Фамильная честь Вустеров. Держим удар, Дживс! Тысяча благодарностей, Дживс! - Пелам Вудхаус

— Путь свободен, мой ангел, — сказала она, возвращаясь к балкону, и переступивший порог Линкер заключил ее в объятия.

Они закружились, и сначала было трудно разобрать, кто из них где, но вот он разжал руки, и я наконец увидел его отдельно от нее и с ног до головы. Он здорово раздобрел за время, что мы не виделись. Деревенское сливочное масло и несуетливая жизнь, которую ведут священники, прибавили еще несколько фунтов веса к его и без того внушительной комплекции. Тощий, долговязый спортсмен Линкер остался в нашей ранней юности, на Великопостных гребных гонках.

Однако я скоро понял, что изменился он только внешне. Он чуть не упал на ровном месте, споткнувшись о ковер, налетел на оказавшийся поблизости столик и, как ни трудно это было, умудрился его опрокинуть, — нет, передо мной все тот же нескладеха Линкер, у которого обе ноги — левые, и если его отправить в переход через великую пустыню Гоби, он в силу особенностей своей физической конституции непременно собьет кого-нибудь с ног по дороге.

В былые времена в колледже физиономия Линкера вечно сияла здоровьем и радостью. Здоровье осталось — он напоминал одетый священником бурак, однако с весельем дело обстояло не столь благополучно. Лицо было встревоженное, мрачное, наверно, совесть совсем искогтила беднягу. И не наверно, а точно, потому что в руке он держал ту самую каску, которую я видел на голове полицейского Юстаса Оутса. Он резко и поспешно сунул ее Стиффи, будто каска жгла его, а Стиффи в восторге издала вопль, полный неги и ласки.

— Вот, принес, — тупо сказал он.

— Ах, Гарольд!

— И перчатки твои тоже принес. Ты их забыла. Я одну только принес. Другой не нашел.

— Спасибо, любимый. Бог с ними, с перчатками. Ты у меня настоящее чудо. Расскажи мне все в подробностях.

Он открыл было рот, чтобы рассказывать, да так и застыл, — я увидел, что он в ужасе глядит на меня. Потом перевел взгляд на Дживса. Нетрудно догадаться, какие мысли проносятся в его мозгу. Он спрашивал себя, кто мы — живые люди, или из-за нервного напряжения, в котором он живет, у него начались галлюцинации.

— Стиффи, — прошептал он, — ты, пожалуйста, сейчас не смотри на комод, но скажи, там кто-то сидит?

— Что? А, да, это Берти Вустер.

— Правда он? — Его лицо посветлело. — Я был не вполне уверен. А на гардеробе тоже кто-то есть?

— Там камердинер Берти, Дживс.

— Приятно познакомиться, — сказал Линкер.

— Очень приятно, сэр, — отозвался Дживс.

Мы с Дживсом спустились на пол, и я шагнул к старому другу, протянув руку:

— Ну, здорово, Линкер.

— Привет, Берти.

— Сколько лет, сколько зим.

— Да уж, давненько не виделись.

— Ты, говорят, священником стал.

— Верно.

— Как прихожане?

— Отлично, спасибо.

Наступила пауза, и я подумал, хорошо бы расспросить его об однокашниках — кого он видел в последнее время, о ком что слышал, — словом, как обычно при встрече двух друзей после долгой разлуки, когда говорить особенно не о чем, но мне помешала Стиффи. Она ворковала над каской, как мать у колыбели спящего младенца, но тут вдруг возьми да и надень каску на себя, и при этом громко рассмеялась, а Линкеру это было как нож в сердце, он снова ужаснулся тому, что содеял. Вы наверняка слышали выражение: «Несчастный слишком хорошо знал, что его ждет». Так вот, это сейчас в полной мере относилось к Гарольду Линкеру. Он прянул, как испуганный конь, налетел на еще один столик, шагнул заплетающимися ногами к креслу, опрокинул его, потом поднял, поставил, сел в него и закрыл лицо руками.

— Если об этом узнает младший класс воскресной школы! — простонал он, дрожа всем телом.

Я хорошо понимал друга. Человек в его положении должен вести себя очень осмотрительно. Прихожане ожидают от священника ревностного исполнения своих обязанностей. Они представляют его себе пастырем, который читает проповеди о разных там хеттеях, аморреях и как они еще называются, возвращает мудрым словом на путь истинный грешника, кормит супом болящих, поправляет им подушки, ну и все прочее. Когда же они обнаружат, что он стащил у полицейского каску, они изумленно посмотрят друг на друга с осуждением в глазах и спросят, достоин ли этот человек выполнять столь высокую миссию. Вот что тревожило Линкера и не позволяло быть прежним жизнерадостным священником, который так весело смеялся на последнем празднике в воскресной школе, что все до сих пор не могут его забыть.

