Британская империя. Разделяй и властвуй! - Джон Сили

Этот момент отмечает не только падение, но и возвышение мировой державы. Англия к этому времени научилась пользоваться примером Голландии и теперь следует по тому же пути к коммерческому преобладанию. Первые Стюарты, хотя в их царствование и были впервые основаны колонии, не прониклись, по-видимому, новыми идеями. Они не следуют системе Елизаветы и обращают свои взоры скорее на Старый Свет, чем на Новый. Но реакция эта прекращается, когда власть переходит к республиканской партии; тогда начинается политика, правда, не очень разборчивая, но зато умелая, решительная и успешная.

Эта «океаническая» политика, направленная к западу, подобна политике последних лет царствования Елизаветы. Здесь впервые Новый Свет воздействует на Старый посредством личного влияния. Д-р Польфри (Dr. Polfrey) чрезвычайно интересно проследил влияние, так сказать, элемента Новой Англии в парламентских партиях этого времени. Новая Англия сама по себе была детищем пуританизма, и притом пуританизма в его вторичной фракции индепендентов, приверженцем которых был сам Кромвель. Поэтому Новая Англия принимает самое близкое участие в английской революции. Можно назвать нескольких выдающихся политиков того времени, которые сами жили в Массачусетсе, например, сэр Генри Вен (Sir Henry Vane), Гюг Питере (Hugh Peters),[57] капеллан Кромвеля, и др. В это же время великий английский флот, сделавшийся впоследствии столь знаменитым, начинает владычествовать на морях под командой Роберта Блека (Robert Blake).[58] С этого момента орудием английского могущества делается военный флот. Армия, несмотря на то что она организована лучше, чем когда-либо, и, в сущности, узурпировала правительство, посадив на трон своего полководца, претерпевает падение и подвергается нападкам народа, тогда как флот с этого времени делается навсегда его любимцем. Отныне создается общее убеждение, что Англия – не военное государство, что она или вовсе не должна иметь армии, или должна иметь возможно меньшую армию, но что флот ее должен быть сильнейшим в мире.

С нашей точки зрения, колониальная политика Кромвеля интересна не своею большей нравственностью и не большей успешностью по сравнению с политикой Реставрации, но тем, что она служит образцом, которому следует Карл II. Нравственная прямота едва ли составляет ее характерную черту; религиозность же сделалась бы самой опасной ее стороной, если бы протекторат продолжался дольше. Ибо ничего нет опаснее империализма, начертавшего на своем знамени идею. Протестантизм был бы для императора Оливера тем же, чем были идеи революции для Наполеона и его племянника.

Успешность его политики принадлежит к тому же типу, как и успех Наполеона. Англия на время делается военным государством и по необходимости занимает гораздо более высокое положение в свете, чем то, какое она оказалась бы в силах удержать, если бы распустила армию и сделалась конституционной страной. Для протектората было счастьем, что он прекратился раньше, чем истинный характер его был понят. В силу самой своей природы он должен был стремиться к войне. Было бы иллюзией предполагать, что пуританизм протектора или его партии аналогичен современному либерализму и, как таковой, должен был внушать отвращение к войне. Прочтите панегирик Кромвелю, написанный Марвеллем (Marvell). Добродетельный поэт предсказывает, что Оливер скоро будет «Цезарем для Галлии и Ганнибалом для Италии». Возмущает ли поэта такая перспектива? Ничуть. Чтобы герой не колебался на своем пути, он заклинает его «идти неутомимо вперед» и велит ему помнить, что «те же подвиги, какие дают могущество, должны его поддерживать». Когда мы изучаем иностранную политику протектора, мы находим, что он не забывает этого принципа. Он, по-видимому, желает религиозной войны, в которой Англия играла бы такую же роль в Европе, какую сам он со своими «железнобокими» играл в Англии. Некоторые из современных поклонников Кромвеля заметили это. «Говоря по правде, – пишет Маколей, – ничего на свете не мог Кромвель так сильно желать для себя самого и для своей семьи, как общей религиозной войны в Европе… К несчастью для него, он имел только один случай выказать свои превосходные военные таланты, и то в войне, которую вел против жителей самих Британских островов». Нельзя не содрогнуться при мысли о той опасности для Англии, какая была устранена падением протектората. По эту сторону Атлантического океана, на континенте, эта империалистская политика развилась далеко не совершенно, зато на другом его берегу, в Новом Свете, куда она с течением времени была перенесена, она имела более длительные последствия. На континенте политика Кромвеля – это та же политика Долгого Парламента до него и Карла II – после него. Она носит какой-то самовластный, неразборчивый характер. Так, Кромвель, руководствуясь своим личным желанием, без прямого или косвенного совещания с народом, несмотря на оппозицию совета, вовлекает страну в войну с Испанией. Война эта началась так, как начинали войны старинные морские разбойники времен Елизаветы, – внезапной высадкой в Сан-Доминго, без предварительной ссоры и без формального объявления войны. Я помню, как мой предшественник, сэр Дж. Стивен (Sir J. Stephen), говорил с этой же кафедры, что если кому-либо из его слушателей нравится дух разрушения, то он рекомендовал бы ему обратить свои симпатии на пирата Кромвеля. Быть может, это покажется нам слишком строгим приговором, особенно если мы примем во внимание бесправие всех морских войн того времени. Я хочу только показать вам ту общность, которая существовала между политикой Кромвеля и политикой Елизаветы, а равно и той политикой, какой придерживалась нация в восемнадцатом столетии, когда в 1739 году она снова начала войну, имея в виду уничтожить испанскую монополию. Во всех этих моментах равно заметна та тесная связь, какую старая колониальная система установила между войной и торговлей.

Но наиболее характерным для периода республики и для всей середины семнадцатого столетия является не война с Испанией, а война с Голландией. Хотя разрыв Кромвеля с Испанией по своей жестокой внезапности поразительно иллюстрирует дух новой торговой политики, тем не менее он может быть истолкован ошибочно: Испания была великой католической державой, и можно предположить, что ее война с Англией была вызвана не тяготением к Новому Свету, а другой, равно великой исторической причиной того времени – Реформацией. Этого нельзя сказать о войне с Голландией. Если бы в семнадцатом столетии определяющее влияние принадлежало Реформации, то Англия и Голландия находились бы в прочном союзе. Но это влияние быстро уступает другому – торговому соперничеству, вызванному открытием Нового Света, и лучшим доказательством этого служит тот факт, что в течение всей середины семнадцатого столетия Англия и Голландия ведут между собою крупные морские войны совершенно нового характера. Эти войны редко рассматриваются как нечто целое и потому объясняются обыкновенно причинами, которые, в сущности, были лишь второстепенными. Это в особенности верно относительно войны 1672 года, ответственность за которую всецело возлагают на Карла II и его министерство «cabal».[59] Как доказательство легкомысленной безнравственности правительства приводят тот факт, что оно вступило в союз с католическим правительством Людовика XIV, чтобы нанести смертельный удар братской протестантской державе; уверяют при этом, что правительство руководилось исключительно династическими соображениями, желая ниспровергнуть олигархическую, или Лувштейнскую, фракцию и отдать власть в руки молодого принца Оранского, племянника Карла II.[60]

Без сомнения, Карл II имел эту цель, и тем не менее ни война с Голландией, ни союз с Францией не представляли собою в то время ничего нового. Карл II не изменял круто иностранной политики. Он следовал примеру республики и Кромвеля: первая вела жестокую войну с Голландией, второй заключил союз с Францией. Таким образом, направление политики поддерживалось в том же духе деятелями, унаследовавшими традиции республики. Антоний Ашли Купер (Anthony Ashley Cooper),[61] человек, воодушевленный теми же идеями, как и Кромвель, сохранил его традиции; он цитировал старинное изречение: Delenda est Carthago, подразумевая под ним: «Голландия – наша соперница в торговле, на океане и в Новом Свете. Уничтожим ее, хотя она и протестантская держава, уничтожим ее с помощью католической державы». Таков был принцип деятелей республики и протектората; как пуритане, они восставали против папства, но хорошо понимали, что в их век борьба церквей отступает на задний план, а соперничество морских держав за торговлю и империю в Новом Свете занимает первое место, делается вопросом дня.

Итак, мы можем теперь заполнить пробел в нашем очерке Великой Британии. В войне Елизаветы с Испанией мы видели то движение, то брожение, из которого должна была вырасти Великая Британия. Мы видели, что в XVII веке, при двух первых Стюартах, Великая Британия действительно зачинается: являются поселения Виргинии, Новой Англии и Мериленда.[62] Значительно позднее, в восемнадцатом столетии, мы нашли ее, уже более зрелую, вовлеченной в продолжительный поединок с Великой Францией. В настоящей лекции мы проследили ее развитие в промежуточный период – период начала военного флота Англии и ее великого поединка с Голландией. Период этот обнимает средину семнадцатого столетия и заключает в себе первые великие морские войны Англии и следовавшие за ними приобретения. Ямайка завоевана у Испании при Кромвеле; Бомбей передан Карлу II Португалией; Нью-Йорк приобретен им же от Голландии.[63] Вслед за великой борьбой с Голландией следует (1664–1667 и 1672) время тесного союза с нею при Вильгельме Оранском (1688–1702). Я рассматриваю это явление как временное возобновление борьбы за реформацию. Отмена Нантского эдикта снова вернула мир к религиозным войнам шестнадцатого столетия. Новый Свет на время отступает на задний план; еще раз воскресает вопрос о католицизме и религиозной свободе; снова две протестантские державы находятся в тесном союзе против Франции: Вильгельм управляет обоими государствами; соперничество из-за торговли на некоторое время прекращается.