Британская империя. Разделяй и властвуй! - Джон Сили

Англии принадлежала слава перенесения в современное государство страну той свободы, которая жила в городах-государствах Греции и Италии. Теперь вновь основанное в Америке государство унаследовало созданную Англией систему, снабдив ее в теории и на практике всеми теми изменениями, которые оказались необходимыми для приложения ее к еще более обширной территории. В результате американской революции создается новое обширное государство, по пространству принадлежащее к одной категории с Индией и Россией, по степени развития личной свободы им резко противоположное. Гегель изображал всемирную историю как постепенное развитие человеческой свободной воли. Согласно его представлению, существуют государства, где свободно только одно лицо, другие – где несколько лиц пользуются свободою, и третьи – где свобода – достояние многих. Распределим государства по степени развития в них духа свободы, и мы увидим, что большинство обширных государств придется поместить на нижнем конце шкалы. Что же касается Соединенных Штатов, то никто не усомнится поставить это громадное государство одним из первых: нигде в другом государстве свободная воля каждой отдельной личности не проявляется с такой силой и деятельностью, как в американской республике.

Вот результат, который не только велик, но и величествен! Для англичан он должен быть неизмеримо интереснее и важнее, чем для остального человечества, в силу исключительности того отношения, в котором они стояли к будущему государству. Во всей истории мы не находим другого примера, где бы два государства находились между собою в таких отношениях, в каких находились Англия и Соединенные Штаты. Правда, южноамериканские республики тем же путем выросли из Испании, а Бразилия – из Португалии; но, во-первых, эти новые государства нельзя назвать великими, и, во-вторых, как я уже сказал, население их обладает значительной долей индейской крови. К тому же великое государство, возникшее из Англии, с населением преимущественно английской крови, не было отделено от метрополии таким пространством, каким отделялись от Испании и Португалии их прежние колонии; обратно, ввиду крайне широкого расселения и повсеместной деятельности обоих народов, новое государство постоянно близко к Англии, постоянно соприкасается с нею, оказывает на нее сильное влияние необычностью своей судьбы и новизной своих начинаний, испытывая при этом само во многих отношениях влияние Англии, особенно через посредство ее литературы.

Вообще нет более значительного вопроса, чем вопрос о взаимном влиянии этих двух ветвей английской расы. От решения его зависит будущность планеты. А если это так, то что же можно сказать об отношении английских историков к американской революции? Можно подумать, что важность этого события для английской и всеобщей истории ими совершенно не оценена. Они спешат отделаться от него. Они входят в прения о праве облагать пошлиной и живо рисуют красноречие Чатама; описывают войну, извиняясь за поражения, преувеличивая успехи англичан; рассказывают несколько анекдотов о Франклине, отдают должное заслугам Вашингтона и затем бросают вопрос, как будто он им надоел и вовсе их не интересует. Самый незначительный эпизод из нескончаемой распри со Стюартами занял бы их гораздо дольше, приключение принца Чарльза-Эдуарда воспламенило бы их воображение, вопрос об авторе писем Юниуса[94] возбудил бы их любопытство. Неужели в этом нет чего-то ненормального? Очевидно, мы еще не знаем, что такое история; очевидно, то, что мы называли до сих пор историей, – не история и должно называться другим именем – биографией или партийной политикой. Я утверждаю, что история – не конституционное законодательство, не парламентские поединки, не биография великих мужей; и она даже не нравственная философия. Она имеет дело с государствами, она исследует их возникновение, развитие и взаимное влияние, обсуждает причины, ведущие к их благоденствию или падению.

Однако в этих лекциях о расширении Англии американская революция должна рассматриваться только с одной стороны – как конец первой попытки Англии к расширению. Подобно мыльному пузырю, Великая Британия расширялась быстро и затем лопнула. С тех пор она снова расширяется – удастся ли ей избежать второй половины силлогизма?

Постоянно повторяют, как нечто неоспоримое, что отпадение американских колоний было неизбежным следствием естественного закона, требующего, чтобы всякая колония, достигнув зрелости, стремилась сделаться самостоятельной. Исходя из этого утверждения, государственных людей времен Георга II – Джорджа Гренвиля (Grenville), Чарльза Тауншенда (Townshend) и лорда Норта – признают виновными только в ускорении неизбежной катастрофы. По этому поводу мне почти ничего не остается прибавить к сказанному ранее. Пока существует взгляд на колонию, как на поместье, из которого метрополия должна извлекать денежные выгоды, ее приверженность к метрополии будет крайне сомнительна, и она постарается освободиться при первой возможности. Сравнение колонии с возмужавшим сыном при этом условии и наполовину не выражает истинного характера отношений. При такой системе с колонией обращаются не как с сыном, а как с рабом, и колония сбросит с себя иго не с благодарностью, как взрослый сын, но с чувством негодования, которое никогда ее не покинет. В этом смысле отпадение американских колоний было неизбежно только благодаря старой колониальной системе.

