Линия Маннергейма - Надежда Залина

– Не подскажете, здесь есть поблизости станция метро?

– «Василеостровская» рядом. А вы город осматриваете? – Парень не прочь был познакомиться.

– Да. – Лере не хотелось быть излишне многословной.

– Первый раз в Петербурге?

– Уже бывала, но город знаю не слишком хорошо.

– Откуда прибыли в наши края? – продолжал интересоваться парень.

– Из Москвы, – ляпнула Лера первое, что пришло в голову.

– А, столичные гости, – оживился молодой человек, – и как вам Северная Пальмира?

– Красивый город.

– Но Москва все-таки лучше?

– Их нельзя сравнивать в принципе. Они разные. Так как мне добраться до метро?

– Я провожу. Мне как раз в ту сторону, – решил проявить галантность петербуржец.

– Спасибо, – ответила Лера, и они пошли к выходу.

Другой человек, внимательно разглядывавший ее, отвернулся – именно этого Лера и добивалась. Потапыч продолжал стоять, сжимая в кулаке букет и глядя в одну точку прямо перед собой.

– Вы, наверное, по делам приехали, – спросил молодой человек, когда они с Лерой вышли на Большой проспект.

– Как вы догадались?

– Москвичи никогда не приезжают просто отдыхать. Они совмещают.

– Точно! – засмеялась Лера, вспоминая Вику. – Верно подметили.

– А хотите, я вам другой Петербург покажу? Не парадный, а настоящий. Вы же, наверно, только открыточные красоты и видели.

– Настоящий – это какой? Петербург Достоевского, что ли? Трущобы и комнаты, похожие на гроб? Это, по-вашему, Петербург?

– Не только. Есть еще город Гоголя, Блока, Белого, Бродского и еще… всякого много.

– Ахматовой, Гумилева, Довлатова, – продолжила ряд Лера, – еще рок-клуб, Сайгон, Климат, Сен-Жермен. И Камчатка*. И дом, где жил великий БГ.

– Вы, оказывается, знаток. Везде успели побывать?

– Нет, конечно. Но кое-что знаю.

– Хотите, я покажу вам свой город? Вы бывали на Каменном острове?

– И что вы там собираетесь показывать? Заборы, через которые можно поглазеть на особняки?

– Вас трудно удивить, москвичей. Все-то вы знаете.

– Не обижайтесь, – улыбнулась Лера. – Мне нравятся набережные. Особенно Университетская.

– Уж больно у них затасканный вид, – поморщился парень. – Растиражированный, глянцевый, так бы и не глядел, до того тошно. Петербургская панорама – это же пошлость какая-то.

– Вы просто привыкли. От того, что эти виды часто на открытках печатают, они не становятся хуже.

– А я терпеть не могу эту лакированную красоту. Лучше уж по помойкам побродить, и то приятнее.

– Тут я не соглашусь… А, мы пришли?

– Вот и метро. Не оставите номер телефона? Я бы показал вам кое-что действительно стоящее.

– У меня дел много. Не знаю, получится ли. Оставьте ваш номер – как появится свободное время, позвоню.

– Не обманете?

– Постараюсь. – И Лера записала номер, который назвал молодой человек.

– Я – Петр с Васильевского. Так и напишите. Буду ждать.

– Ладно, Петр с Васильевского. Ждите.

– А вас как зовут?

– Федора.

– Врете, небось.

– Почему же? Федора и есть. Вам паспорт показать?

– Так я буду ждать.

Лера забежала в метро, подождала некоторое время, а затем вышла на улицу и направилась в сторону Викиной квартиры. «Сейчас расскажу все, что узнала от Анны Ивановны, – думала она, – может, не будет ругаться».

Мысли упорно возвращались к разговору с Петром. Она ловила себя на том, что продолжает доказывать, почему ее любимые набережные – вовсе не пошлость. Объяснить что-то случайному знакомому, хоть они уже и расстались, почему-то казалось более важным, чем размышления о том, что произошло с ней в последнее время.

«Разве небо и звезды, солнце и луна могут быть пошлыми? – думала она. – А деревья или животные? Пошлым может быть только взгляд человека на что бы то ни было. Только мы, люди, способны воспринимать какое-то явление как обыденность, только мы можем затаскать то, что считаем прекрасным, до расхожего штампа. А все, что существует само по себе, не несет никакой смысловой нагрузки. Оно просто есть. Как же надо объесться этим городом, чтобы выдающиеся образцы архитектуры вызвали такие чувства?»

