Мальчик на коне - Линкольн Стеффенс

А то, что мне хотелось узнать, было погребено подо всем этим "университетским хламом", что назывался "делом". Оно не имело ничего общего с тем, что в действительности интересовало нас всех. Выбрав себе тему и начав работать над нейкак над заданием, мы становились перед социально важным вопросом: к какому братству примкнуть. Старшекурсники пытались навязать нам свои решения. Они поступались своим превосходством для того, чтобы завлечь к себе тех из нас, прошлое которых было известным и похвальным. Всё это было выспренным, тайным и исключительным. Я вступил в одно из братств из любопытства. Что же представляли собой эти секреты и тайные обряды? Я прошёл с завязанными глазами церемонию посвящения и обнаружил, что в этом не было ни секретов, ни тайн, а одно лишь притворство и чепуха, и от этого мне стало так противно, что я не стал жить в помещении клуба, предпочитая в течение года открытые двери общежития. Другой важной проблемой в университете был спорт. Мои экс-спортсмены из Оксфорда и Кеймбриджа с их лёгочными и прочими недугами остерегали меня, но это была такая ошибка, которая спасла меня. Вместе с остальными первокурсниками я отправился на спортплощадку, чтобы испытать свои силы в футболе, бейсболе, беге, прыжках и т.п. Захваченный духом, царившим в университете и в группе, я надеялся подать хоть в чем-нибудь какие-либо надежды. О бейсболе мне нечего было и думать. В то время, когда остальные ребята готовились в университет на спортплощадке, я ездил верхом на лошадях. Бегать я научился ещё в военном училище, при первых же пробных забегах первокурсников пробежал сто ярдов менее чем за одиннадцать секунд и был отдан на выучку одному из спортсменов-старшекурсников для тренировок. Показав мне на Гризли-Пик, высокую гору позади университета, он сказал: "Единственное, что тебе нужно - это дыхание и мускулы. Взбирайся на эту гору каждый день в течение года, затем приходи ко мне и тогда посмотрим".

Я не взбирался на Гризли-Пик каждый день, но всё-таки подымался туда довольно часто, так что вскоре мог уже взбегать туда и возвращаться обратно не останавливаясь. В конце года я кружил по гаревой дорожке так долго, что моему инструктору надоедало наблюдать за мной, но, конечно, я не мог пробежать сто ярдов намного меньше чем за двенадцать секунд. Мускулы и дыхание у меня были, но все мои физические реакции были настолько медленны, что от меня не было толку ни в одной из университетских спортивных секций. Так же, как и раньше мальчиком, я оказался от всех в стороне.

Блистал я лишь на военной кафедре. Начальник её, бывший офицер армии США, заметив, что у меня уже была кое-какая подготовка, назначил меня для строевой подготовки моей неумелой группы, и, когда я сделал из них лучшую строевую роту в университете, он дал мне следующую группу первокурсников с той же целью. В последующие годы я всегда был строевиком у первокурсников и в конце концов стал командовать строем всех слушателей военной кафедры. Таким образом я руководил своей группой в одном из самых непопулярных и бессмысленных занятий. Я сам презирал всё это, ценя её лишь за возможность побахвалиться и один раз в неделю поважничать перед своими однокурсниками, которые прозвали меня "П.К.Щ." - профессором кислых щей.

Я получил это прозвище, однако, не только как поборник дисциплины, при всём при том, я редко кого-либо наказывал и никогда не злоупотреблял своей властью. Я сумел убедить своих первокурсников заниматься строевой подготовкой, утверждая, что поскольку она была обязательной, гораздо проще исполнять её с желанием, чем без него, и что это было такое дело, в котором они могли преуспеть лучше и посрамить старшекурсников, где безразличие было таким же напускным, как и их превосходство. В общем, я заразил их энтузиазмом. Я насмехался над всеми остальными студенческими увлечениями: спортом, классными и университетскими общественными делами,модой и обычаями, и всячески поносил их. Я вечно портил всем удовольствие. Я был вреден, как норовистый конь, поскольку сам не был счастлив. Я мог с интересом потолковать о чем-либо, что мы изучали, если это не было слишком трафаретным итривиальным, на старших курсах у нас в клубе время от времени случались такие разговоры. Но, вообще-то говоря, мы чаще обсуждали новости или какую-либо из наших проделок.

Однажды ночью, к примеру, мы отправились воровать цыплят у д-ра Бонте, известного в университете казначея. Я забрался в курятник и, выбирая цыплят, сворачивал им головы и передавал их наружу другим ребятам, державшим мешок.