Я объяснил, как трудно было в то время заменить ее лучшей системой, и однако такая лучшая система существует и в настоящее время может быть применима. Теперь не существуют те основания, благодаря которым колония после нескольких лет связи с метрополией должна желать эмансипации. Даже и прежде практика английского колониального правления была гораздо лучше теории. Мы не должны думать, что колонии возмутились против английского правления как такового. Правление, против которого они восстали, было правлением Георга III в первые двадцать пять лет его царствования; даже во внутренних делах правительство этой эпохи отличалось своей узостью и упорством. Недовольство замечалось не только в колониях, но и в самой Англии. Мансфильд (Mansfeld),[95] с одной стороны, а Гренвиль (Grenville) – с другой, как раз в эту эпоху создали то толкование английской свободы, которое лишало ее всякой реальности. Эта вновь придуманная система (а отнюдь не обычная система) английского управления повсюду равно возбуждала недовольство и вызвала одновременно агитацию Вилькса в Англии и колониальное волнение за Атлантическим океаном. Разница в том, что недовольные в Англии не имели под руками того простого средства, каким располагали недовольные в Массачусетсе и Виргинии: они не могли свергнуть правительство, которое их оскорбляло.

Итак, наши колонии возмутились не просто потому, что они были колониями, а потому, что они были колониями под управлением старой колониальной системы, которая в тот момент применялась особенно узко и педантично. Вместе с тем я сейчас покажу, что всякий вывод, сделанный на основании истории этих колоний, может быть оспариваем в силу того, что эти колонии не были нормальными колониями и отличались совсем особенным характером.

По новейшим представлениям колония являет собою общество, образовавшееся от избытка населения в другом обществе. Перенаселение и бедность в одной стране создают выселение в другую страну, обладающую большей вместимостью и более богатую. Я объяснял уже, что наши американские колонии были иного характера. С одной стороны, в Англии[96] того времени не было перенаселения; с другой – восточный берег Атлантического океана, где эти колонии были основаны, не привлекал своим особенным богатством. Это не Эльдорадо, не Потози; северная его часть даже бедна. Почему же там селились колонисты? Ими управляет один преобладающий мотив – тот самый мотив, который Моисей выставлял фараону, настаивая на исходе израильтян: «Нам нужно отправиться в пустыню на семь дней пути, чтобы принести жертву Господу Богу нашему». Их побуждала религия. Они желали жить по вере и совершать обряды, которые не были терпимы в Англии. Правда, не везде было так, и Виргиния была населена последователями англиканской церкви; но колонисты Новой Англии были пуритане, Пенсильвании – квакеры, Мериленда – католики; о Южной Каролине мы читаем,[97] что «последователи англиканской церкви не составляли и трети жителей»; «множество учителей и истолкователей всех родов и всяких вероисповеданий обучали различным религиозным мнениям». Таким образом, «эмиграция» той эпохи была настоящим исходом, религиозной эмиграцией. В этом-то и заключается вся разница. Возможно, конечно, что и эмигрант, покидающий родину с исключительной целью составить состояние, может со временем забыть ее, но это маловероятно; разлука делает родину дороже, расстояние идеализирует ее; составив состояние, он захочет вернуться, пожелает быть погребенным в родной земле. Есть только одна сила, которая может разрушить это очарование родины, и сила эта – религия. Религия может превратить переселение в исход. Те, которые покидают Трою, унося своих богов, могут сопротивляться чувству, влекущему их на родину; они с уверенностью могут строить свой Лавиниум, Альбу и даже Рим на новой, дотоле не освященной почве. Ибо, я постоянно держусь этого мнения, религия является великим, созидающим государства началом. Американские колонисты могли создать новое государство потому, что они уже составляли церковь; церковь – душа государства; где есть церковь, там со временем вырастает и государство; но если вы видите государство, которое не есть в известном смысле церковь, то знайте, что оно не будет существовать долго.