ОТ/ЧЁТ - Василий Сретенский

Алексей же, ввиду готовившейся, но так и не состоявшейся в то время войны с Портой, подал рапорт об откомандировании его на время из полка на театр готовившихся военных действий. В начале декабря сообщено ему было, что императрица милостиво наложила свою резолюцию на его рапорте с дозволением быть причислену к штабу генерал-аншефа Григория Потемкина, имеющего местопребыванием город Екатеринослав, с февраля 1883 года. Командиром же полка было дано дозволение отбыть из Петербурга немедленно, с тем чтобы сопровождать больного брата к дому.

Не буду описывать ласки заботливой матери и скупые объятия отца при встрече, суету слуг, расспросы соседей о столичном житье-бытье. Перейду лучше сразу к событию, о котором здесь уже предуведомила. Незадолго перед Рождеством наш сосед, пан Чернецкий, созвал всю округу на празднование именин его дочери Иоанны[13]. В тот год исполнялось ей шестнадцать лет. Петр с Алексеем, до своих шестнадцати лет жившие в имении родителей, часто навещали благодушного пана Чернецкого, лакомились яблоками его сада, равных которым не было в округе, играли с его дочерьми. Старшая дочь, ровесница братьев, была уже замужем, а младшая, Иоанна, скрашивала досуги старого вдовца.

Братья отправились к соседям, вспоминая по дороге свои детские проказы и то, как вместе с Иоанной прятались они на чердаке старинного дома соседа. Втайне каждый надеялся поразить юную особу мужественным видом, строгой выправкой и блестящим мундиром: синим с красным воротником, обложенным золотым галуном у одного, и зеленым однобортным, с красным воротником, золотым же галуном, нашитым во всю его ширину, у другого[14].

Но если кто и был поражен, то только они. Оставив в деревне дикарку, обожавшую лазить по деревьям и скакать на маленькой лошади по полям, не умолкавшего ни на минуту товарища их бурных игр, они нашли молодую особу, пусть незнакомую с придворным этикетом, но грациозную и столь естественную в изящности своих манер, как будто она была воспитана самими музами.

Молодые сердца забились чаще, щеки разрумянились в танце. Оба юноши, осыпанные знаками благосклонности и дружбы, почувствовали, что проказник Эрот незваным явился на этот бал. Петр исполнил на фисгармонии менуэт, написанный им специально по этому случаю. Алексей прочитал короткую поэму, посвященную имениннице. Юная Иоанна, впервые сделавшая взрослую прическу и в боязни растрепать ее не спавшая всю предыдущую ночь, раскраснелась больше всех. Она танцевала одну фигуру с преображением, другую — с конногвардейцем, выслушивала любезности с притворно скучающим видом и туг же весело и непринужденно смеялась шуткам. Иными словами, сама того не желая, сделала все, чтобы чувство дружеской приязни в короткий срок переросло во влюбленность.

По зимнему времени темнело рано. И хотя деревенский праздник в те ушедшие времена не длился до полуночи, гости разъезжались при свете факелов. Одними из последних покинули гостеприимный кров Петр и Алексей. Каждый хотел сказать паненке Иоанне несколько слов на прощание наедине, но при этом друг другу помешали. Разгоряченные вином и любовным чувством, они заспорили по дороге домой. В горячности одним были сказаны слова о том, что прочтенная на танцевальном вечере поэма — не что иное, как совместное творчество Расина и Росинанта, а другим, что под новый менуэт хорошо кружиться медведю на ярмарке.

Братья, которые ранее никогда в своей жизни серьезно не ссорились, приехали домой врагами. Неизвестно, кто бросил роковые слова о дуэли. Но в ту же ночь, точнее на рассвете, поединок состоялся. Проходил он не совсем по правилам, а может быть, и совсем противу правил. Секундантов братья согласились не приглашать, дело решить только промежду собой. И поскольку явных свидетелей поединка не было, о том, что он собой представлял, в точности никому не известно. Прислуга лишь видела в предрассветный час, как братья прокрались к винному погребу.

Камердинер моего отца, Федор, рассказывал нам, детям, под большим секретом, будучи уже глубоким стариком, что в руках они несли по сабле и по шандалу со свечами, взятыми в гостиной. В погребе они скрестили сабли. Уворачиваясь от жестоких ударов, братья вскоре опрокинули шандалы. Свечи погасли. Непроглядная темнота сделала продолжение поединка невозможным. Но взаимное ожесточение было настолько велико, что один из них стянул с себя рубаху, ее закрутили в подобие каната, и каждый взял ее в левую руку, чтобы знать, где находится противник.

