Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых - Пенни Уилсон

Семнадцатого июня полиция вновь допросила Неизвестную и провела анализ всех тех немногих сведений, которые удалось собрать руководству Дальдорфа. С пациентки были сняты отпечатки пальцев, и ее сфотографировали, сделав два снимка: один в анфас, а другой в профиль. Она сопротивлялась, и сфотографировать Неизвестную удалось только с помощью двух санитаров, которые удерживали ее на месте. Но даже в этом случае, уже сидя перед объективом камеры, она все равно пыталась исказить черты лица {49}. Вероятнее всего, это была попытка помешать любому процессу установления личности, особенно если принять во внимание то, что произошло дальше. Когда Неизвестная поступила в клинику Дальдорф, она уже потеряла восемь зубов, и здесь она пожаловалась дантисту клиники доктору Горцу на постоянную зубную боль. Горц пришел к выводу, что ее нижние резцы, которые получили возможность расти под острым углом, свободно сидели в деснах, то же самое можно было сказать о еще пяти зубах; в общем и целом пришлось удалить семь зубов, тех, что были либо сильно разрушены или поражены кариесом {50}. Однако не поддается объяснению тот факт, что Горц исполнил ее просьбу удалить также и верхний резец, который по всем признакам был здоровым, и в этом одна из медсестер увидела намеренную попытку Неизвестной изменить внешний вид своего рта {51}. В результате девушка лишилась шестнадцати зубов, включая почти все передние зубы на верхней челюсти, у нее была искажена форма рта, из-за чего она приобрела привычку прикрывать губы платком при разговоре {52}.

В какой-то момент, после нескольких месяцев наведения справок и расследований, создалось впечатление, что полиция Берлина решила умыть руки в этом явно не имеющем решения деле. Изолированная в Дальдорфе Неизвестная была предоставлена самой себе, и ее личность по-прежнему была тайной как и тогда, когда ее только вытащили из канала Ландвер.

***

В течение почти девятнадцати месяцев Неизвестная не вставала с кровати в Дальдорфе, храня молчание о том, как ее зовут и о своей прошлой жизни, не реагируя ни на какое обращение к ней и лишь иногда вступая в разговоры с персоналом клиники. Она оставалась загадкой для всех, кому пришлось с ней общаться. Женщина пострадала физически и, судя по всему, была душевнобольной, положение которой заботило всех, кто был небезразличен к ее судьбе. По мнению медиков, дело было не в том, что она не знала, кто она такая, а скорее в том, что по некоторой неизвестной причине она просто не хотела раскрывать эту тайну. Анна Малиновская, двадцатитрехлетняя уроженка города Кульм, который сегодня принадлежит Польше, начала работать в Дальдорфе 21 июля 1921 года, спустя год после того как сюда была переведена Неизвестная {53}. Позднее Малиновская, которую здесь все звали Тэа, рассказывала о том, какой «замкнутой была эта пациентка. Она практически не вставала с постели, обычно лежала, прикрыв лицо одеялом, и редко вступала с кем-нибудь в разговоры». Малиновская вспоминала, что она, как и другие дежурившие сестры, были проинструктирована «внимательно слушать все, что говорит эта пациентка, чтобы найти след, который мог бы привести к установлению ее личности». Пытаясь охарактеризовать поведение пациентки, бывшая медсестра заявила, что «она всегда вела себя как образованная дама», «очень и очень вежливая», которая всегда «относилась с уважением к каждому», несмотря на всю сдержанность своего поведения {54}. Как пояснила Малиновская, у нее осталось впечатление, что «это – дама из самого высшего класса общества» {55}.

Такие разговоры велись на немецком языке. По словам Малиновской, Неизвестная говорила на «безупречном немецком». Малиновская также вспоминала: «В разговоре с ней я часто прибегала к польскому языку, особенно, чтобы рассказать какую-то шутку или просто поболтать. Конечно же, она не отвечала мне, но я видела выражение ее лица, и у меня создалось впечатление, что она понимала меня». Малиновская полагала, что пациентка говорила с акцентом, который она определила как «легкий славянский акцент» {56}.

