Британская империя. Разделяй и властвуй! - Джон Сили

Реально Англия приобрела Акадию, или Новую Шотландию, и Ньюфаундленд (уступленные Францией) и получила договор ассиенто[82] от Испании. Таким образом, был сделан первый шаг к разрушению Великой Франции: она была лишена одной из ее трех колоний в Северной Америке, где она тогда обладала Акадией, Канадой и Луизианой. Вместе с тем была сделана первая крупная брешь в невыносимой испанской монополии, закрывавшей тогда значительную часть Центральной и Южной Америки для мировой торговли. Англия получила право снабжать испанскую Америку невольниками, вскоре за тем ей удалось провозить другую контрабанду.

Здесь я должен несколько остановиться, чтобы сделать общее замечание. Вы видите, что, обозревая рост Великой Британии, я не делаю ни малейших попыток прославлять завоевания или оправдывать средства, к которым прибегали мои соотечественники, точно так же, как, указывая на то, что Англия опередила своих четырех соперниц, я очень далек от мысли приписывать ей какие-нибудь особенные доблести. Я не приглашаю вас восхищаться или одобрять Дрека, Хокинза, республику Кромвеля или правление Карла II. И на самом деле, не легко оправдать тех, кто создал Великую Британию, хотя в их подвигах есть много, чем можно восхищаться, и, во всяком случае, гораздо менее заслуживающего порицания и возбуждающего отвращение, чем в поступках испанских авантюристов. Но я не пишу биографии этих людей; я трактую об их деяниях не в качестве биографа, поэта или моралиста. Я постоянно занят одной задачей – установить причинную связь событий. Я постоянно задаю себе вопрос: как возникло то или другое предприятие, и почему оно увенчалось успехом? Я задаю эти вопросы не с той целью, чтобы подражать тем поступкам, о которых мы читаем, а с той, чтобы открыть законы, управляющие возникновением, расширением, благоденствием и падением государств. Я имею и другую цель: мне хотелось бы бросить свет на вопрос, будет ли Великая Британия в том виде, как она сейчас существует, процветать, продлится ли ее существование или она распадется. Быть может, вы спросите меня, можно ли ожидать или желать, чтобы она благоденствовала, если преступление лежит в основе ее созидания. Но в истории мы не видим, чтобы незаконные завоевания одного поколения необходимо утрачивались следующим; правительства не следует отождествлять с частными собственниками, и потому нет основания считать, что государства имеют право, и тем паче, что они обязаны возвращать то, что ими приобретено незаконно. Нормандское завоевание было незаконно, но оно повело к благоденствию, и даже к прочному благоденствию страны. Нельзя забывать, что в самой Англии англичане – наследники саксонских пиратов. Владельные грамоты народов на занимаемую ими территорию обыкновенно относятся к первобытным временам и покоятся на насилии и убийствах, а Великая Британия созидалась при ярком свете истории. Правда, ее территория была отчасти приобретена неправедными путями, но пути эти были менее неправедны, чем те, которыми создались территории многих других держав, и даже, быть может, она создалась гораздо менее незаконно, чем территории тех государств, владение которых является самым древним и общепризнанным. Если мы сравним ее по характеру происхождения с другими империями, то найдем, что она возникла точно таким же путем, что ее основатели имели те же самые, не всегда благородные мотивы, что они выказали много лютой алчности, смешанной с героизмом, что не особенно тревожились нравственными соображениями в своих отношениях к врагам и соперникам, хотя между собою часто проявляли благородное самоотвержение. Мы находим, таким образом, что Великая Британия походит на другие империи, что ее происхождение было такое же, как и других государств, что в общем ее летописи не хуже, а скорее лучше большинства. Они явно чище летописей Великой Испании, бесконечно более запятнанных жестокостями и грабежом. На некоторых страницах английских летописей мы видим истинное величие в мыслях и, по крайней мере, стремление к справедливым поступкам, которые далеко не всегда встречаются в истории колонизации. Некоторые из основателей колоний напоминают нам Авраама и Энея. С другой стороны, совершаемые преступления были преступлениями, присущими тогда всякой колонизации.

