Гипсовый трубач, или конец фильма - Юрий Поляков

Однако и с наступлением новых времен мало что изменилось: именитые жрецы культуры норовили перед заселением в ДВК загнать свои роскошные квартиры риэлторам, денежки по-скорому засунуть в коммерческий банк, пирамиду, вроде «МММ», или чемадуровскую грибную аферу, а фонду «Сострадание» впарить какую-нибудь убитую квартирешку в промзоне, купленную по дешевке. Напрасно Меделянский взывал к совести, создавал следственные комиссии, отказывал дряхлым ловкачам в приюте. Ну как, в самом деле, откажешь трижды лауреату Государственной премии? Зато сколько потом было инфарктов и инсультов, когда скороспелые банки лопались, точно воздушные шарики, прижженные сигаретой финансового беспредела. А крушение «МММ» и Чемадурова вообще смертоносной косой прошлось по ветеранским рядам. Секция Востряковского колумбария, специально отведенная для заслуженного праха насельников ипокренинских кущ, заполнилась буквально за считанные дни. Пришлось даже срочно покупать дополнительные ячейки. Уцелевшие вклады сожрал дефолт девяносто восьмого, устроенный молодым плешивым очкариком.

Лишь немногие, и прежде всего Ласунская, честно и благородно сдали в фонд свою подлинную жилплощадь. Сама Вера Витольдовна, не дрогнув, отписала «Состраданию» пятикомнатные хоромы на Тверской, выходящие окнами прямо на памятник Юрию Долгорукому. В квартире поначалу обещали создать музей-квартиру, но в конечном счете там поселился продюсер Тенгиз Малакия, прославившийся тем, что создал и раскрутил группу «Голубой boy», объединявшую четверку способных, но безнадежно испорченных юношей. Узнав про это, Ласунская равнодушно пожала печами и заметила: «Мне всегда не нравились люди, пытающиеся проникнуть в искусство с заднего хода!»

– Небожительница! - с оттенком благоговейного недоумения вздохнул Аркадий Петрович.

– Святая! - не сразу подтвердил Жарынин: видимо, прикидывал в уме, сколько же могли стоить такие апартаменты.

– Да-а, - вздохнул Кокотов, соображая, сколько же от этой гигантской суммы отломили себе Огуревич и Меделянский.

Поначалу денег из фонда «Сострадание» на содержание «Ипокренина» худо-бедно хватало. Потом все стало стремительно дорожать: аренда земли, электричество, газ, бензин… Теплицу, бодрившую ветеранов свежими овощными витаминами, пришлось закрыть. Как память о тех временах остался только Агдамыч •- последний русский крестьянин. Подорожали хлеб и сопутствующие продукты, и если раньше того, что оставляли на столах престарельцы, хватало на откормку дюжины кабанчиков, то теперь угасающие светила отечественной культуры подъедали все крошки, не давая никаких шансов даже мышам и крысам, не говоря уж о свиньях. Грызуны, поколебавшись, эмигрировали в элитный дачный поселок Трансгаза. Его в течение года выстроили неподалеку от ДВК, на знаменитом просторе, который когда-то то ли Раневская, то ли Бабанова, то ли обе одновременно назвали «неизбежным лугом»…

Ветераны с ипокренинского холма каждый вечер наблюдали, как в строго охраняемый поселок после трудового дня возвращается вереница ослепительных иномарок. А председатель совета директоров Трансгаза некто Паша Химич, некоторое время назад выгнанный из Принстона за кражу в спортивной раздевалке и тут же взятый Гайдаром в правительство молодых реформаторов, всегда приезжал на дачу под охраной БМП, усиленного отделением мотострелков. Мало того, его еще сопровождал на бреющем полете боевой вертолет с ракетами типа «воздух-земля». И было невозможно объяснить старикам, этим зажившимся на свете осколкам старого мира, почему общенародный газ вдруг ни с того ни с сего стал собственностью Паши Химича. Седовласый комсомольский поэт Бездынько, собутыльник Маяковского, доживавший свой буйный век в «Ипокренине», разразился даже по этому поводу эпиграммой:

Давайте сознаемся сразу:Россия такая страна,Где можно при помощи газаИ муху раздуть до слона!

А вскоре, замученный безденежьем, забастовал обслуживавший персонал «Ипокренина», к нему тут же присоединились и медики - все они требовали повышения заработной платы. Напрасно Огуревич взывал к совести и припоминал им клятву Гиппократа. Они отвечали, что даром никто никогда не работал, даже Гиппократ с Авиценной.

– Я им говорил, стыдил: как вы можете наживаться на беспомощной старости?! - с болью произнес директор, и его мускулистые щеки при этом печально опали. - Э-э-х!

