Королева Жанна. Книги 1-3 - Нид Олов

Женщина смотрела на него с удивлением.

— Кто вы, сударь? По одежде вы будто ремесленник, а говорите, как священник…

— Я солдат, добрая женщина, — сказал Омундсен. — Священник учит людей, как жить, солдат убивает людей. Но он должен знать, за что он убивает. И солдат всегда верен своему долгу.

Глава XII

ПАРОЛЬ: «ИОАННА»

Motto: Королева Изабелла:

Есть слух, что подняли оружье графы.

Король Эдуард:

Есть слух, что вы сочувствуете им.

Однажды утром сиятельный герцог Марвы, первый министр двора, войдя к себе в кабинет, обнаружил на ворохе бумаг записочку, даже не свернутую от постороннего глаза. Впрочем, она мало что говорила: на ней стояла только дата — 20 октября, и сверху пририсованы были довольно игривые крылышки. Увидев бумажку, всесильный министр ухмыльнулся и задумчиво опустился в кресло.

— Сегодня девятое, — пробормотал он. — Однако…

Он сидел, с удовольствием ощущая поднимающийся во всем теле холодно-горячий озноб, как перед верным выигрышем, который сам лезет в руки. Ему надо было встать, подойти к бюро и из тайного ящика вынуть некий список, но герцогу Марвы не менее других было ведомо наслаждение предвкушения.

— Торопятся… — бормотал он. — Торопятся жить, торопятся умирать… Это их право, да, это их право…

Наконец он встал и вынул список. Долго изучал его. Затем с улыбкой гурмана отметил несколько имен.

— Но как кстати, господа, — шептал он при этом.

Отставив руку, он долго любовался крестиками, сделанными и в списке.

— Кстати, господа, очень кстати! — шепотом воскликнул он, беззвучно ударив кулаком по столу.

В этот вечер телогреев выстроили — всех, свободных от очередного караула. Им велено было взять огнестрельное оружие и как можно больше зарядов. Они получили приказы и с наступлением сумерек тихо, поодиночке (это было подчеркнуто особенно: собраться незаметно) разошлись по назначенным постам. Они перекрыли все улицы, ведущие к Аскалеру.

Взводу Ариоля Омундсена досталась улица Ресифе. С Влатры дул холодный ветер; небо, заваленное тучами, было черно, как могила. Обычно молчаливые телогреи шепотом переговаривались. Их удивил и взволновал необычный приказ. Сержант, завернувшись в плащ, молча стоял у стены.

— Послушайте, сержант, — спросил наконец один из телогреев, — не знаете ли вы, зачем все это?

— Не знаю, товарищ, — сурово ответил Омундсен. — Во всяком случае, мы здесь исполняем свой долг. Ступайте на место.

У него был тонкий слух. Далеко-далеко за Влатрой, на колокольне собора Омнад, пробило два часа. Тьма была хоть глаз коли.

К нему подскочил телогрей, стоявший на углу:

— Сержант, на набережной группа людей. Идут на нас.

— Много?

— Думаю, с полсотни.

Одним движением Омундсен выпутался из плаща.

— К стенам! — скомандовал он шепотом, но его отлично услышал весь взвод. — Мушкеты!

Послышался беспорядочный топот. Шли толпой. Тем хуже для них. Сержант вышел на середину улицы: он был командир, он был обязан рисковать собой.

— Кто идет? — спросил он, подняв пистолет.

Ему ответил нестройный залп. Пуля с визгом стукнула в каску и отлетела, оглушив его. Он не услышал, как из толпы крикнули:

— Прочь с дороги, пес, волки идут!

— Огонь! — крикнул Омундсен и выстрелил сам. Пыхнули мушкеты телогреев. Перехватив пистолет за дуло, Омундсен кинулся вперед, увлекая за собой солдат «Кто-то предвидел это», — успел подумать он.

Робко брезжило утро. Перестрелка давно затихла на всех улицах, ведущих к Аскалеру. Впрочем, в мрачном доме на улице Витольмус никто не слышал ее и тогда, когда она была в разгаре: было слишком далеко. В этом доме стояла напряженная, болезненная тишина. Герцог Фрам, кусая губы, смотрел в черное окно.

— Почему никого до сих пор нет? — с усилием сдерживая себя, говорил он стоявшим за его спиной Кейлембару и баронету Гразьенскому. — Взяли мы наконец Аскалер или нет? Почему до сих пор не привезли даже француза? — Он резко обернулся. — Почему тихо, черт меня возьми вместе с вами?! Эта тишина выводит меня из себя!

Тяжело дыша, ворвался граф Респиги.

— Подступы к дворцам забиты телогреями! Наши люди погибли и бегут! Кто-то раскрыл наши планы! — выкрикнул он.

Сиятельный герцог Правона и Олсана, в прострации лежавший в кресле, позеленел и схватился за сердце:

— Господи Боже мой! Я так и знал!

