Ярость - Алекс Михаэлидес

возникают доверие и привязанность? Или лучше выделить только один случай из нашей многолетней дружбы, будто наугад вытащенную из колоды карту, чтобы передать хоть частицу тех чувств? Почему бы нет?

В таком случае я выбираю нашу самую первую прогулку в воскресенье, в конце мая. Она объяснит все, что случилось позже. И как два человека, которые были столь близки во многих отношениях, в конце концов перестали понимать друг друга.

■ ■ ■

Мы встретились на Саут-­Бэнк, чтобы пойти вдоль Темзы. Я купил возле метро красную розу. Но, протянув цветок Лане, по ее лицу сразу понял, что не стоило так делать.

— Надеюсь, это не означает, что мы начали не с той ноги? — сухо сказала она.

— И с какой же? С левой или с правой? — неудачно пошутил я.

Лана улыбнулась, не желая развивать тему. Мы немного прошлись, а потом сели на скамье на набережной, прихватив из ближайшего паба по бокалу вина. Немного помолчали. Лана крутила в руках розу.

Наконец она заговорила:

— Барбара в курсе, что ты здесь?

— Барбара? — удивился я. — Поверь мне, ее мало интересует, куда я хожу. А что?

— Да так, просто любопытно. — Лана пожала плечами.

— Ты переживала, что она тоже придет? — засмеялся я. — Думаешь, Барбара сейчас с биноклем и ружьем подглядывает за нами из кустов?.. С нее станется.

Лана рассмеялась. Я улыбнулся, услышав ее смех, такой знакомый по фильмам.

— Не волнуйся, я полностью в твоем распоряжении, — уверил я.

Ох, как неловко!.. До сих пор стыдно вспоминать об этом.

Лана улыбнулась, но не ответила. А потом поднесла розу к моему лицу.

— А роза? Что это означает?

— Ничего. Просто роза.

— Барбара знает, что ты купил мне цветок?

— Конечно, нет, — засмеялся я. — Это же пустяк. Просто цветок. Прости, если поставил тебя в неловкое положение.

— Дело не в этом. — Лана на миг отвернулась. — Ладно, неважно. Пойдем?

Мы допили вино и двинулись дальше вдоль Темзы.

Взглянув на меня, Лана тихо проронила:

— Понимаешь, я не могу дать тебе то, чего ты хочешь. На что надеешься.

Я заулыбался, стараясь скрыть волнение.

— На что надеюсь? Ты имеешь в виду дружбу? Я ни на что не надеюсь.

Лана грустно улыбнулась.

— Нет, Эллиот, надеешься. Ты ищешь любви. Это сразу видно.

Чувствуя, как заливаюсь краской, я смущенно отвел взгляд. Лана тактично заговорила о другом, наша прогулка подходила к концу. Вопрос больше не поднимался: очень аккуратно, но твердо Лана дала понять, что романтических отношений между нами быть не может. И я оказался во френдзоне.

По крайней мере, так я тогда подумал. Сейчас я не был бы столь категоричен. На мое восприятие ситуации во многом повлияло прошлое. И кривое стекло, сквозь которое я смотрел на мир. Я искренне считал себя непривлекательным, ведь я жил с этим чувством с самого детства. Уродливый, отталкивающий, ненужный…

А что, если б я хоть на миг сбросил кандалы нездорового самовосприятия? А что, если б я как следует вслушался в слова Ланы? Тогда бы я понял: ее слова касались меня постольку-­поскольку, зато многое говорили о ней самой.

Все мы крепки задним умом. И теперь, пользуясь этим преимуществом, я могу услышать, что же сказала тогда Лана. Она говорила о своей тоске, о безнадежности, об одиночестве. Иначе Лана не сидела бы воскресным вечером на скамье со мной, почти незнакомцем. И, обвинив меня в желании найти любовь, на самом деле имела в виду, что я искал спасения. «Я не могу спасти тебя, Эллиот, — говорила она. — Ведь меня саму надо спасать!»

Сообрази я это тогда — будь я не таким слепым и боязливым, а, наоборот, смелым и решительным, — возможно, я повел бы себя совсем иначе. И эта история закончилась бы не столь печально…

6

С тех пор я сопровождал Лану на прогулках по Лондону. Мы ходили часами. Сколько вечеров провели, шагая по мостам и вдоль каналов, бродя по паркам… Попутно обнаруживали старинные и необычные пабы, спрятанные в переулках, а иногда и под землей.

Я часто думаю о наших прогулках. О чем мы говорили и о чем не решались высказаться вслух. О вопросах, которые обошли молчанием, не затронули, сбросили со счетов. Обо всем, чего я не заметил.

