Мэри Джейн - Джессика Аня Блау

как было написано в маминой карточке с рецептами. Кроме того, она назвала Джимми говном. Я не представляла себе ситуацию, в которой могла бы назвать другого человека, или даже собаку, говном. Я не подозревала, что это слово в принципе может быть обращено к человеку. Но оно оказалось эффективным. Джимми будто съеживался внутри собственной кожи. Он стал слишком мал для своей оболочки, как шарик для пинг-понга в мешке шаров для боулинга.

– У тебя будут неприятности? – спросила Иззи.

Джимми улыбнулся ей. Это была грустная улыбка.

– Да. У меня будут неприятности.

Все молчали. Шеба уронила голову на руки. Ее плечи тряслись, и я не была уверена, она просто тяжело дышала или беззвучно плакала. Миссис Коун придвинула к себе тарелку и доела кусок, от которого отказалась всего несколько минут назад. Доктор Коун снова сердито хмурился. А Иззи смотрела на меня огромными круглыми глазами.

– Уберем со стола, – сказала я.

Иззи сползла со своего стула и помогала мне убирать посуду, пока взрослые сидели в тишине. Джимми уставился на Шебу, словно дожидаясь, когда она поднимет на него глаза, но она по-прежнему сидела, обхватив голову руками.

Мы с Иззи перенесли большую часть посуды на кухню и составили стопками на кухонном столе. Потом я взяла ее на руки и направилась наверх. Тогда-то и начались крики. В основном кричала Шеба, а Джимми кричал в ответ отрывистыми фразами из двух-трех слов. Иззи уткнулась лицом мне в шею и вцепилась в меня так, словно боялась, что я ее уроню.

– Ты в порядке? – спросила я.

– Я волнуюсь за Джимми.

– С Джимми все будет в порядке.

– Но Шеба так разозлилась.

– Да, но твой папа о нем позаботится. С ним снова все будет в порядке.

– Он занимался своей наркоманией?

– Да. Он занимался своей наркоманией.

Крики продолжались, когда я одевала Иззи в пижаму. Голос доктора Коуна звучал будто в скобках, вставленных между взрывными криками Шебы и Джимми. Он не кричал, но его голос доносился на второй этаж строгим, мерным ворчанием. Миссис Коун либо хранила молчание, либо покинула столовую. Когда Иззи уже сходила в туалет и чистила зубы, мы услышали, как внизу что-то разбилось – звук был низкий и гулкий, как будто билась керамика, а не пронзительно дребезжало стекло.

Иззи замерла с зубной щеткой во рту. Пена стекала по ее подбородку в раковину. Мы смотрела друг на друга в зеркало, ожидая следующего звука. Десять секунд висела абсолютная тишина, а потом Шеба снова начала кричать.

– Заканчивай. Пойдем спать.

Я гладила Иззи по волосам, пока она сплевывала пасту и полоскала рот, а потом взяла ее на руки и понесла в детскую. Как только мы оказались в коридоре, что-то снова начало биться, и неоднократно. На этот раз звук действительно напоминал звон стекла. Возможно, набор стаканов, поочередно бросаемых в стену. Внутри меня все сжалось, и сердце забилось где-то в горле. Грохот продолжался. И продолжался. И продолжался.

Я отнесла Иззи в ее комнату и ногой захлопнула за собой дверь. Крики стали более приглушенными, но мы все еще слышали их, время от времени прерываемые очередным боем посуды.

– Ты же останешься со мной на ночь? – спросила Иззи.

Я уложила Иззи в постель и забралась к ней под одеяло. Я не знала, что сказать. Я не могла остаться на ночь. Мама ждала меня дома.

– Пожалуйста. Я не хочу оставаться тут одна. Вдруг придет ведьма? – Иззи быстро заморгала. Она редко плакала с тех пор, как я стала ее няней, но в те разы, когда это случалось – когда однажды она упала на тротуар, или когда мы не смогли найти ее любимую мягкую игрушку, – она часто моргала вот так, прежде чем разрыдаться.

– Ведьма не придет. – Я свесилась с края кровати и нашарила книгу про Мадлен.

– Но ведьма поймет, что взрослые злятся друг на друга и не присматривают за мной, поэтому она придет и…

– Я останусь. – Ее страхи подпитывали мои страхи. Возможно, в эту минуту я нуждалась в Иззи так же остро, как она нуждалась во мне. – Только мне надо позвонить маме. Я закрою за собой дверь, чтобы ведьма не вошла, пока я буду говорить по телефону.

– Возвращайся скорее. – Иззи моргнула, и на ее щеках блеснули слезы. Но она не хныкала. Она не издавала ни звука.

Открыв дверь, я услышала глухие прерывистые звуки, как будто что-то часто падало на пол, но не билось. Взрослые перешли в гостиную; их голоса звучали громче и ближе.

– Чертов гребаный ублюдок! – кричала Шеба. Я бросилась в спальню доктора и миссис Коун и закрыла за собой дверь, приглушая крики.

Постель была расправлена, и одежда Коунов в беспорядке валялась на стеганом голубом диванчике в изножье кровати и на кресле в углу. Прикроватные тумбочки по обе стороны кровати были заставлены книгами и стаканами для питья, а на одной из них я заметила нефритовую статуэтку Будды и журналы. Красный телефон обнаружился рядом со статуэткой Будды и номером «Американского вестника психиатрии» на тумбочке, принадлежавшей, судя по всему, доктору Коуну. Я сняла трубку и стала ждать новых криков. Мне показалось, что будет безопаснее позвонить в момент затишья сразу после очередного взрыва. Сейчас кричал Джимми, так что я набрала все цифры своего номера, кроме последней. Как только Джимми затих, вступила Шеба. А потом крики сменились тяжелым голосом доктора Коуна.

Я натянула телефонный шнур и сползла на пол. Звук отсюда казался только громче – видимо, он доносился прямо сквозь пол. Я снова встала, мой взгляд упал на кровать Коунов. Доктор и миссис Коун часто целовались, в губы, иногда я даже видела их языки. И их прикосновения выглядели так, что мой мозг не мог не думать о сексе, даже если речь шла всего лишь о кончиках пальцев доктора Коуна на пояснице миссис Коун. Я не хотела садиться на их постель. Я не хотела, чтобы мое тело касалось их простыней. Я невольно представляла, как они занимаются сексом прямо на этих простынях и под ними. И все же мне нужно было как-то приглушить шум. Если бы моя мама услышала что-то подозрительное, она бы сразу села в машину и забрала меня домой.

Я взяла корпус телефона и прижала его к своему животу. Затем, словно перед нырком под воду, я сделала глубокий вдох и забралась в кровать Коунов, под стеганое оранжевое покрывало. Я натянула покрывало на голову. От него исходил землистый и теплый запах, как от мокрого