Я говорю здесь об этом потому, что хочу обратиться к одному из самых тяжких из этих преступлений. Англия принимала уже участие в торговле невольниками при Елизавете, когда Хокинз прославился как первый англичанин, запятнавший себе руки ее ужасами. У Гаклюйта вы найдете его собственный рассказ о том, как он в 1567 году напал на африканский город, хижины которого были покрыты сухими пальмовыми листьями, как он поджег его и из «8000 обитателей он успел схватить 250 человек мужчин, женщин и детей». Но мы не должны полагать, что начиная с того времени и до уничтожения торговли невольниками Англия принимала в ней деятельное или выдающееся участие. У Англии тогда и еще пятьдесят лет спустя не было колоний, где был бы спрос на невольников, а когда она приобрела такие колонии, то в них не было рудников, как в первых колониях Испании, где так нуждались в невольничьем труде. Участие Англии в торге невольниками вырастало постепенно в семнадцатом веке, параллельно с ростом ее колониальной империи. Утрехтским договором участие это как бы установлено и сделалось «центральной целью английской политики».[83] И с ужасом я должен сознаться, что с этой поры англичане стали принимать едва ли не самое деятельное участие в работорговле и запятнали себя более других народов ее чудовищными ужасами.

Это значит только, что англичане в этом отношении не были лучше других народов и, заняв, наконец, высшее место среди торговых наций мира, вырвали благодаря военным успехам ассиенто у Испании и тем самым получили наибольшую долю в этой жестокой торговле. Это необходимо иметь в виду, когда читаешь ужасные повествования, которые были впоследствии изданы партией аболиционистов. Соучастниками англичан в этом преступлении были все нации, обладавшие колониями; зачинщиками были не англичане, и если в течение некоторого времени они являлись более тяжкими преступниками, чем другие нации, то вина их смягчается тем, что они сами обнародовали свои преступления, раскаялись в них и наконец бросили гнусный торг. Однако надо помнить, что успешное развитие Англии, достигшее своего апогея в Утрехтском мире (1713), секуляризовало и материализовало английский народ сильнее, чем вся предыдущая его история. Никогда прежде не было такого торжества корыстолюбивых мотивов, никогда религия и нравственное начало не были так дискредитированы, как в продолжение следующих тридцати лет. Начало этого растления относят обычно к более раннему времени и приписывают неверной причине. Цинизм и безнравственность наступили, собственно, не после Реставрации, а после революции 1688 года, и особенно после царствования королевы Анны. Маколей в своем известном опыте «Комические драматурги Реставрации» цинизм четырех писателей – Уишерли (Wisherley), Конгрива (Congreve), Ванбрега (Vanbrugh) и Фаркуара (Farquhar) – приписывает Реставрации, но трое из них начали писать только несколько лет спустя после революции.

Итак, мы достигли той стадии, когда Англия, вынесенная ходом своего расширения вперед, выступает впервые в качестве первенствующей морской и торговой мировой державы. Ясно, что эти атрибуты она получила вследствие своей связи с Новым Светом, и тем не менее она не является в то время, по крайней мере на первый взгляд, абсолютно первенствующей колониальной державой. Протяжение ее территорий было все еще ничтожно по сравнению с территориями Испании и значительно уступало территории Португалии. Ее владения слагались в Северной Америке из бахромы колоний вдоль Атлантического океана, из нескольких Вест-Индских островов и нескольких коммерческих станций в Индии; что значило это в сравнении с могучими вице-королевствами Испании в Южной и Центральной Америке? И Франция того времени, как колониальная держава, могла казаться могущественнее Англии; ее колониальная политика казалась более целесообразной и успешной.

Следующий фазис в истории Великой Британии я уже рассматривал в первых главах. Голландия – в упадке, и Англии приходится вести состязание с Испанией и Францией, связанными между собою фамильным договором. При этом она имеет больше дела с Францией, так как и в Америке, и в Индии ее соседкой является Франция, а не Испания. И вот начинается уже описанный мною поединок между Францией и Англией. Решающим событием его была Семилетняя война и новое положение, дарованное Англии Парижским трактатом 1762 года. Это кульминационный пункт могущества Англии в восемнадцатом столетии; по крайней мере никогда с тех пор Англия не занимала такого высокого положения по отношению к другим государствам. На одну минуту казалось, что вся Северная Америка должна достаться ей и войти в состав Великой Британии. По пространству такая империя не была бы обширнее испанских владений, но как неизмеримо выше была бы она по внутреннему величию и силе! Испанская Империя в самой основе своей имела крупный недостаток, она по крови не была европейской. Не говоря уже о том, что чисто европейская часть ее населения принадлежала к романской расе, которая даже в Европе была в упадке, – на территории испанских колоний значительная часть населения заключала в себе примесь варварской крови, и еще большая его часть была чисто варварской крови. Английская же империя, за исключением невольников, имела население исключительно цивилизованной расы; а примеры из древней истории показывают, что изолированная невольническая каста, исправляющая трудные и грубые работы, вполне совместима с высокой формой цивилизации; гораздо опаснее порча национального типа примесью варварской крови.