Королева Жанна. Книги 1-3 - Нид Олов

— Я рассказывал господам, как я влюбился в статую Венеры, что стоит на Восточном зале Аскалера, и спрашивал у них совета, как мне попасть на караул в этот зал, — без запинки отбарабанил веселый Грипсолейль глядя прямо в глаза своему командиру.

Прочие с трудом удерживали улыбки Лейтенант ясно видел, что его попросту дурачат.

— Сколько же раз вы стояли там, что успели влюбиться?

— Увы, мой лейтенант, всего дважды, вы сами же ставили меня на этот пост! Но любовь подобна пожару она вспыхивает мгновенно… — Грипсолейль состроил постную мину Однако он учел, что лейтенант мог слышать имя Лианкара, которое повторяли здесь довольно громко. — И оба раза, мой лейтенант, я стоял у тех дверей, к которым она повернута спиной и другими частями, которые, к слову сказать, очаровательны… Признаюсь вам, что я приревновал ее к сиятельному герцогу Марвы, который всякий раз, проходя мимо нее, делает ей нежные улыбочки и воздушные поцелуи… Вот я и советовался с господами: вызвать ли герцога Марвы на дуэль или помолиться Господу Богу, чтобы обратил взоры мраморной красотки на меня…

У лейтенанта был один выход: подхватить шутку.

— Грипсолейль, вы страшный еретик, этого я за вами еще не знал. Ведь Венера — языческая богиня! Как же вы осмеливаетесь, я не скажу молиться, но даже думать молиться Господу Богу… Господа, — обратился он к остальным, — держитесь подальше от Грипсолейля гнев Божий не ведает часа, вы можете пострадать без вины вместе с ним…

Мушкетеры, как по команде, расхохотались начальство изволит шутить. Лейтенант переменил тон.

— Однако вот что, господа. Черные мушкетеры капитана ди Архата уходят в Италию. Нам придется потрудиться и за них, пока нас не заменят кем-нибудь.

Это сообщение мгновенно погасило радость Перспектива была не из приятных. Грипсолейль выразил общее настроение.

— И кончилась наша пьянка слезами…

Между тем в том, что им предстояло, не было ничего сверхчеловеческого Правда, количество караульных часов увеличивалось вдвое, но именно столько часов несли службу телогреи — и без всякой смены. Их служба была самой трудной — на то они и были самые верные.

Король Карл относился к благородному дворянству с недоверием, и поэтому он придумал завести себе особую стражу — из крестьян. В телогреи брали только грамотных, но поскольку среди черного народа таких почти не было — король постановил, чтобы каждого новобранца обучали грамоте. Это делалось прежде всего. Офицеры называли их на «вы». Из этих людей делали сознательных защитников короля, пробуждая в них высокое человеческое достоинство. Идея была превосходна. Ибо более стойкого и неподкупного защитника короля, чем крестьянин, осознавший себя Человеком, нельзя было и выдумать. Поэтому телогреи были у короля страшной силой.

Эти люди во всех отношениях были лучше дворян. Дворяне играли в службу, телогреи несли службу. Дворяне кичились своим мундиром, телогреи гордились им, хотя он не блистал позолотой и кружевами, как у дворян. Их девиз, «За короля и святую веру», был запечатлен у них в сердцах, а не на шляпах, как у дворян. У них было черное знамя — знамя простого народа. На своих касках они носили мертвую голову. «Верен до гроба» — таков был смысл слова «телогрей»

Дворяне их ненавидели и распускали о них самые страшные небылицы. Наслушавшиеся этих сказок жители Толета боялись телогреев, как огня, ими пугали маленьких детей. Поэтому, освободившись после караула, они выходили в город в партикулярном платье. Когда их видели в форме, они были скованы строем и барабаном; лица их, стянутые жесткими ремнями касок, в самом деле были мало похожи на человеческие.

Но, сняв свои каски, они превращались в обычных людей, добрых, веселых и грешных. Они не прочь были и выпить, и сплясать, и позубоскалить, и притиснуть девушку, при случае и подраться — словом, они были людьми, а не бесчувственными аскетами, которые заняты исключительно службой и пением псалмов со своими попами. Правда, попы всегда ходили с ними в одном строю, но эти попы учили их читать и писать, учили их беззаветной преданности королю. По воинскому артикулу корпуса телогреев, один священник полагался на полуроту — пятьдесят человек, — и поставляла этих священников Коллегия Мури.