Поединок продолжился с новой силой. Долго после того как шум и крики в погребе прекратились, камердинер и дворецкий не решались туда проникнуть. И только страх перед старым барином заставил их открыть дубовые двери погреба. Они нашли израненных братьев, на полу в лужах крови и вина, вылившегося из порубленных бочек, без признаков сознания, но живых. Две недели матушка выхаживала их под причитание д ворни, под глухое ворчание отца, под недоуменные разговоры соседей, для которых закрыли двери дома в самые святки.

Но брат мой Петр со смехом сообщил мне однажды, что рассказ Федора — не более чем досужие вымыслы дворни. Батюшка наш ни разу не обмолвился об этом случае, однако же дядя как-то рассказывал ему о дуэли совсем иное. Они в самом деле отправились в погреб в весьма раздраженном состоянии. Однако вместо сабель, которые никак нельзя было применить из-за низких сводчатых потолков, в руках у них были зараженные пистолеты.

Затворив за собой тяжелые двери и отсчитав по шесть шагов каждый от линии, начертанной на пыльном толу, братья стали в позицию. И немедленно каждый почувствовал, насколько глупо они себя ведут, пыжась и изображая ярых бретеров. Братья рассмеялись, дядюшка отбросил свой „лепаж“, — пистолет ударился о стену и внезапно выстрелил. Пуля попала в потолок, рикошетом оцарапала дядюшке щеку, ударилась о кладку стены, отлетела в дальний угол и упокоилась в бочке с напитком, запах которого, распространившийся по погребу, показался неудачным дуэлянтам незнакомым и довольно приятным.

Они подставили ладони под слабеющую струйку медного цвета и отведали напитка. Оказалось впоследствии, что это был бочонок с медом, древним русским напитком, рецепт которого ныне совсем забыт, да и в те времена оставался известен лишь считанным любителям старины. „Ставленый“ мед, годами томившийся в дубовом бочонке, братьям очень понравился. Они откатили соседние бочки в надежде найти еще запас меда. Но когда убедились, что второго такого бочонка нет, вытащили пробитый пулей, с тем чтобы воспользоваться остатками того, что они с такой неосторожностью растеряли. Бочонок был наполовину вмурован в стену. Когда удалось его расшатать и вытащить, за ним обнаружилась небольшая ниша, а в ней медный ларец, крышка которого была запечатана свинцом.

Любопытство братьев было распалено. Они пытались заглушить его остатками меда. Тот же был не менее чем пятидесятилетней выдержки. И когда братья решили покинуть погреб со своим трофеем, выяснилось, что ноги им не повинуются. В конце концов их обнаружили слуги в бессознательном состоянии, спящими в обнимку с ларцом.

Позже, когда ларец вскрыли, там оказались очень старые документы, писанные частью на пергаменте, частью на бумаге. О характере и содержании тех документов ни дядя, ни батюшка никому не говорили. Если они попали в погреб сразу после постройки, то, значит, пролежали они там почти двести лет. Одно из семейных преданий гласит, что предок наш, Никифор Петрович Хвостинин, будучи при постройке каменной крепости города Смоленска, свел дружбу с архитектором Федором Конем[15]. Знаменитый зодчий гостил в Усолье, а в знак приязни и благодарности распланировал и построил тот самый погреб.

Но продолжу свой рассказ. Вскоре после столь счастливого окончания братской размолвки Алексей Петрович отправился в армию на юг. И так сложилась его судьба, что в следующий раз приехал он под родимый кров почти через пятнадцать лет. Медный ларец с бумагами он, с согласия брата, не имевшего склонности к изучению древности, а боле интересовавшегося, по примеру отца, сельским хозяйством, Алексей увез с собой.

Отец же мой, Петр Петрович, чувствуя себе в родных пенатах все лучше и лучше, отказался от поездки в Германию. Он стал все чаще наведываться к соседу нашему, пану Чернецкому, вел дохше беседы с Иоанной. Через год было объявлено о помолвке. А еще через год, взяв продолжительный отпуск в полку, Петр Хвостинин сыграл свадьбу. Иоанна Чернецкая стала со временем хозяйкой Усолья, матерью трех сыновей — Степана, Афанасия и Петра Петровичей, — а в 1796 году там же, в Усолье, появилась на свет и я. Так Судьба, явившись на сей раз в виде старинного бочонка, определила кому…»

Текст ксерокопии обрывался на полуслове, но это не важно. Судьба, выражаясь языком Аглаи Апраксиной, явила мне цепочку интересных совпадений. Она (Аглая, не судьба) пишет, что Алексей Хвостинин получил какие-то документы, запрятанные в винный погреб в конце XVI века. Сам он в своих мемуарах специально отмечает участие его предка в кружке осужденных властью московских еретиков начала того же XVI века. Я пошел в комнату с колокольчиками разгребать кучу с книгами. Вот то, что мне надо.