- Вот, - говорил я, - петушок, это сам д-р Бонте, он жестковат, но для первокурсников сойдёт. Затем хорошенькая пухленькая курочка - старая миссис Бонте. Вот цыпочка, мисс Бонте, - продолжал я, называя каждую из дочек Бонте, до техпор, пока нас не прервали. В доме раздался шум, в окнах вспыхнул свет, и кто-то подошёл к курятнику. Остальные ребята убежали, и я, вырвавшись из курятника, убежал тоже. Всё вроде бы было в порядке. Но когда я догнал остальных, узнал, что они бросили мешок с цыплятами там. Мы уже считали, что наш воскресный ужин пропал, ан нет: на следующий день всё наше братство было приглашено на воскресный обед к д-ру Бонте. Мы приняли приглашение с некоторой недоверчивостью и отправились туда в растерянности. Но нас встретили хорошо, и вскоре д-р Бонте уже рассказывал нам, как какие-то воры перепугались, когда очищали в курятнике насест. "Думаю, что это были не студенты, - говорил он. - Студентов не так-то легко испугать, они могут убежать, но студенты захватили бы с собой мешок с цыплятами. Думаю, что это были негры или китайцы."

Нас радушно усадили за стол, и мы с интересом наблюдали за тем, как внесли громадный поднос с жареными цыплятами и поставили его перед д-ром Бонте. Он встал, поточил нож о вилку и, повернувшись сначала ко мне, сказал: - Ну, Стеффенс, что вам положить, кусок этого старого петуха, д-ра Бонте? Или же он слишком жёсток для кого-либо кроме первокурсника? Может вы предпочитаете эту старую курицу, миссис Бонте, или, скажем, одну из девочек Бонте?

Я не мог и рта раскрыть. Остальные тоже, и никто не рассмеялся. Ничуть не смеялся и Бонте. Он стоял у блюда с поднятым ножом и вилкой, глядя на меня, затем на других и снова на меня. Он ждал ответа: я должен был выбирать, но я видел, как в его глазах заблестели лукавые огоньки. Тогда я оправился и выбрал прелестнейшую из цыпок, указав на нежнейшую из курочек. Д-р Бонте рассмеялся, подал мне выбранное, и у нас вышел весёлый и обильный обед.

Мы толковали об этом, и не только мы, но и вообще все студенты и преподаватели и служащие - мы обсуждали этот случай так долго и настолько усердно, что, если бы это была даже международная проблема, мы бы и её разрешили. Мы смоглибы вымолотить проблему психологии воров, или же картёжников, однако - нет. Нам нравилось воровать, но не хотелось думать об этом, во всяком случае как о воровстве. А некоторые из нас играли в азартные игры. Нам нужно было доставать деньги на театр, оперу и на другие городские расходы. Отец платил только за стол, жильё, и одежду, у иных не было даже и этого. Поэтому мы играли в карты между собой в покер и вист, итаким образом несколько счастливчиков каждый месяц завладевали почти всеми деньгами тех, которым не везло, и так мы развлекались вовсю. Играли мы долго, допоздна и неумеренно, играли на деньги, а не ради интереса. Напряжение было слишком велико.

Однажды вечером мой приятель по комнате, глубоко погрузившись в кресло, почувствовал лёгкий толчок в одну из вытянутых ног, секундой позже его дважды стукнули по другой ноге. Он не подал виду, и проследив за тем, как раскладываютсякарты, скоро понял систему сигналов двух партнёров, при которой игрок, у которого карты лучше, продолжал игру. Мы ничего не сказали, но понаблюдав, убедились, что другие плутуют тоже. Мы хорошо знали одного профессионального картёжника с рудника, который в это время жил в Сан-Франциско.

Мы рассказали ему обо всём этом.

- Это точно, - сказал он. - Мошенничество рано или поздно вкрадывается в игру, если в неё играют достаточно долго. Именно поэтому вам, ребята, не следует играть в азартные игры. Но уж если вы взялись за это, играйте в игру так, как играют другие. Карты сродни скачкам. Я никогда не рисковал и центом, если не знал, что в данной игре шельмуют, и как.

Отсоветовав нам заниматься этим, он сводил нас в игорный дом и на скачки, и показал нам множество приёмов своей профессии: как метать карты и выигрывать, на случай, если нам придётся играть.

- Таперича вам больше незачем быть простаками, - учил он. - Но также ни к чему быть шулерами, - добавил он после паузы.

Но мы пользовались этим против наших противников. Мы разучили несколько способов жульничества, оттренировали их так, что набрались нахальства и уверенности.

После того наши "удачи" стали феноменальны. У нас появились деньги, даже больше, чем нам было нужно. Во время последних двух лет моего пребывания в университете я получал зарплату как преподаватель военного дела в одной из подготовительных школ города, а мой приятель по комнате, приёмный сын богатого золотопромышленника, имел щедрое содержание. Но мы продолжали играть и мошенничать в карты, как мы считали, ради интереса, но в самом деле это было из-за денег. И позже, когда я был студентом в Германии, я продолжал играть, честно, ножестко и ... ради денег, в которых не нуждался. Я играл до тех пор, пока однажды в берлинском кафе Бауэр, один американец, которому не везло в покер всю ночь напролёт, проиграл значительную сумму, из которой я унёс больше, чем мне причиталось. На следующий день мы прочитали в газетах, что, вернувшись домой, он застрелился. С тех пор я никогда больше не играл в азартные игры - во всяком случае в карты.