Офицерами у них были все-таки дворяне — люди несчастные, парии, презираемые блестящими гвардейцами и мушкетерами и не допускаемые в изящный cour carrée… Они смотрели на свою службу как на опалу и старались правдами и неправдами отделаться от нее, едва отслужив свой срок. Из крестьян были унтер-офицеры, а капитанских чинов достигали считанные единицы, имевшие из ряда вон выходящие заслуги. Зато это были настоящие командиры. Каждый телогрей знал капитана Гагальяна, командира одного из нижних полков; он был кумиром, идолом, на него только что не молились.

Верхними полками командовал полковник Арвед Горн, дворянин, однако среди дворянства белая ворона. Он, видите ли, заявлял, что дворянин есть не господин, а всего лишь старший брат крестьянина, что дворянину следует не угнетать крестьянина, но руководить им, не преступая границ доброго разума. Злые языки говорили, что ему легко так рассуждать: ведь у него ни кола ни двора.

Телогреи, со своей стороны, считали, что именно полковник Арвед Горн является их подлинным начальником — после короля. Дряхлый, изъеденный, словно проказой, придворной жизнью, граф Крион — для них не существовал. «Наша кукла», — называли они его.

Взвод телогреев под командой сержанта Ариоля Омундсена освободился с караула в Мирионе. Вернувшись строем в казарму, телогреи переоделись и разошлись кто куда. Им принадлежали целые сутки — до завтрашнего полуденного выстрела. Сержант задержался в кордегардии: у командира всегда были дела, которых не было у подчиненных.

Наконец он снял каску и потер челюсть, сдавленную стальными пластинками подбородника. У него была крупная голова с короткими волосами цвета мокрого сена; но в них, как и в больших усах, прикрывающих рот, обильно пробрызнула седина.

Омундсену было сорок восемь лет. Он был родом с острова Ре, и предками его, судя по фамилии, были выходцы из Дании или Норвегии — он этого не знал и никогда не стремился узнать. На острове Ре все были охотниками и рудокопами; и Омундсен был тоже и охотником, и рудокопом. Он завербовался в армию во время богемского похода, похоронив мать. Плакать о нем было больше некому. Он храбро воевал, отличился в боях, и король лично принял его в новообразованный полк телогреев. Из Венгрии Омундсен вернулся сержантом.

Он переоделся в скромное черное платье и стал думать, как бы ему провести свободное время. Собственно, думать было не о чем. На днях он купил книгу «Правдивое гисторическое описание прошлых дней Великой Виргинии, сочинено доктором Адисом Сильванусом на основании древних летописей, с прибавлением философии самого писавшего. Печатано у Альда Грима в Толете»… и так далее. Сержант предвкушал чтение за бутылкой вина: у него, как у всякого, были свои слабости. Чтобы продлить удовольствие предвкушения, он решил немного пройтись.

Надев круглую буржуазную шляпу, он вышел на улицу. Он шел не торопясь. Торопиться было некуда. Как всякий старый солдат, он умел насладиться свободной минутой, и все вокруг доставляло ему удовольствие — и свежий осенний воздух, и высокое серое небо, и желто-багряная листва деревьев, и камни знакомых домов. Мир был красив.

И жизнь была красива. У дверей одного особняка на скамеечке сидела кормилица с ребенком. Омундсен подошел, поклонился женщине и присел рядом с ней, сняв шляпу.

— Какое красивое дитя, — сказал он мягким голосом, неожиданным для его сурового облика.

— Да, он красавчик, даром что ему всего четыре месяца, — откликнулась кормилица. — Весь в мать, золотце мое.

— Дайте мне подержать ребенка, — попросил он, — вы устали. Он теперь спит, я не потревожу его.

Кормилица осмотрела незнакомца; его вид внушал доверие. Сержант осторожно принял на руки живой сверток. Младенец безмятежно спал в своем шелковом коконе; видны были, только его пухлые щечки и нос, круглый, как пуговка. Омундсен умиленно разглядывал его.

— Милый птенчик… — тихо сказал он. — Сейчас ты милый, но кем станешь ты, когда вырастешь?.. Скорее всего, беспечным гулякой и бретером, но и у тебя, возможно, будут дети, такие же, как и ты теперь… Скажите, чей это ребенок?

— Это сын кавалера Шелавара, сударь, — ответила кормилица. — Я выношу его на воздух, а то что ему за толк лежать в душных комнатах? Скоро наступят холода, вон уже и листья облетают.

— Да, листья облетают… — задумчиво повторил сержант, тихонько покачивая ребенка. — Таков от века установленный порядок мира. Человек рождается, возрастает, совершает добрые или злые дела, и умирает, оставив по себе добрую или худую славу… Природа же бессмертна. Она умирает и возрождается без конца, зато и в славе ей Господом Богом отказано…