Вечность мига: роман двухсот авторов - Иван Зорин

С тех пор миланец справлял день рождения каждые сутки.

Иезуит Чезаре Маскони. «Откровение в эпоху Интернета» (2002)

ВТОРОЕ ИМЯ

Его давали на Руси при крещении, чтобы не сглазили. Известно оно было только духовнику, родителям да самым близким. Первым именем прикрывались на людях, храня в тайне настоящее. Бывало, к человеку всю жизнь обращались Федот, а на поминках выяснялось, что он Федот, да не тот. Что при рождении его нарекли Дмитрием. Известен случай, когда боярский сын под одним именем служил в царском войске, а под другим дезертировал, с явным именем венчался, а с тайным проходил в холостяках, и так привык к своей двуимённости, что, когда был убит под первым, под вторым ещё долго здравствовал.

Ермолай (первое имя) Костожаров. «По русскому обычаю» (1860)

ОПЫТЫ ГИЛЬОТИНЫ

Когда я нагнул ему голову под нож, он сказал:

— Скоро ты узнаешь, чувствуют ли что-то без туловища — в этом случае я подмигну.

— И так знаю! — рассмеялся я. — Каждую неделю мне приходится менять корзину для голов — всю искусанную.

Гаспар Барер. «Дивный вид с эшафота» (1793)

СЛЕПОТА НАСТОЯЩЕГО

— Жили же тысячу лет при рабовладении — и ничего, считали свои порядки единственно правильными! И тысячу лет христианского Средневековья, когда под еретиками полыхали костры, были убеждены, что по-другому нельзя, верили в своё совершенство, с пренебрежением вспоминая варварское прошлое. И сейчас, не представляя иного, говорят, что демократия и потребление — вершина человеческой цивилизации! Нет, мы обречены жить со своими заблуждениями, подчиняться законам, которые со временем покажутся до нелепости жестокими. И, думая о нас, потомки спросят: «Как они могли так жить?», не отделяя наше просвещённое время от тёмных невежественных веков.

— Да оставьте вы потомкам их иллюзии! Чем они будут лучше? Кто знает, в какую эпоху больше смеялись? влюблялись? были счастливее?

Божен Цыплятев. «Изнанка прогресса» (2000)

ТРИ СЕСТРЫ

Они жили в горах, и выше обитал только Бог. На троих у них было два глаза и четыре уха, и, доберись к ним геронтологи, они бы побили рекорд долголетия. Природа не терпит одной краски, мир от земли до неба, как слоёный пирог, — внизу в городах время бежит, как испуганная лошадь, а у Бога оно стоит. Старухи ютились под самой его крышей, и в их саклях время текло медленнее, чем кровь у флегматика. Они ели козий сыр, похожий на обгрызенную луну, носили ветхие платья, в которых дыр было больше, чем материи, и пили вино из эдельвейсов. Они были неграмотны, считали, загибая пальцы, и образование им было нужно, как скребущимся на чердаке голубям.

Как-то младшая из сестёр качалась в гамаке, когда старшая работала в огороде. Та рассердилась и отпустила колкость. Слово не воробей, оно кружило вороном над жилищем старух, разбрасывая молчание, которое, как мальчишка в угол, вписывалось в безмолвие гор. Оглохшее от тишины время, едва ползшее по перевалам, измерялось теперь длинной овечьей шерсти и величиной горбов. Наконец, средняя из сестёр не выдержала. «Пора мириться, — сказала она, — тридцать лет прошло…»

До ближайшей церкви им было топать полжизни, но старухи свято соблюдали правило «в пятницу не смеяться, чтобы в воскресенье не плакать», опасались дурного глаза и сторонились чужаков. А своими у них были ласточки, чахлые деревца и глазастое солнце. Они также остерегались певцов, полагая, что тот, кто может пронзить сердце песней, может достать его и кинжалом. Поэтому, когда они услышали смерть, которая карабкалась по скалам, напевая под звяканье косы, то сильно испугались.

— Мы привыкли жить, — взмолилась старшая из сестёр. — Куда спешить — впереди вечность, дай нам приготовиться.

— И дорога, видать, далека, — поддакнула средняя. — А мы давно никуда не выбирались.

Младшая уставилась единственным глазом, в котором навернулась слеза, сразу сделавшая мир таким же маленьким, как темнота, которую носят в кармане.

— И в самом деле, надо собраться, — согласилась смерть. — Да и срок ещё не вышел.

Сёстры обрадовались, скинув, казалось, полстолетия, оживились, как засохший кактус после нечаянного дождя.

— А чтобы с пустыми руками не возвращаться, — умасливали они смерть, — возьми хоть собаку.

— Не могу, — отказалась та, — у собаки собачья смерть.

И напоследок сообщила, когда вернётся.

Этим она повернула время вспять, ведь для тех, кто знает час своей смерти, время начинает обратный отсчёт. Теперь оно не ползло улиткой, как это было от рождения, но неслось стремительно, как бегун на финише. Толкая в спину, оно заставляло жадно скалиться вслед упущенному дню, а вместо стакана вина выпивать два.

