Ярость - Алекс Михаэлидес

и его офицеры выпивают по чашечке греческого кофе, угощаются сладким печеньем, которое тут же ставит на стол Агати, и наконец инспектор переходит к расследованию.

Стряхнув крошки с усов, Мавропулос сообщает, что хочет видеть всех нас — по одному — для допроса. В ходе индивидуальных бесед он устанавливает основные факты.

Развалины, где было обнаружено тело Ланы, находятся примерно в двенадцати минутах ходьбы от главного дома, если идти по тропинке через оливковую рощу. Убийство произошло в полночь — именно тогда мы услышали выстрелы. И вскоре после этого нашли тело.

Поскольку первым на месте убийства оказался Лео, Мавропулос сначала приглашает на допрос его.

— Мальчик мой, — деликатно говорит инспектор, — я очень сожалею о твоей утрате. Увы, я вынужден обратиться к тебе с непростой просьбой: постарайся сейчас не думать о своем горе и ответь на мои вопросы как можно четче. Где ты был, когда раздались выстрелы?

Лео отвечает, что в тот момент его тошнило посреди огорода, который они с Никосом недавно вскопали. Инспектор предполагает, что Лео стало плохо из-за алкоголя, и юноша не решается его разубеждать, подозревая, что марихуана в Греции пока еще вне закона.

Инспектор, видя ужасное состояние Лео, не давит на него и быстро отпускает. Дальше настает очередь Джейсона. Его ответы поражают Мавропулоса: они уклончивы и даже странны. Джейсон настаивает, что в полночь находился на противоположной стороне острова, возле скал. А когда инспектор интересуется причиной, отвечает, будто искал Лану, так как дома ее не оказалось. Скалы — довольно странное место для поисков, но Мавропулос пока никак это не комментирует. Он лишь отмечает для себя, что у Джейсона нет алиби. И у Кейт, которая была одна в летнем домике. И у Агати, спавшей у себя в комнате. И у Никоса, дремавшего в своей сторожке.

Вы спросите, где же был я. Выпивал в гостиной. Вам придется поверить мне на слово. На самом деле ни один из нас не может доказать, что находился именно там. Следовательно, совершить убийство мог любой из шестерых. Но зачем нам это? Зачем ­кому-то из нас убивать Лану? Мы все ее любили. По крайней мере, я. Хотя инспектору Мавропулосу, похоже, не совсем ясен смысл понятия «родственные души», я стараюсь изо всех сил, объясняя, почему у меня не было мотива убивать Лану.

Впрочем, я немного лукавлю… К примеру, не говорю инспектору, что Лана завещала мне определенную сумму. Откуда я это знаю? Когда я занимался продажей особняка в Голландском парке, который мне оставила Барбара Уэст, Лана спросила, зачем я от него избавляюсь. Я ответил, что ненавижу и сам особняк, и связанные с ним воспоминания, а главное — мне срочно требуются деньги. Мол, нужно на ­что-то жить, иначе я рискую пойти с протянутой рукой. Я шутил, но Лана приняла мои слова близко к сердцу. Она сказала, что не допустит такого и обещает заботиться обо мне до конца своих дней. Лана завещала мне семь миллионов фунтов.

Я был поражен и глубоко тронут ее щедростью. Вероятно, жалея о своей опрометчивости, Лана попросила меня забыть о ее словах и никогда о них не упоминать — особенно при Джейсоне. Подразумевалось, что он придет в бешенство. Еще бы! Это жадный, подлый, мелочный человек — полная противоположность Лане и мне.

Знание о наследстве ни в малейшей степени ни повлияло на мои чувства. И, конечно, я не вынашивал план убийства Ланы, если вы так подумали. Впрочем, вы вправе думать все что угодно. В этом и заключается интрига, разве нет? Можно ставить на любую лошадь. На вашем месте я поставил бы на Джейсона.

Все мы знаем, в каком отчаянном положении он был, как сильно нуждался в деньгах — хотя и не признался в этом Мавропулосу. Однако чувствовалось, что совесть у Джейсона нечиста. Ореол виновности окружал его подобно облаку сигаретного дыма. И любой инспектор, который не зря ест свой хлеб, тут же это заметит и начнет копать.

А что Кейт? Ее мотив не связан с деньгами. В случае Кейт это могло быть убийство в состоянии аффекта.

Тогда встает главный вопрос: смогла бы она застрелить Лану в надежде завладеть ее мужем? Не уверен.