Как я уже упоминал, Лана всегда видела в людях самое светлое, пробуждая в них стремление измениться, стать лучшей версией себя. Да и сама не была исключением. Она старалась стать такой, какой ее видел я. Теперь я понимаю. Мы разыгрывали друг для друга представление. Мне очень грустно это признавать. Вспоминая прошлое, я задумываюсь: неужели наша дружба была лишь притворством?

Нет, нет! Глубоко внутри все было по-настоящему. Лана по-своему тоже убегала от прошлого, как и я. Выражусь менее поэтично — она тоже оказалась в заднице. Вот что нас сплотило в первую очередь. Мы оба не знали, как жить дальше.

Тогда я ни о чем таком не догадывался. Многое стало очевидно лишь сейчас. И теперь, вооруженный новыми знаниями, я всматриваюсь в прошлое, пытаясь разглядеть признаки печального конца в самом начале, сопоставить скрытые намеки и сигналы, которые не заметил, потому что был молод, влюблен и благоговел перед Ланой.

Честно говоря, я не желал видеть рядом с собой печальную страдалицу. Сломленного, испуганного человека. Меня гораздо больше интересовал ее публичный образ, маска. И я старался не всматриваться, чтобы не заметить в ней трещины.

Иногда во время прогулок я спрашивал Лану о ранних работах. Но она не любила о них говорить — мне даже становилось обидно, ведь я пересмотрел все эти дорогие моему сердцу фильмы по многу раз.

— Ты осчастливила стольких людей! И меня тоже, — восхищался я. — Можешь этим гордиться.

— Ну, не знаю, кого я там осчастливила, — Лана пожимала плечами.

— Зато я знаю. Я ходил на все твои фильмы.

Я не пересекал черту, не желая ставить ее в неловкое положение. Я не решался открыть ей всю степень моей… чего? Тут надо помягче: не одержимости, а скажем иначе — любви. Ведь это была именно любовь.

Итак, мы с Ланой стали друзьями… Друзьями и только? Не уверен. Даже если мужчина — попытаюсь выразиться деликатно — неопасный, немаскулинный, робкий, как я, он все равно реагирует на красивую женщину. В нем вспыхивает страсть. Между нами всегда чувствовалось подспудное напряжение. Едва заметная дрожь, тень желания. Она окутывала нас невидимой паутиной.

■ ■ ■

Чем больше мы сближались, тем короче становились наши прогулки. Почти все время мы проводили у Ланы дома — в ее огромном шестиэтажном особняке в Мейфэре. Черт, я скучаю по этому дому… Помню благоухание, которое разливалось в холле. Помню, как я замирал и, прикрыв глаза, втягивал носом аромат, упивался им. Запах пробуждает воспоминания. В этом он похож на вкус. Запахи и вкусы, словно машина времени, переносят нас — неконтролируемо, а иногда и против воли — в прошлое.

Стоит мне уловить запах лакированного дерева и прохладных камней, как я моментально оказываюсь в том старом доме, где царил особый аромат холодного венецианского мрамора, темного лакированного дуба, лилий, сирени, благовоний из сандалового дерева, — и на душе становится спокойно и тепло. Если б я мог упаковать этот запах в пузырьки и продавать, то заработал бы чертову уйму денег.

Я сделался неотъемлемой частью этого дома. Я ощущал себя членом семьи. Незнакомое, поистине волшебное чувство. Из комнаты Лео доносятся гитарные аккорды — мальчишка учится играть. Из кухни, где властвует Агати, исходят дразнящие ароматы еды. А в гостиной мы с Ланой беседуем, играем в карты или в нарды.

«Какая обыденность, — скажете вы. — Как банально». Возможно. Не спорю. Любовь к домашней жизни — отличительная черта британцев. Выражение «мой дом — моя крепость» в Англии не пустой звук. Я хотел лишь одного — быть уверенным, что нас с Ланой в этой крепости никто не потревожит.

Всю жизнь я искал любви в самом широком смысле слова. Я хотел, чтобы меня увидели, приняли, окружили заботой. Но в юности я был слишком поглощен созданием своей фальшивой личности — идеалом, к которому стремился. И поэтому просто не мог строить отношения с другим человеком. Я никого не подпускал ближе определенной границы. Я постоянно играл роль, и когда бы ко мне ни проявляли теплые чувства, пустота внутри ­почему-то не заполнялась. Ведь эти чувства предназначались тому, другому, не мне.

Все травмированные люди ходят по одному и тому же замкнутому кругу — они отчаянно жаждут любви, но, обретя, не способны ее ощутить.