Восемь лет с Вагнером - Кирилл Романовский

рассуждать не было. Мы сразу вышли на крышу, произвели два выстрела с РПГ — промазали. Не хватило буквально пару метров — обе гранаты пролетели над БМП-шкой. Мы стреляли с пулемёта, попадали по ней — потому что искры видели, но она благополучно уехала, не сумели мы её подбить. Но, конечно, такой наглости мы не ожидали. Можно сказать, почти во двор заехали.

Крыша в хвостовиках

Про боевые действия — каждый день обстрелы, миномёты, безоткатные орудия. Мы, когда заехали, у нас дом был целенький, четырёхэтажное здание. А когда мы уходили — у нас вся крыша была в хвостовиках неразорвавшихся мин, и вся восточная сторона была тоже в минах. Здание, где у нас пост находился, тоже было все пробитое. Третий этаж пытались пробить с гранатомета, но, благо, никто не пострадал — только контузия.

Вообще, отделение, где я находился, стояло на первом месте по контузиям. Из 8 человек 5 или 6 были с контузиями — в госпиталь отправили. Благо, что средняя, не тяжёлая, уши остались целые.

Что ещё? Миномёты прилетали… вернее снаряды. Когда они летят над головой, конечно, страшно. Когда начинается обстрел и корректируешь огонь, ориентировочно даёшь азимут, расстояние.

А самое пакостное — не то польский, не то австралийский миномет работал. Обычно, когда идёт стрельба с миномёта, ты слышишь выход мины и приход, то есть взрыв. А когда работало это чудо техники, слышал только приход. Выхода вообще не было слышно ни хлопка, ни звука. Самые мерзопакостные.

Когда над головой пролетает — страшновато, охота прям скукожиться. Там и свист, и шелест — смотря какой снаряд летит. Когда взрывается, там вообще не страшно. Взорвался, да и взорвался. Вот мы были с февраля по май в Т. — там привыкаешь. Но я думаю, что это плохая привычка, к разрывам. Например, когда спишь, начинается вдруг обстрел — а ты уже настолько привык, что уже рукой махаешь: «А-а-а-а… взрывается, не взрывается». Уже не обращаешь внимания. Мои ребята, кто ещё в Сирии воевал, говорят, что это самая плохая привычка. Потому что ты привыкаешь, машешь на всё рукой, и… да… от этого иногда бывают потери.

Рубилово со «спецназом» боевиков

Да, боевые действия у нас были. Раза два под Т. духи хотели прорваться, потому что до этого они прорвались между «семёркой» и «двойкой». Между этими отрядами стояли арабы, и духи об этом знали — и на этом рубеже позиции были прорваны. Потом наши затыкали эту дырку, тоже понесли там потери.

Так вот, когда на том рубеже духи прорвались они хотели пройти тоже таким же манёвром с нашей стороны. Но, судя по всему, они не знали, что там русские стояли. На нас нападал, как нам потом сказали, какой-то местный спецназ. В итоге мы уничтожили бронированный пикап с установленным на нем крупнокалиберным пулеметом, положили, наверное, отделения два или три духов.

— А у них в отделении сколько?

— Ну, если так, навскидку, около 20–30 боевиков, где-то в таких пределах.

Сам бой тоже проходил смешно. Если честно, вся война — это и смех, и грех, как говорится. У нас ведь как было — стоял наш дом, потом от него шла кривая дорога, упиралась в асфальтированную трассу. И в этом месте дорога преграждалась железными воротами, которые были приоткрыты ровно настолько, чтобы могла проехать машина. Эти уроды решили прорваться через решетку нахрапом, решили заехать буквально к нам в огород. — они же, мол, на бронированной машине, ничего не боятся…

Мы их подпустили метров на 100, и с крыши подорвали с помощью РПГ. Потом она на автопилоте доехала уже до мины — мы же там заминировали всё, от греха подальше —, вторично подорвалась на мине и перевернулась. Водитель прямо там так и остался его не смогли вытащить, и он сгорел. Соответственно, все остались на этой дороге.

Ночью духи пришли за своими. По ним никто не стрелял, потому что существовал негласный приказ о скорой помощи, гуманитарный. Типа, тех, кто приедет на такси забирать раненых, не трогать. Дали забрать всех раненых. Единственное, что у них один человек офицер местного спецназа — был тяжело ранен, дополз до наших позиций, добрался кое-как до садика у одного из домов. Но там он подорвался на растяжке, потому что мы заранее это место заминировали.

Смерть друга и трудности войны

Нам повезло, что не быо двухсотых. Но в боевых операциях ребята погибали во время обстрелов. Так у нас погиб мой друг, сапёр Саф. Он занимался разминированием территории, его, видимо, обнаружили и миномётом накрыли. Это буквально за два дня перед нашей передислокацией случилось. Жалко очень, человек Донбасс прошёл, много знал, имел большой опыт.

Периодически духи выходили, постреливались. Один раз плотность огня по нашему дому была очень тяжёлая — духи стреляли, получается, с трёх ПК и одной зенитки. В результате пробили крышу и стены. Дискотека продолжалась буквально 10–15 минут — мы думали, потом будет атака, а её не было. Просто постреляли как будто.

— А что в этих действиях тебе не понравилось?

Не понравилось то, что приходилось постоянно таскать мешки с песком на четвёртый этаж. Знаем, что надо, но тяжело. Теперь я понимаю как наши деды в войну воевали: рыли траншеи, укрепляли блиндажи. Тяжкий труд. Очень тяжкий. Каждый день песок тащить на четвёртый этаж, обкладывать стены, делать позиции. Там здоровее меня мужики были — никто не возмущался, но спины надорвали. Тяжело было, одним словом. Но зато, когда бой прошёл, наступало облегчение.

Бегство из госпиталя

Есть просто работа. Ты делаешь свою работу. Ты делаешь ее либо хорошо, либо плохо. Что касается меня — я свою работу делаю хорошо. Успел и в госпитале полежать, с контузией мина прилетела 120-ая, благо, что здание волной накрыло. Маленько там поблевал. Это нормально.

А вот когда был в госпитале — там стало страшно. От тишины. Потому что на войне ты уже привыкаешь к тому, что стреляют, свыкаешься с этим. А когда тебя привозят в мирное место то попадаешь в совершенно другой мир. Тишина, свет, телевизор играет. Кормят там: салатиками, не салатиками. Попугай. Мне надо было капаться 5 дней — а я на второй день сбежал оттуда. Потому что обстановка давит, тишина давит. Меня она пугала. Когда приехал к доктору наш инструктор, я ему говорю: «Забирай меня отсюда. Я туда хочу, домой, к пацанам». Доктора