А еще я не уверен, что стоит подозревать Агати. Она унаследовала некую сумму, как и я. И, как и я, была по-настоящему предана Лане. А значит, никогда не причинила бы хозяйке вреда. Агати любила Лану. Возможно, даже слишком.

Кто остается? Лео я даже не рассматриваю всерьез. А вы? Стал бы сын убивать обожаемую мать только за то, что она не одобрила его решение стать актером? Хотя справедливости ради стоит заметить, что люди убивают и за пустяк. И если бы преступником оказался Лео, это стало бы полной неожиданностью, трагической концовкой нашей истории.

Опытный кабинетный сыщик присмотрелся бы к Никосу — мутному типу, чудаковатому отшельнику, одержимому Ланой. Или Никос — слишком очевидный подозреваемый? Стереотипная развязка, только в декорациях греческого острова?

Но тогда кто? Остается единственный вариант. Этот прием иногда использовала сама Агата Кристи. Посторонний, которого не упомянули среди шестерых знакомых вам людей. Человек, который, несмотря на бурю, тайно высадился на острове, вооруженный пистолетом и желанием убить Лану. К­то-то из ее прошлого?

Возможно ли такое в теории? Да. Правдоподобно ли? Нет. И все же давайте не сбрасывать эту версию со счетов — по крайней мере, пока инспектор Мавропулос не придет к определенному выводу; тогда он соберет нас вместе и объявит, кто убийца.

Инспектор собирает нас в гостиной главного дома — или возле развалин для пущего драматического эффекта. Шесть стульев, поставленных в ряд напротив обломков колонн. Мы усаживаемся, и Мавропулос, вышагивая туда-сюда, знакомит нас со всеми этапами своего расследования, со всеми звеньями логической цепочки. Наконец, ко всеобщему изумлению, он заключает, что убийца… Увы, пока это все, что я могу рассказать.

■ ■ ■

Все изложенное выше описывает, что могло бы произойти, если б эту историю писал более опытный автор. Если б сама Агата Кристи держала перо в недрожащей руке. Но моя рука дрогнула. Я слаб характером и ужасно нелогичен. Рассеян и чересчур сентиментален. Пожалуй, наихудшие качества для автора детективных романов. К счастью, я лишь любитель и никогда не зарабатывал этим на жизнь.

На самом деле дальше все произошло совсем не так, как я вам тут расписывал. Не было никакого инспектора Мавропулоса, не было расследования — ничего, столь же организованного, методичного и безопасного. Когда полицейские наконец добрались до нас, уже взошло солнце — и все знали, кто убийца. На острове царил хаос. Казалось, будто разверзся ад.

Так что же случилось? Позвольте мне наполнить ваш бокал, и я продолжу. Как говорится, «правда невероятнее вымысла»[22].

Действие III

Нет ничего странного в том, что самые лучшие писатели — лжецы. По большому счету, их ремесло — врать или сочинять, и, напившись, они врут и себе, и окружающим.

Э. Хемингуэй

1

Подозреваю, что к этому моменту вы — как тот бедолага, которого старый мореход[23] мучил своими жуткими байками — наверняка задали себе вопрос, во что, черт возьми, ввязались, согласившись выслушать мою историю…

Боюсь, дальше мой рассказ станет еще более странным. Жаль, я не знаю, какое произвел на вас впечатление. Вы слегка увлеклись и даже потеряли счет времени, как это часто случалось с Ланой? Или, подобно Кейт, раздражены и считаете меня самовлюбленным позером? Наверное, и то и другое близко к правде. Мы стремимся сводить вопросы морали к простым решениям: хороший — плохой, виновный — невиновный. Это хорошо для книг. В жизни все гораздо сложнее. Люди — существа многогранные, со всем разнообразием светлых и темных оттенков.

Поверьте, я не пытаюсь себя оправдать. Я прекрасно осознаю: когда мы продолжим и я расскажу концовку истории, возможно, вы не одобрите мои действия. Ну и ладно. Я не нуждаюсь в вашем одобрении. В чем я действительно нуждаюсь — нет, чего я требую, — это вашего понимания. Иначе моя история не затронет вашу душу. Она так и останется грошовым детективом, который покупают в аэропорту, чтобы почитать на пляже, а по возвращении домой начисто забывают. Я не позволю низвести мою жизнь до бульварного чтива. Ну уж нет, сэр!

Дабы вы смогли понять, что