Эра негодяев - Александр Усовский

— Та ни, хлопци, ниякых мытныкив нэ трэба. Давайтэ двадцать долларив, та й йихайтэ соби.

— Без квитанции не имею права. Квитанцию выпишите?

— Та якый тоби квиток? Добре, добре. Дайтэ хочь пъять грывень… — Теперь уже просто канючил весовой чин.

— Нет украинских. Есть пара бутылок пива. Пойдет?

— Та давайтэ. Ось, навъязалысь на мою голову…

Он залез в кабину, достал две бутылки 'Оболони', торжественно вручил весовику. Ладно, совсем без потерь преодолеть Украину — это было бы все же слишком хорошо. Пусть это будет жертва дорожному богу…

Карпаты были великолепны! Даже сейчас, зимой, они изумляли своей дикой красотой. Надвигались они угрюмо, уверенно; вот только сейчас 'ивеко' шла по ровному, как стол, тракту, а мрачные шапки окутанных в зеленый хвойный океан горных вершин были далеко впереди, у горизонта — и вдруг выросли вокруг, а дорога, только что бывшая прямой, как стрела — начала изгибаться бесконечными серпантинами. Всё выше, и выше, и выше — и вот из кабины открывается захватывающий вид на лежащий где-то далеко внизу, почти игрушечный с этой высоты, посёлок, который они покинули два часа назад — серпантины завели их на перевал; а казалось, что дорога петляет просто так, без видимой цели.

Трижды они взбирались на жутковатую верхотуру по затейливым серпантинам, трижды спускались вниз — и, наконец, за поселком Чинадиево вырвались на Большую Венгерскую равнину. Горы остались позади, впереди, насколько хватало глаз, лежали плодороднейшие земли Закарпатской области Украины; где-то за горизонтом, по бурной и мутной Тисе, проходила венгерская граница, к которой и стремился их автопоезд.

Миновав Мукачево, уже к вечеру они добрались до Чопа, и с размаху ткнулись в хвост гигантской очереди из четырех сотен большегрузных фур.

— Николаич, я с тобой ждать в колейке не буду. Документы у тебя на руках, а я, пожалуй, поеду домой.

— Езжай, Саня. Тут я и сам справлюсь, что тебе время терять. — Водитель, как видно, все же рассчитывал, что он сопроводит его до самой венгерской таможни — стоять в очереди трое суток одному все же тоскливо — но также понимал, что служебные обязанности экспедитора, оговоренные в Минске, здесь заканчивались.

— Да, Николаич. Серега давал двести баксов на расходы по Украине, мы потратили шестьдесят пять. Сто тридцать пять пополам?

— О, цэ дило! — развеселился водитель.

Он тогда честно разделил остаток; эти деньги, на самом деле, ему были не нужны, он мог бы отдать всю сумму водителю — но зачем возбуждать лишние подозрения? Обычный экспедитор, сопроводил фуру, утряс вопросы — значит, имеет право на долю в доходах. Опять же, дело житейское…

— И еще, Николаич. Ствол мой, когда вернешься, возвернуть не забудь. Он мне еще очень и очень понадобиться.

— Да ладно, Санек, о чем базар? Конечно, верну! Назад я горошек из Кечкемета поволоку, буду в Минске где-то через неделю. Звони, найдемся.

Пожав на прощание водителю руку, он бодрым стрелковым шагом направился в сторону железнодорожного вокзала. Что ж, дело сделано — разведка боем проведена. Через Украину он со своим грузом не ездец…

Лёгкие снежинки, подсвеченные синеватыми фонарями, возникали из тьмы январского неба, плавно кружились, замысловатыми движениями неспешно опускались вниз, на землю, совершая в вечернем сумраке причудливые фуэте; увы, вечно спешащие люди на перроне будапештского вокзала Нюгати не обращали никакого внимания на сказочный флер этого вечера; они непрерывно сновали, торопились, бежали, постоянно опаздывали, смотрели на часы, ежеминутно звонили по телефону — и никто из них ни разу не поднял голову, чтобы полюбоваться изящным танцем снежинок в темно-синем, с каждой минутой темнеющем, небе. Люди спешили по каким-то важным, как казалось каждому из них, делам, и им не было никакого дела до красоты январского снегопада — за исключением одного человека. Ференц Молнар, старший советник венгерской Службы национальной безопасности, стоял, прислонившись к колонне, и с наслаждением любовался снегопадом. Он старался не смотреть по сторонам, на суету вокзала — в конце концов, не часто ему удаётся вот так, тихо и умиротворенно, никуда не торопясь, любоваться на падающий снег; надо ценить это чудное мгновение!

Берлинский скорый опаздывал. Поэтому у старшего советника Молнара оказалось масса незапланированного свободного времени, которое он, со стоицизмом истинного философа, использовал для размышлений.

Интересно, что это за фрау Шуман такая? Немки или толстые, как коровы, или сухие, как жерди — особенно в этом возрасте. Хм, а в каком 'этом' возрасте эта самая фрау Шуман? Молнар почесал кончик носа. Если заместитель начальника отдела — то, стало быть, ей лет тридцать пять. Такая, высохшая на службе, карьеристка-феминистка… Молнар тяжело вздохнул. Ох уж эти современные нравы и обычаи! Хорошо было в старые добрые времена. Женщина сидела дома, стерегла домашний очаг. Мужчина был добытчиком, хозяином, вождем. Одно слово мужчины — и женщины в ужасе жались по углам! А нынче…

Старший советник Молнар был разведен. И интерес к загадочной фрау Шуман, в срочном порядке откомандированной к ним в управление прямо из Берлина, подогревался в нем отнюдь не служебным рвением. Хотя вряд ли она окажется симпатичной… Эти немки — такие жуткие уродины! Не мудрено, немцы лет триста подряд сжигали своих красивых женщин, будучи убежденными в том, что те ведьмы — вот генофонд и повывели. Остались одни крокодилы. Да еще эта их мода не краситься, не ухаживать за волосами, одеваться черт знает как! Феминизм, равноправие полов. Глупость какая! Господь Бог зря, что ли, разделил человечество на две половины? Шутки ради? Это нынешнее стремление феминисток опротестовать замысел Господень ничего, кроме глухого раздражения, у советника Молнара не вызывало.

И что за спешка? Прямо нам завтра грозит украинское вторжение! Или обнаружена сеть приднестровских шпионов! Смешно… Откровенно говоря, у инспектора были весьма серьезные сомнения в необходимости существования их Службы, а уж неверие в ее эффективность — более чем серьезное. Да и то сказать — тех профессионалов, что ловили западных шпионов во времена Варшавского договора, выгнали — по политическим соображениям. Набрали выпускников европейских университетов, не гнушались приглашать на службу бывших политэмигрантов, ни черта не смыслящих в оперативной деятельности — лишь бы те не были замазаны 'службой старому режиму'. Это было бы смешно, как говорил один писатель, если бы не было так грустно… Ладно, 'новые кадры' с политической точки зрения были стерильно чистыми, незапятнанными — зато в службе у них был прокол за проколом. Ничего удивительного, этого и следовало ожидать. Вот во внутренних органах ничего такого не было — по той простой причине, что жулики и при социализме, и при капитализме все равно жулики, воры — воры, грабители — грабители. Даже название этой службы никто не менял. Старший советник Молнар про себя ухмыльнулся: по-венгерски органы внутреннего порядка называются 'Rendorseg' — во времена социализма мы переводили это как 'милиция', теперь переводим как 'полиция' — но от этого ничего не изменилось.