Гораздо больший интерес представляли утверждения, что, находясь на излечении в Дальдорфе, Неизвестная вела разговоры на русском языке с целым рядом санитаров и врачей {57}. Однако имеющиеся документы не дают подтверждения подобному заключению. Как вспоминала медсестра Берта Вальц: «Я никогда не слышала, чтобы Неизвестная говорила на русском языке»; а медсестра Эмилия Барфкнехт сказала: «Насколько я знаю, Неизвестная не говорила по-русски», правда, во сне пациентка бормотала что-то на другом языке, не на немецком. Медсестра Малиновская заявляла, что она не только никогда не говорила на русском языке с пациенткой, но также «никогда не слышала от кого-либо, что Неизвестная говорит по-русски» {58}. Как удалось установить, только одна медсестра, а именно Эрна Буххольц утверждала, что она беседовала с Неизвестной на русском языке во время пребывания последней в клинике Дальдорф {59}. Эрна Буххольц была латышкой из города Либава (ныне Лиепая) в Латвии, которая, подобно другим прибалтийским провинциям, являлась частью Российской империи. Она рассказала о сохранившейся в ее памяти встрече с пациенткой летом 1920 года: «Я спросила ее, может она говорит и на русском языке? Пациентка ответила «да», и после этого мы, оставаясь вместе, говорили по-русски. Она говорила отнюдь не на ломанном русском, напротив, скорее легко и свободно, грамотно строя четкие и понятные фразы» {60}. Но после этого Буххольц добавила нечто такое, что сбивало с толку: по ее мнению, пациентка «вряд ли говорила по-русски, как это делают настоящие русские, но вместе с тем и не как иностранец, который выучил русский язык» {61}. Это однозначно позволяет предположить, что Неизвестная имела своеобразный акцент, хотя говорит это главным образом о том, что в то время, когда в воздухе носилось множество домыслов и предположений о ее возможном восточном происхождении, русский язык пациентки, по мнению Буххольц, не был языком человека, с рождения говорившего на нем.

Когда она не спала и не сидела в молчании на кровати, Неизвестная проводила дни в Дальдорфе, читая книги. Она любила читать. Пациенты имели доступ к библиотеке клиники, в которой имелись кое-какие книги, иллюстрированные журналы и газеты {62}. Анализ картотеки абонентов клиники показал, что она читала «газеты и книги» и что даже с больничной койки «она с определенным интересом следила за событиями политической жизни» {63}. Малиновская также вспоминала, что Неизвестная «часто читала», включая русских авторов, работы которых эта медсестра приносила для своей пациентки {64}. А один из пациентов, бывших в одно время с Неизвестной в Дальдорфе, вспоминал, что, хотя она говорила только на немецком языке, она часто заказывала и получала книги на английском и французском языках, которые, как можно предполагать, приносил для нее персонал клиники Дальдорф {65}.

Подробности того, что случилось дальше, не могут не озадачивать. В последующие годы ни одна из четырех медицинских сестер Дальдорфа не смогла точно вспомнить, когда Неизвестная начала делать намеки относительно своего высокого социального положения, или того, что ею было сказано в дальнейшем по этому поводу. Своим рождением данная загадка обязана номеру популярного в ту пору в Германии журнала Berliner Illustrirte Zeitung, вышедшего в свет 23 октября 1921 года. С обложки этого журнала на читателя смотрело призрачное эхо недавнего беспокойного прошлого России – большая фотография великих княжон Татьяны Николаевны, Марии Николаевны и Анастасии Николаевны. Все восхитительно хрупкие и печально улыбающиеся в объектив фотоаппарата на снимке, сделанном Пьером Жильяром вскоре после Февральской революции. Lebt eine Zarentochter? («Одна из дочерей русского царя жива?») – с пафосом вопрошал заголовок на первой странице. Помещенная в журнале статья, в которой рассказывалось об аресте царской семьи и ее казни в Сибири, заканчивалась с не меньшим пафосом: «До сего дня не существует возможности установить наверняка, не случилось ли так, что в ходе той бойни одна из великих княжон, а именно Анастасия, была просто ранена, и что она осталась жива» {66}.

В один из дней Берта Вальц показала этот журнал Эмили Барфкнехт и Неизвестной. Как говорила Вальц, едва только пациентка увидела эту фотографии, «ее поведение в корне изменилось». Медсестра показала на одну из великих княжон на снимке, которую из них – она не смогла вспомнить, и выразила надежду, что ей удалось уцелеть, но пациентка «поправила меня», сказав, что смогла избежать смерти другая дочь императора и указала, какая. {67} Как вспоминала Барфкнехт, фотография, сделанная в Тобольске, заставила Неизвестную сказать, что «семья царя в том доме находилась под постоянным наблюдением солдат, которые вели себя грубо и часто не соблюдали дисциплину» {68}. И что было еще любопытнее, указывая Эрне Буххольц на портреты Романовых, пациентка сказала: «Я знала всех этих людей» {69}.