Туман войны - Алексей Колентьев

Я загнал в автомат новый «рог» и, передернув затвор, пошел к укрытию, где уже должен был прийти в себя пленник. Бойцы нашей невеликой команды пошли за мной следом, но поскольку на счету была каждая минута, я решил иначе:

— Саня, — обернулся я к пулеметчику, — собери все оружие, какое найдешь, его нужно заныкать. Возьми с собой местного, пусть помогает. Отбери четыре «ствола» и сними с «тушканчиков» сбрую, нужно все это надежно спрятать. Остальное бросьте вон в ту канаву, — стволом «калаша» я показал в сторону небольшой промоины справа от тропы, — и уничтожьте. Напоказ уничтожьте, чтобы никто не додумался захоронку с трофеями искать. У тебя есть минут двадцать на все дела, в темпе давай.

Дуга кивнул и в то же мгновение скрылся в густой темени, причем практически бесшумно.

— Лис, — радист как-то нервно оглядывался по сторонам, его необходимо было чем-то занять, — иди к Бате, проверь, что там и как, начинай готовить его к движению. Посматривай по тылам, лады?

— Нас услышали, скоро тут будет вся местная рать. Можно было затаиться…

— Само собой. Иди к раненому, позже поговорим.

Лис тоже ушел. Что я мог ответить на его резонное, в общем-то, замечание? Ну прав он кругом, если бы дело касалось решения задачки по тактике где-нибудь в тихой и светлой аудитории. Но фактически раненый не только замедлял наше продвижение вперед, но и лишал возможности маневрировать. Сейчас как никогда важны были скорость и отсутствие преследователей, дышащих нам в затылок или, не исключено, ожидающих нас где-то на выходе из ущелья. Поэтому я решился на небольшую радиоигру, чтобы увести погоню как можно круче в сторону от маршрута группы.

Радист уже пришел в себя, но еще толком не начал соображать, что было весьма кстати. Я снова без замаха врезал ему по морде. Удар был сильный, но сознания от такого не потеряешь. Развязал парню ноги и, срезав с них «берцы», оголил ступни, придавив их коленом к земле.

— Солдат, — начал я на родном для пленника языке, которым теперь довольно неплохо владел, — ты попал в плен, но тащить тебя с собой я не могу. Мне придется тебя убить.

— Гринго, проклятый коммуняка!.. — начал срывающимся голосом радист, но я заткнул парню рот пучком травы и, вынув клинок, отрезал ему мизинец на левой ноге. Тут же пережал рану его же носком. В полумраке лицо пленного потемнело от натужного, рвущегося наружу крика, а потом побелело, глаза стали закатываться, голова завалилась набок.

— Вставай, солдат! — тыльной стороной ладони я привел в чувство впечатлительного радиста. Похоже, парень боялся вида собственной крови. — Нет времени изображать из себя маленькую сеньориту. Я все знаю про таких, как ты: вы любите лить чужую кровь, но вид своей собственной пугает до усрачки, верно?

— Ты… Я ничего тебе не скажу…

Радист был испуган, запахло мочой. Момент, когда парень из храброго вояки превратится в поющего, словно курский соловей, марьячи, похоже, уже наступал. Искусство допроса предполагает некоторые нюансы; мало сделать человеку больно, важно дать ему понять, что помимо угрозы потерять, скажем, пару пальцев у него в перспективе — мучительная и довольно длительная смерть. В любом, даже самом тренированном солдате прячется подсознательный страх смерти, по-другому никак, ведь отморозки сидят по тюрьмам, а в десант маньяков, лишенных инстинкта самосохранения, не берут. Конечно, и в десантуре всегда имеется какой-то процент тех, у кого протекает крыша, и их в конце концов списывают, но в действующей части весьма редко можно встретить маньяка, ну разве что по прозвищу, не отражающему реальных психических кондиций.

Именно на это нацелена методика, которую я с успехом применил сейчас. Моя задача заключалась в том, чтобы сорвать слой за слоем весь опыт, вдолбленный в пленника инструкторами, и вытащить наружу задыхающееся от страха и жажды жизни человеческое естество. Рано или поздно все рассказывают то, что требуется, и лишь немногим удается соскочить в безумие или умереть от болевого шока. В кино и книгах в сознание читателя внедряется мысль, что агентов учат останавливать сердце. Но никто не упоминает о препаратах, довольно распространенных и простых, с помощью которых можно запустить сердце вновь и не позволить хитрецу дважды сесть в один и тот же поезд. Пара уколов, острый нож, и вот уже самый крепкий и хитрый «джеймс бонд» продает родимую державу со всеми потрохами, лишь бы побыстрее получить заслуженную пулю в лоб и выбраться из океана боли на серую сушу вечного забытья. Что уж тут говорить о малограмотном парне из сельской глубинки, пошедшем в армию за парой крепкой обуви и бесплатной трехразовой кормежкой, — он тем более скажет все. Вот для чего разведчик всегда имеет один патрон для себя или заветный кругляш гранаты: мы не хотим переносить пытки, потому как так или иначе, но говорят все. Только мертвец никогда и никому уже не может навредить, поэтому мы в плен не сдаемся.