И старухи изменились. Перевернув время, смерть перевернула их жизнь. В обратном измерении старшая из сестёр оказалась младшей, вскрылись старые обиды, и они на краю могилы стали сводить счёты.

Кончилось тем, что, переругавшись, они стали кликать смерть.

Антонина Щапова. «Сказки тёти Моти» (1955)

УПРЯМСТВО

— Мы искренни только во сне. С пробуждением в нас воскресают надежды, обиды, желания. Днём мы набираемся впечатлений, а по-настоящему думаем лишь ночью, когда мозг, перебирая дневные образы, складывает их в копилку, которую зовут опытом. А почему во сне мы свободны? Потому, что мы — герои без автора, потому что у нас, как у лягушек и муравьёв, отсутствует «я».

— А кто же тогда меня сейчас учит, раби?

— А тебе только кажется, что учит! Никто не может учить никого.

— Но тогда кому это кажется?

раби Моше бен Леви. «Апокрифические сказания» (около 1430)

НА ЛЫЖНЕ

Два старика. Один высокий, худой, второй — грузный, мордатый.

— Я полжизни в авиации прослужил, а потом, судьба так сложилась, — в ядерной энергетике, — опёрся на лыжные палки высокий.

— И что дала тебе твоя ядерная энергетика? Грошовую зарплату? Нищенскую пенсию? А я в торговле всё имел, и дом сейчас — полная чаша!

— Немало дала, — смерил взглядом высокий. — Одно то, что не имел дело с такими, как ты.

И покатил прочь.

Александра Сокольникова. «Встречи» (2010)

ЧУДО ИЗ ЧУДЕС

В библиотеке халифа — да смилостивится над ним Аллах! — я натолкнулся также на книгу, которая, говорят, хранилась под небесным престолом вместе с Кораном, пока её ни выкрал шайтан и ни сбросил на землю. Она называется «Превращения» и меняет содержание с каждым новым прочтением. Трус в ней вдруг превращается в храбреца, герой — в женщину, а богач — в нищего. В один день разгневанный падишах казнит в ней визиря, в другой — коварный визирь, устроив заговор, поражает кинжалом падишаха. В книге постоянно меняются сюжет, действующие лица, развязка. Впрочем, я не могу утверждать этого наверняка, потому что книгу, как и жизнь, выдают в библиотеке только раз.

Васил ан-Зари. «Сказания о вечном» (1177)

СЕСТРА ТАЛАНТА

Шофёр Ганс, прикуривая, подошёл к бензобаку. Покойнику было сорок лет.

Юрген фон Зеедорф. «Лекции о вреде курения. т. III» (1938)

РАЗОЧАРОВАННЫЙ ДЕМИУРГ

Вот какую историю вкладывают некоторые в уста Тифона, победившего самого Зевса:

«То, что для всех станет могилой, для меня было чревом — Земля, моя мать, сочеталась с мрачным, как ночь, Тартаром, чтобы родить ребёнка. Содрогнувшись, она нашла меня достаточно ужасным, чтобы отомстить Зевсу за смерть моих братьев-титанов. “О, сын мой! — слышал я в детстве, когда играл скалами в родной Киликии. — Мужай на горе Зевсу, стань его проклятием!” В этих словах не было любви, и я возненавидел свою мать, для которой был лишь орудием мести!

И вот тело моё упёрлось в созвездие Пса, гонящего лисицу, а руки простёрлись от восхода до заката. Сто глав, сто огнедышащих пастей заканчивали их, а ногами мне служили извивавшиеся кольцами змеи. Напрасно напрягал я зрение, чтобы окинуть взглядом своё огромное тело, напрасно прислушивался к своим шагам, далёким, как бездна. И тогда я решил штурмовать небо. Когда, нагромождая горы, я стал медленно взбираться, то боги, хвастливые на пирах, бросились бежать, превращаясь в трусливых шакалов, гиен и крокодилов. Их виночерпий обратился в дикую лозу, а хромой кузнец — в колченогую лань, вызывавшую смех. Я не стал ловить их — пусть они вечно пребудут зверьми! Их повелитель, более смелый, принялся издалека швырять в меня молнии, опалявшие волосы, а, когда я приблизился, бросился на меня с кривым мечом. Но я уклонился, а громко свистящие змеи, опутав, вырвали его клинок. Им я и вырезал Зевсу сухожилия. Взвалив на плечи, я отнёс его за море, в родную Киликию. Завернув сухожилия в медвежью шкуру, я положил их перед входом в пещеру, куда запер пленника. Дурно пахнущая драконица вызвалась его сторожить, и я положился на её преданность. Всего за одну ночь я стал властелином мира, победа далась мне на диво легко, и я должен бы торжествовать, но лишь неизбывная грусть тяготит мне сердце.