Кейлембар молча вышел. Герцог Фрам, сцепив зубы, с каким-то интересом посмотрел на исковерканные страхом лица Респиги и баронета Гразьенского.

— Снова предательство, — констатировал он. Когда положение наконец-то выяснилось, к нему вернулось спокойствие. — Снова предательство, — повторил он. — Вы верите в высшие силы, господа? Что до меня — я очень хотел бы знать, какая ползучая гадюка олицетворяет эти высшие силы…

Баронет Гразьенский не выдержал его взгляда.

— Вы подозреваете меня?..

— Что?.. Ах нет, нимало… На это нужен особый талант…

Несмотря ни на что, сеньор Гразьена запетушился:

— Я не совсем понимаю ваших намеков, ваше сиятельство…

— Не трепещите крыльями, — оборвал его Фрам. — Скоро вам их и без того опалят.

Герцог Правон и Олсан кажется, был в обмороке. Граф Респиги воскликнул, стуча зубами:

— Что же мы время теряем? Надо бежать! Через час будет поздно!

— Уже давно поздно, — с улыбкой фаталиста произнес Кейлембар, появляясь в дверях. — Я только что узнал: ворота города заперты. Мы в мышеловке, как и следовало ожидать. — Выдержка у него была неимоверная.

— Город велик… — пробормотал граф Респиги, желая подбодрить себя.

Он ждал, что другие тоже скажут что-нибудь утешительное, но Фрам безжалостно погасил и этот слабый огонек:

— Предавший нас имел прежде всего поголовный список нашего братства…

Ему словно доставлял удовольствие страх Респиги-младшего.

Вошли граф Фарсал и маркиз Гриэльс, без кровинки в лице, поддерживающий левой рукой правую, висящую на перевязи. Скоро собрались почти все. На лицах господ был ужас: им уже мерещилась Таускарора, плаха и вообще черт те что. Один Кейлембар был невозмутим и спокойно стоял у стены.

Уже совсем рассвело. Ненужно желтели свечи.

— Где Баркелон? — спросил Фрам.

Никто не ответил ему. Герцог не повторил вопроса. Он прошелся по комнате, посмотрел на всех.

— Вы бы присели, господа, — буднично сказал он. — Пожалуй, я велю подать завтрак. Самое время подкрепиться в ожидании телогреев. Они могут заставить себя ждать, у них нынче много хлопот…

Между господами прошло легкое движение. Никто не решился подать голоса, но глазами все показывали друг другу: «Он с ума сошел…»

Фрам, не обращая на них внимания, продолжал неторопливо ходить взад и вперед, глядя в пол. Казалось, он размышляет над тем, где теперь искать выход, но, как ни странно, об этом он не думал вовсе. Выхода не было, и не стоило понапрасну ломать голову. Благородные соратники герцога Фрама были бы окончательно убеждены в том, что он спятил, если бы могли прочесть его мысли. Он восхищался Кейлембаром: тот вел себя как хорошо воспитанный гость на скучном вечере, а ведь ему более, чем всем остальным, пристало в отчаянии кусать кулаки. Ведь этой ночью, только что, погиб его батальон, триста дворян, его верных вассалов, триста шпаг, выкованных им самим…

Он пожертвовал ими для общего дела. Теперь он погиб бесповоротно. Если ему и удастся спасти жизнь, он — человек вне закона, преследуемый, неимущий, эмигрант, который не сможет найти даже пропитания. Ибо ни во Франции, ни во Фригии, ни в Риме, нигде — неудачников не жалуют.

И вот он стоит спокойно, как будто даже подавляя зевоту, тогда как остальные… Это единственный, кого здесь можно уважать.

О себе Фрам не думал.

Из-под бахромчатой скатерти, доходящей до полу, торчал белый клочок бумаги. Он торчал углом, словно кошачье ухо. Он дразнил: подними меня. Фрам смотрел на него и тут же забывал, как только белый треугольник исчезал из поля зрения.

Какой-нибудь осел обронил в суматохе, в первый час после полуночи, когда все в этой комнате дрожало в предвидении великих дел. Горячими голосами предлагались новые планы. Кейлембар требовал тишины, виртуозно ругаясь. Фрам собственноручно писал на таких вот клочках бумаги лозунги отрядам, чтобы не перепутались в темноте.

Теперь все это чушь, игра в Брутов. Лишний документ против волков.

И все же белый уголок дразнил: подними меня. Он как будто бы даже дергался от нетерпения. Герцог лениво нагнулся и поднял бумажку.

Он развернул листок, приготовившись состроить скучающую мину, но не успел сделать этого. Все мускулы его напряглись, а сердце забилось против воли. Он яростно сжал зубы, подавляя в себе желание заглянуть под стол. Словно бы чей-то вкрадчивый голос прошептал ему в самое ухо: