Рассечение Стоуна (Cutting for Stone) - Абрахам Вергезе

Но самым важным качеством местных женщин была их безотказность, доступность. Многие месяцы после своего приезда в Аддис-Абебу и даже после первого визита в «Ибис» Гхош хранил целибат. Ирония заключалась в том, что единственная желанная женщина как раз его и отвергла, а все прочие, окружавшие его, никогда бы не отказали.

У него, двадцатичетырехлетнего, кое-какой опыт в Индии имелся – юная стажерка по имени Вирджин Магдалин Кумар. Роман их длился три месяца, после чего она вышла из ордена и выскочила замуж за знакомого ему парня (и по-видимому, стала именоваться просто Магдалин Кумар).

– Хема, я живой человек, – пробормотал он. Эту фразу он произносил всякий раз, когда упрекал себя в неверности.

Гхош потянулся через стойку бара и ухватил Конжит за бочок.

– Ах, дорогая, не послать ли нам за ужином? Тебе не помешает нарастить плоть. Да и подкрепиться перед тем, что нам сегодня предстоит. Признаюсь, это мой самый, самый первый раз.

Будь она постарше (а среди держательниц таких баров преобладали женщины в годах, скопившие достаточную сумму за годы работы в шикарном заведении вроде «Ибиса»), он бы повел разговор в ином тоне, помягче, попристойнее, повкрадчивее. Но с ней он пошел напролом, будто старшеклассник.

Когда она погладила его по голове, Гхош замурлыкал от удовольствия. Из радиоприемника донеслись негромкие звуки крара, рифф из шести нот китайской гаммы, характерных для эфиопской музыки, неважно, медленной или быстрой, повторился. Гхош узнал популярную песню. Называлась она «Тицита», этому слову в английском нет прямого соответствия, оно означает воспоминание, окрашенное сожалением. Будто бывают другие воспоминания, подумал Гхош.

– Какая у тебя красивая кожа! Ты кто? Бания? – спросила она.

– Да, моя прелесть, я индус. И поскольку ничего красивого, кроме кожи, во мне нет, очень мило с твоей стороны сказать мне об этом.

– Да что ты такое говоришь? Клянусь всеми святыми, мне бы твои волосы. Как ты здорово говоришь по-амхарски. Твоя мать правда не хабеша!

– Ты мне льстишь.

Он научился немного по-амхарски в больнице, но свободно говорить мог только в беседе с глазу на глаз, вот вроде этой. У Гхоша имелась теория, что амхарский хорош и в больничной палате, и в спальне. Ложитесь, пожалуйста. Снимите рубашку. Откройте рот. Глубоко вдохните… Язык любви совпадал с языком медицины.

– По-настоящему я знаю только язык любви. Я не смогу карандаша в магазине купить, не знаю, как сказать.

Она засмеялась и снова прикрыла рот. Гхош взял ее за руки, она поджала нижнюю губу, чтобы заслонить зубы, это движение тронуло и возбудило его.

– Почему ты прячешь свою улыбку? Она у тебя такая красивая!

Много, много позже они удалились в подсобку, и Гхош закрыл глаза и, как всегда, постарался представить себе, что перед ним Хема. Самая желанная.

Когда Гхош вышел из бара, над землей клубился туман, принесший с собой кладбищенскую тишину и пронизывающий до костей холод. На обочине дороги Гхош помочился. Раздался смех гиены, непонятно, что ее так развеселило, то ли его действия, то ли мужское хозяйство. Он развернулся и увидел, как меж деревьев возле первой кучки домов блеснули чьи-то глаза. Пытаясь на ходу застегнуться, Гхош бросился бежать, открыл машину, запрыгнул внутрь, запустил мотор и тронулся с места. Писающему человеку есть чего бояться и помимо гиен. Шифта, леба, мажиратмачи и прочие злодеи после полуночи выходили на промысел даже на асфальтированных дорогах в самом центре города. Всего месяц назад двое мужчин ограбили и изнасиловали англичанку, да еще отрезали ей язык, чтобы не сболтнула лишнего. Другой жертве нападения отрезали яйца – распространенная практика, – чтобы недостало храбрости мстить. Этим еще повезло. Остальных просто убивали.

Ворота Миссии оказались распахнуты настежь, что было странно. Гхош подкатил к своему коттеджу, свернул под навес. Фары высветили каменную стену, и Гхош в ужасе ударил по тормозам: перед ним поднялась с корточек и встала во весь рост призрачно-белая фигура, глаза ее отсвечивали красным, будто у гиены. Но это была не гиена, а впавшая в отчаяние заплаканная Алмаз, которая явно дожидалась его.

– Хема, Хема, что ты наделала, – пробормотал Гхош, уверенный, что случилось самое страшное и Хема выскочила в отпуске замуж. Иначе зачем Алмаз допоздна его дожидаться? Все вокруг знают, какие чувства он испытывает к Хеме. Только сама Хема не догадывается.