Стиффи захотела приободрить возлюбленного.

— Прости меня, милый. Если ее вид тебя расстраивает, лучше я ее уберу. — Она подошла к комоду и засунула каску в ящик. — Только я не понимаю, почему ты расстраиваешься. Мне кажется, ты должен радоваться и гордиться. А теперь расскажи мне все.

— Пожалуйста, — поддержал ее я. — Хочется узнать из первых рук.

— Ты крался за ним, как тигр? — спросила Стиффи.

— Конечно, крался, — с укоризной подтвердил я. До чего глупая девица! — Неужели вы допускаете мысль, что он мог подбежать открыто, ни от кого не таясь? Нет, он неотступно полз за ним, как змея, и когда тот сел отдохнуть возле перелаза у изгороди или где-нибудь еще и, ни о чем не подозревая, закурил трубочку, Линкер и осуществил свой план, так ведь?

Гарольд Линкер сидел, уставясь в пустоту, и на его лице было все то же мрачное, тревожное выражение.

— Не садился он отдыхать у перелаза. Он стоял, опершись о перила. Когда ты ушла от меня, Стиффи, я решил прогуляться и все обдумать, прошел по полю Планкетта и хотел перейти на соседнее, как вдруг увидел впереди какую-то темную фигуру, это был он.

Я кивнул. Как ясно я представлял себе эту сцену!

— Надеюсь, — сказал я, — ты вспомнил, что сначала надо сбить каску на лицо, а потом рвануть вверх?

— Ничего этого не понадобилось. Каска была не на голове. Он снял ее и положил на траву. Я подкрался и схватил ее.

Я строго посмотрел на него:

— Как же так, Линкер, ты нарушил правила игры.

— Ничего он не нарушал, — пылко возразила Стиффи. — Я считаю, он проявил величайшую ловкость.

Я не мог отступить со своих позиций. У нас в «Трутнях» очень строгие взгляды на этот счет.

— Разработаны специальные приемы, чтобы похищать у полицейских каски. Ты их не применял, — решительно стоял на своем я.

— Это совершеннейшая чепуха, — отмахнулась от меня Стиффи. — Любимый, ты был изумителен.

Я пожал плечами.

— Что вы скажете по этому поводу, Дживс?

— Думаю, мне не стоит высказывать свое мнение, сэр.

— Правильно, не стоит, — подхватила Стиффи. — И вам, Берти Вустер, не стоит, никого ваше мнение не интересует. И вообще, что вы о себе воображаете? — Она все больше распалялась. — Никто вас не звал, а вы заявились в спальню к девушке и поучаете, как можно похищать каски, а как нельзя. Вы сами не скажешь чтоб проявили чудеса ловкости в этом искусстве, иначе бы вас не арестовали и не привели утром на Бошер-стрит, где вам пришлось пресмыкаться перед дядей Уоткином в надежде отделаться всего лишь штрафом.

— Я вовсе не пресмыкался перед старым бандитом, — возмутился я. — Я держался спокойно и с большим достоинством, как вождь краснокожих на костре. Что до моей надежды отделаться штрафом…

Стиффи не желала ничего слушать.

— Я просто хотел сказать, что приговор ошарашил меня. Я был убежден, что довольно простого замечания. Но все это к делу не относится, важно другое: Линкер в эпизоде с полицейским действовал вопреки правилам. Это так же безнравственно, как стрелять в сидящую птицу. И я не могу изменить своего мнения.

— Я тоже не могу изменить своего мнения, что вам нечего делать в моей спальне. Зачем вы здесь торчите?

— Да, я тоже удивился, — сказал Линкер, впервые затронув эту тему. Конечно, я понимал, что у него есть все основания недоумевать, почему он застал такое сборище в спальне, где обитает одна только его возлюбленная.

Я сурово посмотрел на нее:

— Вы отлично знаете, почему я здесь. Я вам объяснил. Я пришел сюда, чтобы…

— Ах да, конечно. Дорогой, Берти пришел ко мне за книгой. Но боюсь… — тут она вонзила в мои глаза холодный зловещий взгляд, — боюсь, я пока не могу дать ему ее. Я еще сама не дочитала. Кстати, дорогой, — продолжала она, не выпуская из меня цепкого хищного взгляда, — Берти сказал, что будет счастлив помочь нам в нашем плане с серебряной коровой.

— Дружище, неужели ты согласен? — радостно встрепенулся Линкер.

— Конечно, согласен, — сказала Стиффи. — Он только сейчас говорил мне, какое удовольствие это ему доставит.

— Ты не против, если я расквашу тебе нос?

— Конечно, он не против.

— Понимаешь, я должен быть в крови. Кровь — это главное.

— Ну конечно же, конечно, — нетерпеливо подхватила Стиффи. Казалось, она торопится завершить сцену. — Он все понимает.