Чего вы хотите? (сборник) - Роман Сенчин

Да, Москва огромная, сложная и опасная. Даша ее и не знает почти. На какой-нибудь подробной карте наверняка и десяти точек, где бывала, не найдет. И даже не потому, что почти нигде не бывала, – бывает, но в основном в сопровождении мамы. И хоть ее напрягает это внимание, опека, хоть и пытается освободиться, иногда бунтует, но в душе понимает, что опека необходима. Действительно, опасности повсюду. Они подстерегают и в людных местах, и во дворах, в метро. Кажется, сделай что-то такое, что привлечет внимание, и тебя окружат, начнут цеплять, толкать и поволокут.

Однажды, по пути в музыкалку, они с мамой зашли в магазин – купить воды. Магазин был вечно пустой, тихий, каких много в центре. Непонятно, кто там покупает колбасу, хлеб, сырое мясо… Так вот забежать за водой или за сигаретами случайному человеку… Взяли воду, расплачивались, и тут услышали хлопок разбившейся бутылки у полок с напитками.

Мгновение назад полусонная кассирша как-то радостно ойкнула, возник охранник в черной форме, и на его лице было оживление. Дескать, наконец можно шевелиться, действовать… Оказалось, что женщина, молодая, хорошо одетая, задела бутылку, и та упала. «Надо оплатить», – стал доказывать охранник. «Но я же не специально! – женщина чуть не плакала. – Почему проход такой узкий?» – «Так вы не согласны, что нужно оплатить?» – охранник нахмурился. «Конечно, нет!» – «Евгений, вызывай милицию!» – вдруг закричала кассирша, словно на ее кассу напали.

Было видно, что маме очень хочется заступиться за женщину. «Пойдем, мам, – потащила ее на улицу Даша, – мы ведь опаздываем».

Она часто вспоминает этот случай, представляет, что оказалась на месте женщины. Нечаянно грохнула бутылку вина за две тысячи рублей. Да хоть за триста. И что ей делать?.. И даже не в деньгах дело, а вообще… жутко оказаться одной в такой ситуации…

А другое… Это можно посчитать каким-то заговором, кампанией, но сотни сюжетов на ти-ви, в интернете про педофилов, извращенцев, скорее всего, реальность. Не сказки же. Мама запрещает такое смотреть, а сама время от времени вспоминает, ужасается, требует быть осторожной. «Ни с кем никуда не ходи. Тем более к машинам не подходи. Затащат – и всё! Будь среди людей, никаких подворотен!»

Скорей бы хотя бы шестнадцать лет. А лучше – восемнадцать. Но и страшно оказаться взрослой. Что там, что там после школы? Все твердят, что именно сейчас всё для будущего закладывается, и головой это понимаешь, а вот так, в жизни… Каждый день вспоминать о будущем, строить планы на будущее, ради него и жить сейчас, в тринадцать-четырнадцать лет, это как-то очень стрёмно…

Не этого хочется, а другого. Но другого как-то и нет. Нет ощущения, что тебе именно столько лет, что это тоже жизнь, период в жизни – или позднее-позднее детство, или ранняя-ранняя юность. Конечно, уже много известно всяких мерзостей, гадостей, понятно, что дальше обязательно будет крепкая цепь всяких проблем и неприятностей, и все-таки хочется хотя бы намеков на сказочное, чудесное, необыкновенное. И когда уже дней через десять после Нового года наконец-то, после многих напоминаний Насти, пришел Дед Мороз (Даша знала, что это мамин и папин знакомый актер), она как-то искренне обрадовалась и с готовностью водила хоровод с нарядившейся Белоснежкой Настей и родителями, прочитала всплывший в памяти стишок про елочные шарики… А потом с улыбкой до ушей принимала подарок – флэшку в виде скрипичного ключа, хотя за несколько дней до этого сама покупала ее вместе с мамой в магазине «Белый ветер» на Садовом.

Да, хочется чувствовать, что есть не одна лишь беспросветно реальная жизнь, только вот как и где это другое искать, а главное, удерживать в себе? Наверное, потому и пьют алкоголь всякий, становятся наркоманами, чтобы не быть постоянно в реальности…

На лестнице станции метро парень в малиновой шапке-ушанке раздавал бумажки. Рекламу, наверное… Даша чаще всего брала, когда ей протягивали, и не потому, что там могло оказаться что-то полезное, а чтобы распространителям этих бумажек скорее освободиться от своих пачек. Помнила рассказ папы, как он, еще студентом, в девяностые подрабатывал таким же распространителем. Стоял на холоде, после лекций, протягивал рекламки, а люди проходили мимо, не обращая внимания. И как ему было тоскливо, и как он мысленно обзывал и ругал этих людей, просил, гипнотизировал: возьмите из моих рук и выбросьте в урну, которая в трех шагах впереди…

Даша приняла листок, сунула в широкий карман куртки. Прошла через турникет. На эскалаторе достала и стала смотреть, что там.

