Львовская гастроль Джимми Хендрикса - Андрей Курков

— Я, когда в голубятне сижу, ощущаю только позитив, — заговорил он. — А вот дома… Дома совсем другие мысли приходят! Может, даже не мои мысли, а соседей. Тут же стенки тонкие! В доме больше ста квартир! Такая концентрация не синхронно работающих мозгов и сердец!.. А помнишь наш последний разговор, у тебя?

Алик кивнул.

— Я ведь не шутил! Это всё очень серьезно! Скоро любой, самый обычный человек заметит эти аномалии, на себе почувствует! Сам-то ты еще ничего странного не замечал?

Алик задумался. Вспомнилось, что действительно какие-то мелочи казались ему в последнее время странными. Крики птиц или еще что-то, да и запах моря или морской капусты догонял его в дороге пару раз.

— Да, — Алик кивнул. — Что-то замечал. Но что-то невнятное…

— Я ходил в контору, к своим бывшим коллегам. Они только похихикали! Там уже почти никого из старой гвардии! Одни салаги, которые ничего не понимают!

Алику вдруг расхотелось пить. Он только из вежливости пригубил из рюмочки и поставил ее на место. Рябцев всё понял и дальше, разговаривая, пил один. Пил и не пьянел.

В какой-то момент стиральная машина затихла одновременно с хозяином квартиры. И наступила тяжелая, гнетущая тишина, от которой Алика пробрал мороз. Он попробовал втянуть кисти рук в рукава коротковатой синей шинели, но ничего из этого не вышло. Рябцев всё так же сидел напротив, за его спиной белела газовая плита. За окном — чернильная темень ночи. Чувство привычного кухонного уюта исчезало, покидало кухню Рябцева, как покидают песчинки верхнюю полуколбу песочных часов, оставляя ее пустой и знаменуя этим окончание временного интервала. Видимо, интервал уюта тоже заканчивался. Часы на мобильнике показывали половину пятого утра. Мобильник, зажатый в руке Алика, тоже казался слишком холодным.

— Мне как-то нехорошо, — вымолвил гость, посмотрев на хозяина квартиры неуверенным, полувопросительным взглядом.

Рябцев кивнул, вышел. Вернулся с гладильной доской, разложил ее. Включил в розетку утюг, принес из ванной постиранные джинсы Алика и, разложив их на доске, стал разглаживать. Над джинсами под звуки шипения, доносившиеся из-под горячего утюга, поднимался пар. В воздухе запахло теплой, домашней сыростью. И Алику стало теплее. Он понял, что капитан ускоряет утюгом высушивание его одежды, и наблюдение за этим процессом увело мысли и ощущения гостя в сторону от дискомфорта и странного внутреннего беспокойства.

В половину шестого Алик снял гэбистскую шинель и снова надел джинсы и джинсовую куртку. Одежда передала ему тепло, полученное от утюга. Алик стал прощаться, но Рябцев настоял на том, что он сам выведет гостя на прямую дорогу.

На лестничной клетке, прямо за дверью квартиры Рябцева, лежала пустая бутылка из-под портвейна и надгрызенная луковица, вокруг валялись хлебные корки.

— Бомжей развелось! — огорченно выдохнул Рябцев.

Он проводил Алика до проспекта Червоной Калины, попрощался и, пообещав вскоре напомнить о себе и своих предчувствиях, зашагал обратно довольно твердой походкой.

Через полтора часа Алик вышел на безлюдную и безмашинную Замарстиновскую и отправился в сторону своего дома. На углу Татарской Алика словно током ударило. Он остановился. Снова рукам и ногам стало холодно, а по спине побежали мурашки. Дотронулся до лба, и пальцы стали влажными. В воздухе возник запах йода, запах моря, запах гниющих на песочном берегу водорослей. Сверху, с темного неба, долетел резкий птичий крик, похожий на крик чаек. И еще появился страх, страх идти вперед. Он сделал пару шагов назад, и внутренний холод потихоньку стал ослабевать. Так же и запах йода вдруг покинул воздух, которым дышал Алик. На смену птичьим крикам наступила тишина. Алик опять оглянулся по сторонам, всмотрелся в дорогу, по которой ему надо идти, если он хочет добраться до своего дома. Снова зашагал вперед, и тут же новый удар холода и беспокойства остановил его. И запах моря сильнее прежнего ударил в нос, крики чаек посыпались с неба, как град звуков. Опять отбежал назад, в тишину, остановился. Присел на корточки, скорее, поддавшись возникшей в ногах слабости, чем просто для отдыха. Лихорадочные мысли напомнили ему слова и подозрения капитана Рябцева.

— Похоже, он прав, — прошептал Алик, уставившись в уходящую в сторону Брюховичей улицу, улицу, которая по непонятной причине вдруг стала для Алика непроходимой, улицу, не желавшую пропускать его домой.

Глава 20

Ближе к пяти утра Тарас отложил в сторону пятый том «Малой медицинской энциклопедии», купленный на книжной раскладке возле памятника Ивану Федорову. Конечно, ему бы сейчас больше пригодился первый том, на букву «А», чтобы лучше понять природу и способы лечения аллергий, но пятый том начинался с буквы «Л», а если точнее — с описания воздействия противотуберкулезного средства «Ларусан». Поэтому Тарас листал источник выложенных по алфавиту медицинских знаний свободно, останавливая взгляд на отдельных статьях, которые, как это ни странно, освежали в памяти отрывки знаний, полученных во время попытки стать фельдшером. Если бы не ярко-зеленая обложка этого тома, если бы не название, в котором гордо присутствовало слово «энциклопедия», если бы еще и не цена в десять гривен, то не купил бы он этот пятый том. А теперь, налиставшись его вдоволь, ощутил Тарас необходимость укрепить свое незаконченное среднее медицинское образование покупкой недостающих одиннадцати томов. Как ни крути, а деньги он зарабатывал медициной! Здоровье — это самый надежный товар, лучше хлеба! И кто знает, какая еще в его, Тараса, умную голову может прийти мысль, связанная с медицинским заработком?! А мысль сама по себе не придет! Она должна от чего-то отталкиваться. И если соберет он все двенадцать томов этой энциклопедии, то прикладных мыслей может появиться множество. Но всё равно, начинать надо с буквы «А». С самого начала. Это не только естественно, это просто необходимо! Разобравшись с аллергией Дарки, он сможет лично снять с нее ее длинные, по локоть перчатки, сможет поцеловать подушечки пальчиков, сможет дотронуться до ее кожи!

Он заварил крепкого кофе, залил в термос. После короткого раздумья добавил туда пятьдесят грамм коньяка и плотно закрутил чашечку-крышку. Выйдя во двор со спортивной сумкой на плече, он постоял минуту перед своим «опелем» и отправился пешком к браме, ведущей на улицу. Заводить машину так рано утром во дворе, на который выходили окна трех десятков квартир, показалось ему не очень вежливым. Раньше он не задумывался о соседях, но сейчас, наполненный нежными чувствами к девушке из ночного обменника, вдруг поймал себя на подсознательном благородстве. Видимо, влюбленность действительно облагораживает.