Русский национализм и Российская империя: Кампания против «вражеских подданных» в годы Первой мировой войны - Эрик Лор

Мечты о завоеваниях, взлелеянные некоторыми германскими правыми (а также очевидное сочувствие им некоторых членов германского правительства) заставили некоторых российских правительственных лиц прислушаться к голосам тех патриотов в России, кто утверждал, что Берлин ставит перед немецкой иммиграцией стратегические задачи. Латвийская и литовская пресса негодовали по поводу переселения нескольких тысяч немцев из Поволжья и Южной Украины в Прибалтику, утверждая (не без некоторого основания), что это было частью пангерманского заговора с целью «мирного завоевания» региона{305}.[103] Опубликованные притязания Пауля Рорбаха и других видных членов Пангерманской лиги на то, что прибалтийские губернии должны стать частью будущей Германской империи, превратили эту проблему в первостепенную не только в местной прессе, но и в российских общенациональных газетах[104]. Представители русского Генерального штаба писали, что иммиграция в Волынскую губернию и другие территории была спланирована и профинансирована из Берлина, и усердно разрабатывали карты губернии, чтобы вскрыть логику подобного расселения, особо отмечая появление новых поселений вдоль морских побережий, железных дорог, западной границы империи и крепостей. Во время войны официальная пропаганда придавала этой теме огромное значение{306}.

Развитие конфискационных мер в условиях военного времени

До войны уже существовали меры, которые ограничивали права как иммигрантов из других стран, так и подданных Российской империи еврейского, польского и немецкого происхождения на приобретение земли. Однако путь от ограничений на приобретение до полной конфискации был неблизким.

Уверенность в том, что частная собственность неприкосновенна и что государства не могут произвольно экспроприировать ничье имущество, особенно земельное, основывалась на давно существовавших узаконенных традициях в Европе, связанных с фундаментальными принципами личностных и гражданских прав. В России эти традиции безусловно были гораздо слабее, чем в большинстве европейских государств{307}. В Основных законах 1906 г. впервые было четко указано, что государство гарантирует, что земля и собственность российских подданных не может быть экспроприирована без компенсации. Согласно статье 77, «собственность неприкосновенна. Принудительное отчуждение недвижимых имуществ… допускается не иначе, как за справедливое и приличное вознаграждение»{308}. Как и сама идея гражданства с установлением равных прав и обязанностей перед законом для всех, гарантии имущественных прав были одним из основных принципов, за установление которых боролись умеренные политики и общественные деятели[105]. Одной из главных целей столыпинских реформ в деревне было концептуальное и практическое установление частной земельной собственности взамен общинного землевладения. Хорошо известно, что против установления этого принципа выступали многие представители левых партий, ратовавшие за экспроприацию помещичьих и государственных земель, но обычно забывают о том, что правые и само государство коренным образом подрывали этот самый принцип во время войны[106].

От вражеских подданных к немецким иммигрантам

Хотя правительство официально заявило, что имущество вражеских подданных будет защищено, оно быстро изменило отношение к их земельным владениям. 22 сентября 1914 г. царь подписал указ, запрещавший на время войны приобретение земли и любой недвижимости в собственность или аренду всем вражеским подданным на всей территории империи{309}. Этот указ означал существенное расширение всех довоенных ограничений, которые ранее применялись лишь в нескольких губерниях.