Это оказалась не реклама, а листовка. «Кто есть кто – истинное лицо оппозиции». И дальше про Немцова, Рыжкова, Удальцова…

«Навальный получил адвокатский статус, используя фальсификацию документов, и практически не работал в этом качестве. Старт его карьеры состоялся с места помощника губернатора правого, антинародного толка – Никиты Белых. Навальный учился в Йельском университете США по программе «Лидеры мира» и получал американскую стипендию на «борьбу с коррупцией в России»».

«Евгения Чирикова, «защитница Химкинского леса», в марте 2011 года встречалась с вице-президентом США Джозефом Байденом, который вручил ей награду «За храбрость». Представляете ли вы себе ситуацию, чтобы Путин награждал медалью за храбрость какого-нибудь Мэтью Джонсона, борца за Калифорнийский лес?»

«Вся деятельность Сергея Удальцова направлена исключительно на то, чтобы спровоцировать массовые беспорядки. Желательно с пролитием крови. Это, по мысли Удальцова, приведет к революции и возвращению социализма сталинского формата».

Опять эта политика. Одна политика! Все поносят друг друга, все друг другу враги. Выискивают грязь и прочее такое. И как при этом можно нормально жить, создавать что-то? Прав папа, когда про это говорит, но и он тоже… Он никогда ни с кем не объединится, потому что в каждом видит в первую очередь недостатки. И так повсюду, у всех.

Даша смяла листовку, хотела бросить на панель эскалатора, чтобы комок побежал вниз, подпрыгивая, отскакивая от трубок светильников. Так часто делают с такими вот ненужными бумажками, пустыми проездными билетами, с мелкими монетами… Нет, не надо. Как-то стыдно мусорить. Положила обратно в карман. Выкинет в ближайшую урну.

На платформе и в поезде, как всегда, особенно в последние два года, чувствовала тревогу. И дело здесь даже не в маме, которая постоянно тревожилась, ожидая плохого, – нет, мешало быть спокойной и уверенной то жуткое ощущение, что появилось и вселилось внутрь в тот день, когда в метро случились взрывы. Примерно два года назад.

Они с мамой поехали по каким-то делам, но точно не в школу, и тут на одной из центральных станций услышали от людей, что произошел взрыв. Было утро, народу много – плотные потоки текли по лестницам перехода, по платформе, вливались в подходящие поезда. Голос, усиленный и исковерканный мегафоном, произносил одно и то же почти без пауз: «Движение поездов по Сокольнической линии временно приостановлено. Пользуйтесь другими линиями или наземным транспортом».

Потоки шуршали слухами о взрыве, о жертвах и все равно текли; торопящиеся на работу хмурились, но, кажется, не от сострадания погибшим, раненым, а от того, что возникли проблемы проезда, нарушены их маршруты… И тут, как чёрная волна, по потокам пронесся слух о втором взрыве, и они начали стопориться, соединяться, перемешиваться. Кто-то поворачивал назад, к ближайшему эскалатору наверх, кто-то побежал, кто-то в панике закрутился… Показалось, что сейчас случится давка – настоящая, с растоптанными, вмятыми в пол…

Мама прижала Дашу к стене, заслонила собой, не зная, что делать. Они были недалеко от цели, оставалось проехать две-три остановки, но как садиться в вагон в такой ситуации. Два взрыва… Вполне возможен и третий, четвертый… Любой вагон опасен, любой человек. Любой человек из проходящих мимо…

Это ощущение угрозы, которая повсюду, и в любой, в любой момент может громыхнуть, сжечь, продырявить кусками железа, разорвать в клочья, постоянное ожидание страшного страшнее, чем само это страшное.

Этого, как говорили по телевизору, и добиваются террористы – посеять страх, панику, заставить людей прятаться и бояться. Всего и всегда бояться… Даша изо всех сил заставляла себя, особенно в метро, быть спокойной и уверенной в крепости стен, надежности поездов, в том, что люди рядом не убийцы, но, скорее всего, именно из-за этого заставления тревога только росла. В голове зажигались и росли, как бы наяву виделись кадры обгоревших, окровавленных, разорванных…

Родители часто злятся, что СМИ о чем-то важном молчат, не дают точную и полную информацию, но иногда грустят по тем временам, когда не было этого шквала сообщений об убийствах, катастрофах, чуть ли не ежедневных терактах по всему миру. «Тогда сообщали, но так – мелкими буквами внизу газетной полосы. А теперь из всех утюгов – взорвалось! рухнуло! убили! съели!»