Пленный радист, захлебываясь соплями и обильно выделявшейся слюной, поведал об отдельном батальоне под грозным и вычурным, как все здесь, названием — «Черные ягуары». Парней отбирали по всей стране и свозили в тренировочные лагеря недалеко от побережья, где за них принимались американские военные инструкторы из 82-й дивизии ВДВ — так называемые «зеленые береты». По словам пленника, инструкторский состав по-испански говорил довольно плохо, большей частью полагаясь на переводчиков. Колумбийскую десантуру натаскивали на борьбу с партизанами, вооружали новейшими образцами оружия, придавая современную технику и средства связи. Скорее всего, «ягуаров» хотели использовать как некий мобильный резерв, на случай, если руки самих американцев в той или иной ситуации окажутся связаны. Но все это было не так интересно, как то, что пленник рассказал напоследок. Где-то неделю назад в расположение батальона прибыл некий гринго-американец в форме колумбийских парашютистов, имевший звание майора. Гринго постоянно жевал мятную жвачку, а взгляд его черных глаз был способен убить на месте, поражая своим мертвящим холодом. Сам полковник Руис, командир батальона «ягуаров», заискивающе отдавал ему честь и исполнял малейший каприз гостя. Потом в казармах прошел слух, что американец отобрал взвод лучших бойцов, преимущественно хорошо знающих местность, и больше ни его, ни тех парней никто на базе не видел…

Глянув на часы, я понял, что нужно закругляться, и перешел к сути своего плана. Поставив перед пленным короб рации и сверившись с блокнотом-памяткой, отобранным у радиста при обыске, я настроил рацию и надел ему на голову гарнитуру с наушниками и микрофоном.

— Сейчас, — начал я проникновенно, поигрывая ножом так, чтобы парень его все время видел, — ты свяжешься со своими и доложишь, что вы наскочили на минное поле, а партизаны тут не появлялись. Спросят командира — скажешь, что серьезно ранен, попросишь помощи. Не финти, я знаю ваши «дистресс кодс»[58] и успею оборвать передачу, а в сельве полно голодных муравьев. Все понял?

Парень закивал и, вслушиваясь в треск статики, забормотал фразу вызова. Само собой, точных сигналов, принятых у них в подразделении, я знать не мог, но тут мне на руку был мой иностранный акцент. Парня приучали к мысли, что гринго всегда и все знают, авторитет иностранных спецов был непререкаем. Поэтому радист просто выполнил то, чего я от него и добивался. Деза ушла по назначению, а парню я просто свернул шею и, разбив рацию, сбросил его в заросли слева от тропы.

Расчет был прост: скажи радист о том, что партизаны уничтожены, сюда тут же слетится хренова туча федералов и обнаружит обман. Совсем другое дело, если поисковая партия сама стала обузой, перестав приносить пользу. Помощь невезучим, конечно, окажут и пришлют вертолет, но сделают это не сразу, а лишь по окончании прочесывания района. Более того, поняв, что в ущелье есть минные поля, сюда вряд ли сунутся без сопровождения саперов другие поисковые группы. Нас тут тоже искать не станут, но на месте охотников я бы оставил заслоны на входе и выходе из ущелья. Таким образом, мы получаем часа два передышки, за которые можно спокойно просочиться между заслонами. В том, что это осуществимо, я не сомневался, ведь федералам станет известно про минные поля, а значит, никто караулить надежно перекрытое минами направление особо не захочет.

Спустя неполные тридцать минут наша потрепанная группа собралась на западном склоне, в десятке метров выше высохшего русла реки, и двинулась вперед. Состояние раненого командира было стабильно скверное. Рану Лис снова прочистил и прижег, прекрасно осознавая, что вечно так продолжаться не может. Дорога довольно неохотно отдавала нам километр за километром, но все-таки впереди, в нарождающемся предрассветном небе, показались пологие склоны гор — выход из ущелья Теней.

На этот раз впереди шли Лис и Симон. Парень вымотался, это было заметно невооруженным взглядом: под глазами черные круги, лицо осунулось. Двигался он порывисто, казалось, что вот-вот споткнется, повалится в заросли и больше не встанет. Когда долгое время живешь под угрозой смерти, но не знаешь, откуда она придет, усталость накапливается быстрее обычного. Постепенно возникает ощущение безразличия к тому, что будет дальше. Вот тогда-то и приходит то, что на казенном языке называется «случайная смерть». Человек либо сам совершает глупый, необдуманный поступок, либо неумышленно способствует тому, что подобное совершают его товарищи и гибнут или калечатся с ним за компанию. Спустя час быстрой ходьбы, подозвав к себе на коротком привале Лиса, я указал глазами на проводника: