Осколки царства - Дмитрий Володихин

...Игорь долго принимал душ. Почистил зубы. Дезодорантом пользоваться не стал: Василиса отучила его от этого. Игорев запах ей нравился, ее запах приводил Игоря в состояние прочного безумия. Было в нем что-то от одуряющих ароматов цветущего луга. Вымыл волосы. Он долго не решался купить этот шампунь-плюс-дезодорант - очень дорого, невероятно дорого... Но царица даровала ему свою близость. О деньгах думать было бы неправильно; собственная нерешительность приносила неприятное ощущение. Он сам - сам! вытягивал с такими мыслями на шесть-семь. Высушил волосы феном. Потом они будут блестеть. Приоткрыл дверь в прохладный коридор, чтобы не вспотеть, выйдя из ванны: очень тесно, с вентиляцией никогда ничего не удавалось сделать, теплый пар висел низко. Насухо вытерся пушистым полотенцем. Если бы он мог очистить свою душу, промыть внутренности и наполнить сосуды горячим сухим ветром вместо крови, то сделал бы так. Игорю все казалось, что очищения водой мало. Мир въедался в него тысячами невидимых маленьких щупалец. Они кололи, как маленькие зубки какого-нибудь микроскопического хомяка. Иногда ему казалось: вся жизнь по своему глубинному содержанию предназначена для того, чтобы даровать бесконечные мучения. Но это, конечно, неправда. Просто сегодня стоит время боев и тьмы; от него немудрено устать.

У Игоря оставалось ровно столько времени, чтобы приготовить кофе по рецепту Василисы. С корицей и взбитыми сливками. И еще с травами, названий которых он не знал. Как-то раз она принесла маленькую баночку с зеленоватым порошком и сказала, сколько и в какой момент сыпать в кофе. Пить - из очень маленькой чашечки глотками-каплями. Запивать холодной водой. Похоже на горчайшее лекарство. Царица смеялась: взбитые сливки нужны только на первые два-три раза, чтобы легче привыкалось. Он так и не привык. Василиса пила с ним заодно с ненужными сливками - по ее мнению, не следует заражать человека чувством собственного ничтожества. "Ты! Нет ничего большего, из того, что я жертвовала когда-либо мужчине ради близости с ним", - это было самое откровенное признание за все время, пока они вместе. Кофе мог поднять мертвеца из гроба. Игорь никогда не пробовал наркотики, но счел, что сходство определенно есть. После первых четырех глотков-капель счел. Василиса угадала его мысли и ответила с неожиданной строгостью: "Надеюсь, ты понимаешь, между мной и наркотиками невозможна никакая связь. Совершенно так же, как между мной и любой магией". Разумеется, Игорь не понимал. Но какой-то потаенный инстинкт подсказывал ему: да, так и есть. Бог весть, какая тут причина, но ведра на утюгах не женятся. И трагики в мультфильмах не играют. Книги несъедобны, дубы не пляшут. Василиса не может иметь ничего общего ни с наркотикам, ни с магией. Но Ее кофе должен быть необычным. Точно так же, как Ее поцелуй, например.

Поставив кофе, Игорь помолился. Потом снял турку с огня, разлил состав по наперсткам. Присел, посмотрел на часы, отчего-то принялся подсчитывать секунды. На цифре 20 услышал звонок...

Василиса улыбнулась ему и вошла. Других приветствий не полагалось. Она никогда не носила платков и шапок: "Мои волосы краше..." Волосы, светло-русые, такие длинные, что доставали до пупочка в те минуты, когда обнаженная Василиса стояла перед зеркалом, действительно, были бы краше любых шитых мехов, заведись они на царицыной голове невесть какой причудой. Но суть дела состояла, конечно же, в другом: головы, которым так идут короны, не терпят иных головных уборов. Игорь повесил на крючок ее куртку, приютив мимолетное дыхание холода и сырости. Василиса повернулась к нему, положила обе ладони на грудь и потерлась о щеку. Ее пальцы скользнули вниз и сжали руку Игоря у запястья. Прежде, в самом начале, он все пытался в такие моменты обнять, поцеловать царицу, но она раз за разом терпеливо объясняла ему, что эту красивую ласку правильно просто принимать, не пытаясь ответить. Прикосновения, из которых сложен ее узор, сильны и значат необыкновенно много. Любой ответ - уже перебор.

- Сколько я у тебя сегодня? Ты не говоришь, сколько я - один? Три? Семь?

- Ты всегда была ноль. Ты невозможна.

Ее брови взметнулись, рисуя график легкого замешательства:

- Ты никогда не говорил об этом.

- Не так уж это важно.

- Не знаю. Возможно, гораздо важнее, чем ты думаешь. Кроме того, приятно быть яблочком в твоей мишени.

- Пойдем. Твой кофе. Твое присутствие. Мое блаженство.

- О, нет. Сегодня все будет иначе. Я хочу, чтобы это произошло сразу.

Нимало не интересуясь реакцией Игоря, она вошла в комнату и принялась колдовать с заколками.

Происходило нечто невероятное. Господь с ними, с холодеющими наперстками. В них ли дело! Василиса всегда была мастером выстраивать ритуалы, придавая простым словам и действиям символический смысл. Сколь много среди женщин таких мастеров! Они ткут из жизни ковры престранных церемоний; попав в обойму необходимых па подобной церемонии, жест или фраза получают заряд какой-то первобытной силы. То есть силы первоначального их значения. Мужчина не понимает, как много значит для него, обернувшись у подъезда, увидеть в окне третьего этажа улыбку и прощальное движение ладошки его любимой. Не понимает год, два... Однажды происходит ссора, в запальчивости оба говорят обидные слова, кипят гневом и почти готовы ударить. Но церемония вяжет прочно, нарушить или изменить ее волен только тот, кто создавал; и вот мужчина машинально поворачивает голову, выйдя из подъезда... Нет в окне ни улыбки, ни движения. И так больно ему, такая мука терзает его сердце, что прогреми две минуты назад слово "развод" или слово "ненавижу", и то рана была бы не столь глубока. Василисины ритуалы не прятали ловушек на будущее, но всегда бывали чрезвычайно прочны. Заведя какой-нибудь порядок, царица придерживалась его с недюжинным упорством, а Игорь следовал за ней. Ритуал кофе рассчитан был на две пары наперстков и час беседы. Василиса почти ничего не рассказывала о себе, он даже не знал, где она живет, кем она работает, не знал домашнего ее телефона. Царица могла снизойти к нему, даруя редкий телефонный разговор или визит. Ей нравилось говорить о книгах. Иногда она очень подробно рассказывала, о чем прочла, особенно если это касалось древней истории или мифов. Порой Игорь ловил ее на необычных высказываниях, как будто она знала исправный список истории, протограф, по сравнению с которым все прочие версии - вторичны. Чего стоила ее оценка какого-то Лугальзагеси: неуравновешенный человек, слабый, жаль, что Бог одарил Умму таким государем в эпоху великих битв. Или еще того горше: некий Энкиду, "знаешь ли, действительно существовал"... Иногда Василиса приносила что-нибудь с собой и повелевала прочитать к следующему разу. Ни разу не случалось, чтобы она забыла спросить его мнение. Еще она любила слушать, как прошел его день, желала знать все до мельчайших подробностей, порой спрашивала, что именно чувствовал Игорь, произнося четыре часа назад какую-нибудь фразу из числа проходных. Она очень точно чувствовала его стиль и даже поправляла: "Нет, ты не мог так сказать. Ты бы сказал вот так..." Чаще всего Василиса не ошибалась. Царица интересовалась его родословной; по бесстрастному лицу ее невозможно было определить: то ли Василиса оценивает степень презрения, которая уместна по отношению к человеку, не знающему собственного прадеда, то ли распутывала какой-то интеллектуальный клубок без особой надежды на успех. Однажды, к изумлению Игоря, она сказала: "Как жаль, что невозможно узнать, откуда берется кровь, способная на чистоту". Царица оценивала его поступки. Не стеснялась жаловать одобрением, еще меньше стеснялась выносить приговор. Ее оценки почти всегда совпадали с цифрами на внутренней шкале Игоря, причем время от времени шкала оказывалась недостаточно строга. Однажды Василиса разгневалась: он поведал, как согласился сделать для рекламного отдела работу, которую знал не слишком хорошо, - в тот день Игорь чувствовал страшную головную боль, переходящую в преддверие гриппа, ему не хватило энергии отказать. "Это неправильно, - сказала она, - это недостойно. Весь этот мир состоит из миллиардов маленьких согласий и отказов. Я надеюсь, ты понимаешь?" Василиса ушла тогда, пробыв всего полчаса и оставив его ошеломленным. Как правило, он говорил, говорил, и его ладонь оказывалась в ладонях царицы, его ладонью гладили царственную шею, его ладонь покрывали пленительными поцелуями, не сводя внимательных глаз с лица и не давая прерваться. Вскоре после этого она просто говорила: "Пойдем". Чем больше ей нравился день или несколько дней Игоря, тем скорее она брала его руку и звала его в постель.