Напряжение в обществе быстро нарастало, и вскоре уже раздавались требования перейти от ограничений на приобретение собственности к более жестким конфискационным мерам. Первоначально правительство действовало осторожно. На требования военных министр внутренних дел Маклаков ответил 22 августа циркуляром для губернаторов польских губерний, в котором напоминал им, что МВД уже до войны обратило внимание на неестественное усиление немецкой колонизации в польских губерниях и серьезную угрозу русским интересам, возникшую в результате этого процесса{310}. Однако в тот ранний период он еще сохранял определенную долю объективности, указывая на то, что многие немцы прибыли в Польшу еще в XI в., а колонисты всегда были надежным оплотом имперского порядка во время польских восстаний XIX в. и общественных волнений 1905 г. В то же время он отмечал, что приобретение земель немцами и рост их численности вызывают озабоченность наряду с последними донесениями о фактах подачи немцами сигналов врагу и их общего сочувствия Германии. Маклаков запросил у губернаторов отчет о том, насколько оправданны были эти подозрения, и если так, то как они предлагают с этим бороться. Полученные ответы весьма разнились. Большинство губернаторов утверждало, что немецкие колонисты ненадежны, т.е. их следует выселить, а их земли экспроприировать. Некоторые местные чиновники поначалу были более сдержанны в суждениях, докладывая, что колонисты с готовностью шли на военную службу и вообще представляли собой положительный консервативный элемент{311}. Обсуждение проблемы среди военных было гораздо более кратким, а выводы — однозначными. Почти все главные боевые генералы и офицеры с первых дней войны высказывали мнение о том, что колонисты — опасный внутренний враг, с которым следует бороться всеми возможными способами.

Под давлением военных и массовой печати правительство быстро утратило объективность в этом вопросе. В октябре Совет министров учредил комитет под председательством А.С. Стишинского для доработки отклоненных законопроектов 1910 и 1912 гг. с целью их ужесточения. Переломный момент наступил, когда вел. кн. Николай Николаевич в октябре 1914 г. прислал из Ставки телеграмму, требуя проведения обширной программы мер против вражеских и враждебных подданных по всей империи{312}.

В результате Совет министров провел ряд заседаний, чтобы обсудить этот вопрос. На двух заседаниях в октябре 1914 г. в Петрограде военный министр В.А. Сухомлинов и командующий 6-й армией (развернутой на территории Петроградского военного округа) К.П. Фан-дер-Флит предложили чреватую последствиями программу выселения и ограничения в правах вражеских подданных и «так называемых российских подданных немецкого происхождения» по всей империи. В ответ на это министры заняли оборонительную позицию, указав, что они уже предприняли некоторые временные меры по ограничению прав вражеских подданных; также они высказались против принятия более жестких мер из опасения возмездия по отношению к российским подданным во вражеских государствах и неблагоприятной реакции со стороны нейтральных стран. К тому же, поскольку вражеские подданные играли важную роль в российской промышленности, жесткие меры против них могли нанести непоправимый урон военному производству. Такие экстраординарные меры, как полная конфискация и секвестр собственности, влекли бы за собой вопрос о компенсации в конце войны, которая могла быть весьма значительной. В своей яркой речи министр иностранных дел Сазонов отклонил возможность принятия ряда общих мер против вражеских подданных, а вместо них от лица большинства Совета министров высказался за экспроприацию земельных владений немецких колонистов непосредственно в прифронтовых районах. Поскольку эта мера затронула бы прежде всего и по большей части российских подданных, Сазонов, возможно, считал, что международные последствия не были бы столь вредоносными, как предложения Сухомлинова и Фан-дер-Флита, направленные против вражеских подданных. Предлагая применять указанные меры в прифронтовых районах, министры в некотором смысле лишь пытались упорядочить то, что военные власти уже практиковали на этих территориях. Военные к тому времени уже начали высылку российских подданных немецкого происхождения из прифронтовых районов, а Положение о полевом управлении войск предоставляло широкие полномочия для секвестра и реквизиций на подчиненной им территории{313}.[107]

Меры военных властей

Сначала своими широкими полномочиями военные начали пользоваться на оккупированных вражеских территориях. В первые месяцы войны российские оккупационные власти в Восточной Пруссии предприняли масштабную программу реквизиций и конфискаций оборудования, скота и другого имущества. Вскоре после оккупации Галиции российские власти начали секвестровать земли, оставленные беженцами, уходившими с австрийской армией{314}. Председатель Совета министров Горемыкин горячо поддерживал подобные меры. В ответ на намерение Янушкевича секвестровать оставленное беженцами имущество в оккупированной Галиции он предложил военным властям не ограничиваться секвестром, а прямо переходить к полной конфискации. Он также подчеркивал, что эти меры должны применяться к оставленному имуществу, принадлежавшему евреям, немцам и лицам, подозревавшимся в шпионаже на территории Российской империи{315}.