Полный НяпиZдинг - Макс Фрай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все вышесказанное настолько банально, насколько вообще возможно. Максимально очевидно.
Но кто при этом умеет вовремя переключиться с программы «оцениваем в соответствии с собственным опытом» на программу «непосредственный контакт»?
То-то и оно.
Самый эффективный способ помочь человеку[6] можно описать формулой: «ты делай, а я буду знать, что у тебя получится».
Не «верить», не «надеяться», не «думать», а именно «знать». Это наиважнейший нюанс.
Так почти никто не умеет. Но надо учиться.
Потому что во всех остальных случаях наряду с практической пользой подшефному наносится не фиксируемый приборами, но зримый и осязаемый ущерб. Просто потому что помогающий (почти всегда неосознанно, и это хуже всего) помещает опекаемого в позицию слабого, беспомощного существа. И при этом фиксирует на нем свое внимание.
Надо, во-первых, очень хорошо понимать, что происходит, а во-вторых, обладать немаленькой личной силой, чтобы уйти из-под такого удара.
Натренировать эту технику («я знаю, что у тебя все получится») можно. Многим вообще достаточно бывает понять, что именно надо делать. Многим другим придется постараться, но ничего невыполнимого тут нет. А техника очень полезная для всякого, рядом с кем есть хотя бы одно существо, регулярно нуждающееся в помощи.
То есть, для любого из нас.
Кусок хлеба, сто тысяч денег, ночлег, юридическая консультация, ответ на вопрос, даже экскурсия по городу для впервые приехавшего сюда приятеля — все это должно сопровождаться твердым, без тени сомнения, знанием, что опекаемый объект не только не «слабее» нас, а напротив, настолько крут, что все мироздание (и мы, как его скромная часть) к его услугам.
Если, конечно, мы не хотим быть отравителями колодцев.
Сегодня был такой ветер, знали бы вы.
Мы даже кошек на балкон не выпустили, потому что их вполне могло унести ветром. Да что там кошек! Меня вон тоже едва не унесло, а во мне гораздо больше препятствующих полетам килограммов, чем в кошке.
И еще чуть не унесло одну женщину в костюме цвета очень светлого какао, рыжую и кудрявую. Она шла через пустырь, где среди свежей зеленой травы был довольно большой островок песка.
И вот на этом островке ветер взял ее в оборот.
Это было невероятно красиво: кудрявая женщина в молочно-шоколадном костюме, окруженная пыльно-рыжими, в тон ее волосам, смерчами, маленькими, злыми и очень веселыми. Они заставили свою жертву приподняться на цыпочки и закружиться, придерживая руками не столько разлетающуюся юбку, сколько себя.
И, вы не поверите, на ногах у нее были серебряные башмачки.
А потом она как-то внезапно исчезла — при том, что пустырь большой, открытое пространство, просматривающееся во все стороны сразу. Но уж этому вы не поверите совершенно точно. И действительно легко списать исчезновение кудрявой женщины на рассеянность наблюдателя.
Впрочем, плевать.
Сегодня в подъезде на втором этаже за неплотно закрытой дверью громко кричал сосед-аутист. В странном таком ритме кричал, прерывистом, невыносимом, потому что немного нечеловеческом (или не немного). И мне было ясно, что он кричит о неправильном расположении линий мира, и ритм его крика повторял чертов дерганый неправильный ритм их расположения, который и мне не дает покоя, да чего уж там, жизни почти не дает (а я все равно ее беру). И не кричу, заметим, потому что без толку. (Не кричу, потому что кричать не умею, будем честны.)
В такие моменты вдруг понимаешь, что жизнь твоя — непрерывный подвиг безумца, заигравшегося в условно нормального человека, так привыкшего уже притворяться, что неправильное расположение линий мира его не колышет, и вообще никак не ощущается, а если даже вдруг ощутится внезапно, так мы быстренько все выправим, одной левой, вы чего.
Самое смешное, что я иногда правда что-то там выправляю, а иногда делаю хуже (опять же, будем честны), но это как раз нормальный процесс, а вот все остальное… Впрочем, все остальное тоже нормальный процесс, и я, кстати, тоже вполне умею кричать, просто аккуратно, социальноприемлемо, в письменном виде. Вот сейчас докричу и пойду пить чай, а потом спать, потому что с утра придет сантехник, выправит одну из линий моего мира, и все снова завертится.
Сегодня я весь день думаю о том, как плавно и постепенно заканчивается детство — на каких-то участках оно почти незаметно переходит в юность, на каких-то резко перескакивает в подобие зрелости (и хорошо если не старости), а на каких-то еще долго остается детством, и как же трудно бывает перепрыгивать с участка на участок даже внутри себя, а ведь есть еще и другие люди — друзья, о которых твердо знаешь, что они навсегда, и вдруг их детство тоже начинает заканчиваться, фрагментарно и непоследовательно замещаясь иными состояниями организма, и эти изменения не совпадают с твоими (бывает, что совпадают, это большое счастье и, увы, скорее исключение, чем правило, не всем так везет).
Один из самых печальных моментов этого переходного периода — нарушение игровых и просто дружеских договоренностей под давлением внешних обстоятельств. Компания друзей, с которыми ходишь кататься на роликах каждый вечер после шести, понемногу редеет — у кого-то занятия по музыке, у кого-то родился младший брат, с которым надо сидеть, у кого-то тренировка, у кого-то мама вышла замуж, и отчим решил, что семья должна собираться вместе за ужином, кто-то переехал в другой район, кого-то позвали в кино новые приятели, кому-то родители велели вымыть пол, а кого-то отец взял с собой в гараж помогать с ремонтом автомобиля, короче, у всех обстоятельства непреодолимой силы, и в один прекрасный день большая дружная компания уменьшается до размеров одного человека, единственного придурка, готового ради ежевечерней встречи убегать из дома без спроса, скандалить с родителями, отказываться от семейного похода на пляж, прогуливать какие-нибудь полезные курсы — тебя.
И вот стоишь посреди пустого чужого двора, дылда в дурацких детских четырехколесных роликах, с мячом под мышкой, а больше никого нет, все заняты своими обстоятельствами непреодолимой силы, приятными и печальными, у кого как, и нет дураков преодолевать их на свой страх и риск, жертвуя будущими благами и сиюминутными удовольствиями. И это, конечно, совсем не трагедия, просто ты — балда, а твои товарищи местами жертвы обстоятельств, а местами баловни судьбы, но все как один — разумные люди, действующие сообразно с необходимостью и возможностями, вместо того чтобы цепляться за несуществующие уже давние детские договоренности, которых, строго говоря, и не было никогда.
И это — начало твоего персонального одиночества, которое
