Динамит пахнет ладаном - Евгений Костюченко

— Подруга? Это хорошо. Тебе можно позавидовать. У меня вот нет такой подруги, да еще профессорской дочки.

— Она замужем, — насупившись, заявила Вера. — И оставьте ваш гусарский тон, граф. Иначе в доме Фарберов вас могут неверно понять.

— Это было бы весьма огорчительно. Я очень хочу, чтобы меня все понимали правильно, — сказал капитан Орлов, согнутым пальцем расправляя усы. — Говоришь, Денвер? Что ж, пусть будет Денвер.

Город Денвер стоит на границе двух миров. К востоку от него начинаются необозримые пространства Великих равнин. С запада высятся неприступные отроги Скалистых гор. В общем, с какой стороны ни глянь — окраина, захолустье, медвежий угол. Город основали в расчете на то, что через него пройдет строившаяся в те годы трансконтинентальная магистраль. Но трасса прошла севернее, по равнинам Вайоминга, и многие горожане подались на поиски более перспективного места жительства. А тут еще страшный пожар, уничтоживший половину города. А на следующий год — наводнение, которое смыло уцелевшую половину. Было от чего опустить руки. Но оставшиеся денверцы не стали впадать в отчаяние. Они провели собственную узкоколейку, соединившую их город с магистралью. А вскоре была проложена и вторая трасса от океана до океана, «Канзасская Тихоокеанская железная дорога», и город снова расцвел. Ведь его окрестности изобиловали месторождениями серебра, свинца, олова. Любой старатель мог добыть миллион, напади он на богатую жилу. И толпы таких охотников за удачей стали прибывать в Денвер со всех концов Америки.

Далеко не все они пользовались спальным вагоном. Выйдя на перрон в Денвере, Тихомиров и Гурский стали свидетелями того, как с крыш вагонов посыпались люди в лохмотьях, с мешками и кирками. Упав на платформу, они подхватывали свои пожитки и пускались наутек от охранников, которые встречали прибывающий поезд.

— Вот так и они могли приехать, — заметил Захар. — Надо поспрашивать местную охрану. Может, Муравьева сейчас у них в кутузке прохлаждается.

— Поспрашиваем. Да только не верится мне, что наша княжна способна на такое.

— По крышам скакать? Ничего сложного в том нет, — заявил Гурский. — Я сам так целую неделю ехал однажды, и ничего со мной не случилось. А как, по-твоему, работяги мотаются по штатам? Билеты брать — никаких денег не напасешься. Да и если б у них были деньги, какой резон переезжать? А они так и колесят. Поработал, скажем, в Чикаго. Надоело — махнул в Сиэтл. Там прижало — пожалуйста, можно в Сан-Франциско, а оттуда на аризонские шахты. И всё бесплатно. А помнишь, был рабочий съезд? Так их туда съехалось пятьдесят тысяч. И все — вот так же, на крышах или товарняками добирались.

— Ну нет, не верится мне насчет Муравьевой, — рассмеявшись, повторил Тихомиров. — Ее же сдует ветром с крыши, в ее-то юбках и пелеринах!

— Если лечь плашмя, ветра не замечаешь. Да ведь она не всю дорогу там будет. На «палубе», это они так крышу зовут, проезжаешь только большие станции, где тебя констебль может заметить. А чуть отъехали — и спускаешься по лесенке на тормозную площадку, а там и тихо, и тепло, и выспаться можно.

— Ты, я смотрю, поднаторел в таких делах.

— Нужда, сударь мой, всему научит.

На соседний путь подкатил еще один состав, и толпа на перроне стала гуще. Медленно продвигаясь к зданию вокзала, Захар продолжал делиться своими богатыми познаниями по части безбилетного проезда.

— А как же дорожная полиция? Она-то куда смотрит? — притворно возмущался Тихомиров.

— Куда надо, туда и смотрит. Полисмену и горя мало, если кто бесплатно прокатится. Его забота другая: чтоб под колеса никто не свалился. Так что если ты пришел на станцию, сидишь спокойно в сторонке, никто тебя не тронет. Не суетись, не шагай из угла в угол. А пуще всего — не пей. Если путейцы заметят пьяненького, сразу зовут полицию. И то дело. Кому же понравится кишки со шпал соскребать?

Ему и вправду пришлось поездить без билетов, и не только на крышах. Пришлось ему в свое время познать удобства и угольных ящиков, и открытых платформ, и нефтяных бочек. Весь первый год в Америке он провел в разъездах, мыкался в поисках спокойного уголка, да только нигде его не нашел. Всюду ему казалось, что он торчит на виду, никак не мог Захар смешаться с толпой. Только в Нью-Йорке ему это удавалось. Но в Нью-Йорке оставаться было нельзя. Не верил он, что прошлое отпустит его просто так.