– У вас-то самого какая зарплата? - уточнил Жарынин.

Огуревич лишь улыбнулся с той воспитанной беспомощностью, какая появляется на интеллигентных лицах, когда речь заходит о чем-то, недостойном внимания культурного человека. Вместо ответа он снова налил соавторам коньяка, а сам приложил пальцы к вискам и жутко напружился, багровея… Выпили. Каждый по-своему. Кокотов с удивлением отметил, что Аркадий Петрович захмелел: речь его стала сбивчива, движения хаотичны, в интонациях появился опереточный трагизм.

Жалованье сотрудникам пришлось поднять, и это легло тяжким бременем на ипокренинский бюджет. Но самым страшным ударом по экономике ДВК стал, как это ни странно, резкий рост цен на жилплощадь. Теперь, продав квартиру в центре Москвы, заслуженные долгожители не спешили в «Ипокренино», они могли устроиться в пансион где-нибудь в уютной Чехии или до конца жизни просто круизить по морям и океанам, пересаживаясь с лайнера на лайнер. И в конце концов умереть, скажем, на цветущем Гоа, в теплом бассейне с морской водой, лениво дожидаясь, пока эбонитовая официантка в бикини подгонит к тебе плавучий подносик с коктейлем «Танец леопарда». Иные вдовые старички, вдруг разбогатев, немедленно женились на молодых дамах и, написав завещание, вскоре погибали в требовательных объятьях.

Приток постояльцев резко сократился. Во-первых, как было сказано, желающих сдать квартиру в фонд «Сострадание» и поселиться в ДВК становилось все меньше, а вовторых, смерть начала посещать этот дом все чаще. Дирекция экономила на лекарствах, покупая их оптом у каких-то невнятных фирм. Одна из них, «Фармосан», вскоре была разоблачена, и оказалось, что все препараты она изготовляет из толченого мела, закатанного в цветную глазурь. Руководил фирмой некто Дорошенко, служивший прежде санитаром в днепропетровском морге. Местные врачи из опаски вообще перестали выдавать насельникам препараты, а все больше рекомендовали им пить воду из знаменитого ипокренинского источника. Эта простая методика серьезно снизила смертность и оздоровила пожилое сообщество.

И все же суровая реальность дома престарелых была такова, что артистический ветеран, еще за ужином сыпавший анекдотами времен Утесова, к обеду следующего дня мог уже загадочно смотреть на живых с фотографии, приклеенной к ватману, который на стареньком мольберте выставлялся у входа в столовую. Под снимком тщательным плакатным шрифтом Ян Казимирович (этим занимался именно он с тех пор, как из экономии уволили штатного оформителя) выводил две окончательные даты, перечисляя под ними все звания, награды, заслуги покойного. Затем Регина Федоровна и Валентина Никифоровна, тяжко вздохнув, выписывали деньги на погребение и помин души. А это значило, что на ужин перед каждым обитателем дома ветеранов появится порция алкоголя: перед мужчинами - рюмка дешевой водки, а перед дамами - полбокала белого вина, кислого, как аскорбинка.

В результате всех изложенных обстоятельств в «Ипокренине» оказалось немало свободных комнат. Огуревич стал сдавать помещения под временные творческие мастерские (именно так здесь оказались наши соавторы), поселять в них изгнанных из семьи мастеров искусств, чей род занятий невозможен без вдохновляющей супружеской измены. Находили тут приют и разные странные, бездомные, но кредитоспособные персонажи, вроде Жукова-Хаита. Да что там Федор Абрамович! Комнаты порой сдавались на несколько дней или даже часов под скоротечные сексуальные процедуры. Ходили упорные слухи, будто однажды в «Ипокренине» переночевали чеченские боевики, направлявшиеся в столицу для совершения террористического злодеяния. Кто-то из ветеранов, вспомнив старые добрые тридцатые годы, тиснул, конечно же, весточку в органы. Приезжали, разбирались и выяснили: то были отнюдь не «злые чечены», а добрые ингуши, возившие в Москву паленый спирт, от которого наутро в голове оказывались уже не мозги, а что-то вроде застывшей монтажной пены, закачанной в черепную коробку под давлением. После этого скандала в своих коммерческих порывах Огуревич уже не шел дальше сдачи номеров фирмам средней руки под выездные вечеринки, заканчивавшиеся обычно пьяными купаниями в прудах и буйным корпоративным сексом. Да вот еще завел он школу Сверхразума.

– Никогда не думал, что доживу до такого позора! - всхлипнул Аркадий Петрович.

– Девчонки-то хоть хорошие залетают? - поинтересовался Жарынйн.