Призрачная фигура распахнула дверь со стороны пассажира и забралась внутрь. Самым официальным тоном, не глядя в глаза, Алмаз возвестила:

– Мне очень жаль, но у меня для вас дурные вести.

– Это Хема, правда ведь?

– Хема? Нет. Это сестра Мэри Джозеф Прейз.

– Сестра? Что с ней стряслось?

– Она отошла к Господу, да благословит он ее душу.

– Что?

– Да поможет нам Бог. Она умерла, – всхлипнула Алмаз. – Умерла, когда рожала двойню. Приехала доктор Хема, но не успела ее спасти. Доктор Хема спасла близнецов.

Гхош уже не слушал. Она повторяла одно и тоже снова и снова, приводила какие-то подробности, но всякий раз у нее выходило, что сестра умерла. И что-то насчет близнецов.

– А теперь мы не можем найти доктора Стоуна, – рыдала Алмаз. – Он пропал. Мы должны его найти. Так матушка сказала.

– Зачем? – выдавил Гхош, хотя и без того знал. Как-никак они со Стоуном были единственными врачами-мужчинами в больнице. Гхош знал Стоуна лучше, чем кто бы то ни было. За исключением сестры Мэри Джозеф Прейз.

– Зачем? Потому что он больше всех страдает, – сурово произнесла Алмаз. – Так говорит матушка. Мы должны найти его, пока он не натворил глупостей.

Опоздали немножко, подумал Гхош.

Глава вторая. Край земли

Наутро матушка Херст, как обычно, появилась в своем кабинете очень рано. Спала она каких-то пару часов. Накануне они с Гхошем допоздна колесили по окрестностям в поисках Томаса Стоуна, а служанка Стоуна Розина несла дозор у него на квартире. Но доктор исчез.

Матушка поправила бумаги, громоздившиеся на столе. В окно ей были видны больные, выстроившиеся в очередь в поликлинику, – точнее, их разноцветные зонтики. Люди пребывали в убеждении, что солнце обостряет болезни, так что зонтиков было столько же, сколько пациентов.

Матушка сняла трубку телефона.

– Адам? – уточнила она, когда к аппарату подошел рецептурщик. – Передай Гебре, пусть закроет ворота. Отправляй пациентов в русский госпиталь. – Ее амхарский, хоть и окрашенный акцентом, был безупречен. – И обслужи по высшему разряду тех, кто уже в поликлинике. Я попрошу медсестер сделать обходы палат. Сообщи стажеркам, что занятия отменяются.

Благодарение Богу за Адама, подумала матушка. Его образование прервалось на третьем курсе. Такая жалость, из него получился бы неплохой доктор. Он не только умело готовил пятнадцать микстур, мазей и смешанных композиций, которые Миссия предоставляла пациентам, у него еще было и сверхъестественное клиническое чутье. Своим единственным здоровым глазом (второй глаз был закрыт бельмом вследствие перенесенной в детстве инфекции) он быстро распознавал в толпе, кто серьезно болен, в точности отмерял ингредиенты. Как ни печально, самая распространенная жалоба среди амбулаторных больных звучала так: «Расен… Либен… Ходен…» То есть «голова… сердце-живот…», причем к соответствующей части тела прижималась рука. Гхош называл это «синдром РЛХ». Чаще всего от РЛХ страдали либо молоденькие девчонки, либо дамы в летах. Отвечая на вопросы, пациенты могли, конечно, сообщить более конкретные симптомы, но бормотали их себе под нос скороговоркой, ведь на то ты и доктор, чтобы самому разобраться с расен, либен, ходен. Матушке понадобился целый год в Аддис-Абебе, чтобы понять: таким образом в Эфиопии проявляют себя стресс, тревога, супружеские раздоры и депрессия, это чистой воды «соматизация» – так, по словам Гхоша, назвали этот феномен эксперты. Болезни внутренних органов возникали вследствие психических конфликтов. Пациентки не видели связи между дурным обращением мужа, придирками свекрови, недавней смертью ребенка и своим головокружением или судорогами. И все прекрасно знали, что именно излечит их хворь, – укол. То есть их могла успокоить и какая-нибудь микстура (Mistura carminativa, магнезия или белладонна), но по-настоящему действенное средство было одно: марфей – игла. Гхош был категорически против инъекций витамина В в качестве средства от синдрома РЛХ, но матушка убедила его, что пусть лучше больного уколют в Миссии, чем ему вкатит что-нибудь подкожно нестерилизованным шприцем какой-нибудь шарлатан на Меркато. Витамин В стоил недорого, а эффект от инъекции проявлялся немедленно, пациентка улыбалась и вприпрыжку сбегала по склону холма.

Зазвонил телефон, и впервые матушка была рада звонку. Как правило, назойливая трещотка выводила ее из себя. Маленький коммутатор Миссии был еще в новинку. У себя на квартире матушка не стала ставить телефон, но решила, что докторам и приемному покою без него никак не обойтись. Даже аппарат в своем кабинете матушка считала роскошью. Но сейчас она торопливо схватила трубку, надеясь услышать благие вести насчет Стоуна.