Она всякий раз удивлялась, сталкиваясь с подобным проявлением «любви» к Петербургу. Почему-то некоторые коренные жители отличались особой нетерпимостью к тому, что являлось символами города на Неве. Знаменитые на весь мир виды они считали банальными и не имеющими никакого отношения к истинному Петербургу. Настоящий город – он здесь, рядом, а вся эта красота сродни потемкинской деревне – показуха, и ничего больше. И повторяющиеся в одних и тех же выражениях разговоры об этом великолепии надоели им до тошноты.

Они не теряли своего города, подобно Лере, и не ждали возвращения много лет кряду. Долгих девять лет, растянувшихся на огромную жизнь. Они просто жили в своем городе, зная, что в любой момент могут увидеть эту опостылевшую красоту, если только захотят. Но им хотелось чего-то другого, недоступного.

Конечно, когда каждый день видишь выщербленные дороги, разрушающиеся здания, обшарпанные парадные и вокруг тебя идет иная жизнь, не имеющая ничего общего с картинкой в телевизоре, отношение появляется соответствующее. Тот открыточный город существует где-то параллельно, на другой орбите, и если, поддавшись искушению, ты попытаешься жить в нем, ничего, кроме иллюзий, не получишь.

Но что же они хотели получить? Какую жизнь? Такую же прекрасную, как архитектурное обрамление Невы? Если видишь захватывающий дух пейзаж, разве можно ждать от него чего-то еще? Ты же не станешь требовать от него счастья. И злиться на то, что он не способен тебе его дать. Ты просто смотришь и пропитываешься им, и что-то происходит в душе, отчего все твое существо устремляется навстречу этому чувству. Разве нельзя так смотреть и на город? Просто смотреть, и все…

Лера прожила в Петербурге достаточно долго, чтобы узнать его с разных сторон. Но душа ее сильнее всего отзывалась именно на ту часть города, любить которую среди ее знакомых считалось не комильфо. Она старалась не афишировать свои пристрастия, зная, что вряд ли найдет понимание. Но, гуляя по набережным, каждый раз поражалась, насколько здесь радостно и светло. Чем-то таким родным и знакомым веяло от каждого дома, что хотелось остаться здесь навсегда, раствориться в этом прозрачном воздухе или слиться с серебристыми водами Невы.

Здания, полные сдержанного достоинства, были столь гармоничны, что казалось, выросли здесь сами собой. Они так естественно сливались с окружающей средой, что выглядели частью ландшафта, а не творением рук человеческих. Здесь никогда не было места мраку – лишь осененная шпилями надежда. Эта часть города была лишена двойственности и неоднозначности, присущей остальному Петербургу. Здесь все было куда-то устремлено.

Это уже потом, когда город стал бременем для страны, проклятием, наваждением и главным злом России, у него появились и другие черты. Этот другой Петербург ужасных доходных домов, высасывающий из человека все соки и разъедающий душу, он существовал здесь же, рядом. Он манил и очаровывал, но лишь для того, чтобы погубить. Природа, погода и даже белые ночи оказывались в нем оборотнями и бесами. В этом городе все было не тем, чем казалось. Город-призрак, город-обман, где ночи белые, а дни серые. Город туманов и мокруш. Город-соблазн, который никому не дает того, что обещает.

Как жаль, что золотой век русской литературы пришелся именно на ту эпоху, когда тема гибельного Петербурга, которому «бывать пусту», стала едва ли не основной. Лера считала это незаслуженным, ведь город имел много лиц, наверное, столько, что и не сосчитать.

«А может быть, я люблю эти набережные, потому что гуляла там с дедом? И оттого мне так легко и радостно дышится там?» Это была память души о счастливых моментах, которые она пыталась пережить снова. И хотя воспоминаний об этих прогулках у нее осталось не так много, они были очень яркими.

Дед всегда ходил быстро, и маленькая Лера не поспевала за ним. Она отставала, но ни за что не соглашалась, чтобы ее вели за руку. Всегда хотела идти сама, как взрослая. Ей приходилось почти бежать, чтобы не потерять деда из виду.

Он часто напевал песенку про сурка:

По разным странам я бродил,

И мой сурок со мною.

И Лера понимала, что песенка про нее. Что она и есть тот самый сурок. Потом, когда в какой-то передаче увидела, как выглядит зверек, он ей не понравился. Само слово звучало лучше. «Сурок». В нем было что-то волшебное. А зверушка была толстая и все время спала. Лера возмущалась и говорила, что нисколько на нее не похожа. Дед смеялся и уверял, что сурки бывают разные. Даже такие, как она, Лера.

Дед во время прогулок что-то рассказывал, но она, занятая тем, чтобы не отстать, мало что запомнила. Зато дороги, по которым они ходили, врезались в память навсегда. Она смотрела под ноги, чтобы не упасть. Плитка, асфальт, снова плитка. Наконец дед останавливается и говорит: