, новатор, во многом – и вдруг показаться эпигоном… Этого не хочется.

Простите, пожалуйста, что решаюсь высказать эти suggestions, поделиться с Вам своими problems[37]. Поверьте, я вполне разделяю Вашу любовь к рифме и прекрасным традиционным ритмам. Но писать, как выразился Ходасевич,

Старинным ямбом, допотопным,

хоть и можно еще, вполне можно, по-русски, однако… американский читатель на рифмованные переводы фыркает.

Alas [38]! А в Russian Review я бы появиться по-английски очень бы хотел (Мореншильд еще не написал мне)…

Как быть? Сердечно жму Вашу руку, еще раз благодарю!

Искренне Ваш,

Игорь Чиннов.

25 апреля, 1973 г.,

Нашвилл, Теннесси, США.

Дорогой Роман Борисович!

Два стишка, значит, с негодованием отвергли. Перечить хозяину не могим, низко кланяемся, смахиваем непрошенную слезинку (украдкой), комок, подкативший к горлу, проглатываем и в воцарившейся тишине думаем о симпатичном своем даровании, подкупающем искренностью, но, увы, идущем на поводу у растленного века сего.

А засим ожидаем возврата отвергнутых двух стихо, ибо не сообразим, какие два (?) имеете в виду.

Кланяемся многократно, ручку Ольге Андреевне лобызаем, утирая набежавшую слезинку и размышляя о превратности судьбы и о неоцененных Роман Борисовичем своих шедеврах, остаемся с любовию

смиренный Игорь,

прилежный Ваш молитвенник

и предстатель

на Страшном Судилище Христовом.

8 августа, 1973 г.,

Нашвилл, Теннесси, США.

Дорогой Владимир Васильевич!!!

Три восклицательных знака — надо же дать выход чувствам. Книга совершенно замечательная, совершенно. Книга драгоценная! Перечел, в разной последовательности, трижды и — по-прежнему в восторге. На темы поэтики мне за последние 4-5 лет привелось прочесть книг 20 разных англо-американских знаменитостей; все бледнеет перед «О поэзии и поэтах» (Вы назвали «О поэтах и поэзии», но для меня книга прежде всего О ПОЭЗИИ, и любая глава о поэте у Вас — О ПОЭЗИИ!!!). Никто — а уж из русских и подавно – не писал «так глубоко забирая», так глубоко проникая — умом и сердцем, чувством, — никто не задумывался так пристально и сильно – и не воплощал продуманное с такой точностью, отчетливостью, полнотой, убедительностью. Изумительно Вы написали! Помню, о каждой статье, читая их раньше в «НЖ» или в виде предисловия к Гумилеву и т.д., я думал: «Томов премногих тяжелей!» или в этом роде. Но когда Вы их собрали вместе, то результат оказался даже еще гораздо больше суммы слагаемых! Вышла книга редчайшая по своей значимости. И нет ничего более веского, более проясняющего саму сущность дела во всей русской критике и «литературоведении».