Может быть, если б он смог прижиться среди немцев, или итальянцев, или хотя бы среди каких-нибудь полячишек, всё сложилось бф иначе. Но иммигранты не терпят чужаков, и Захар в конце концов всё равно прибился к русским. Жил в их квартале, перебиваясь случайными заработками. Там его и узнал старый товарищ по смоленской пересылке. А узнав, затащил в свой круг. И пришлось Захару Гурскому снова слушать бесконечные речи об эксплуатации и о беспощадной борьбе. Заправляли кружком анархистов несколько виленских евреев, а главными были Марк и Эмма. Говорили складно и много, и больше всего о том, что хватит уже говорить, пора делом заниматься. Смешно было Захару от их «дел». Газетенка на немецком и английском да листовки. Те же разговоры, только напечатанные на бумаге и оплаченные из рабочих взносов.

На сборищах он солидно помалкивал, чувствуя, что вожаки относятся к нему не так, как к другим. Однажды Эмма попросила проводить ее на вокзал и подстраховать во время встречи «чрезвычайно важного человека». Человек тот все время оглядывался и вздрагивал, и не выпускал из рук потертый чемоданчик. Даже присев на него в ожидании трамвая, он изловчился зажать чемодан коленями, а руку держал на замке, чтоб тот невзначай не раскрылся.

Привезли они гостя на тайную квартиру, и Эмма сказала, что «товарищ Зак» теперь отвечает за безопасность «товарища Франека». Жили они на той квартире три дня. Франек по-английски ни в зуб ногой. Пытался заговорить по-французски, но Захар из «парле франсе» помнил только неправильные глаголы, вызубренные в реальном училище. По счастью, таинственный гость оказался поляком, и они смогли общаться на русском. Тайком от «товарища Эммы» бегали в кабачок, и там, за рюмкой анисовой водочки, поляк поведал Захару жуткую историю. Жил он себе в Париже и горя не знал. По заданию организации втерся в доверие к русской зарубежной охранке, сам генерал Селиверстов считал его своим лучшим агентом. Франек запросто входил к нему в гостиничный номер. Генерал жил на одной стороне Итальянского бульвара, а Франек — на другой, снимал комнатушку в компании полудюжины земляков. Однако со временем организация заподозрила Франека в измене, и тогда он решил убить генерала. Сказано — сделано.

«Что, так таки и убил?» — восхитился Захар.

«Пан думал, поляки только языком трепать умеют?» — гордо вскинул голову Франек.

Утром генерала нашли мертвым. Но уже вечером в газетах пишут, что полиция взяла след убийцы — и черным по белому печатают его, поляка, фамилию!

Организация не оценила подвига Франека. Больше того, его чуть не казнили свои же товарищи за самовольство. Он с большим трудом смог убедить их, что генерал слишком много знал об организации и готовил ее уничтожение. В общем, партийный трибунал не то что бы оправдал Франека, а счел его проступок не слишком серьезным. В конце концов, одним русским генералом стало меньше, и совершенно незачем по этому поводу убивать еще одного поляка. Но в Париже для Франека места уже не было. С тех пор он мечется по всему миру. Французские анархисты перебросили его через Швейцарию в Италию, оттуда он добрался до Алжира, а теперь вот отказался в Америке. Но чувствует, что русские жандармы гонятся за ним.

«Нужен ты больно русским жандармам!» — попытался утешить его Захар. «Не я им нужен, пане, а то, что у меня вот здесь» — и Франек осторожно постучал себя пальцем по лбу.

А там у него были сведения о банковских махинациях Петра Ивановича Рачковского, за которым, оказывается, следил генерал Селиверстов. Были фамилии польских магнатов, которые финансировали динамитчиков во Франции. Взрыв, произведенный в нужное время, влияет на банковские котировки — чьи-то акции падают в цене, а чьи-то растут. Люди, которые только тем и живут, что скупают и перепродают акции, должны уметь заглядывать в будущее. А еще лучше, если они умеют это будущее заказывать. Вот такие-то люди и натравили на бедного Франека самых лучших сыщиков и самых свирепых жандармов, чтобы он замолчал навсегда и никому не успел поведать свои тайны…

Впрочем, тайны эти прятались не только под довольно хрупкой защитой лобной кости Франека. Он как-то исхитрился сохранить несколько листов, исписанных убористым почерком. Что там было — об этом он новому товарищу рассказывать не стал. Но намекнул, что эти бумаги страшнее динамита.

На четвертый день к ним явились все главные анархисты: Марк, Эмма и еще какие-то бородачи. По решению организации Франека следовало отправить в более безопасное место, на юг, где жили могущественные покровители международного анархизма. Сопровождать прославленного убийцу должен был товарищ Зак.