Антология современной азербайджанской литературы. Проза - Исмаил Шихлы

— Ай да дядя Мухаммед! Теперь я понял, что ты задумал.

— Слушай, Гейдар. У нас окромя тебя охотников нет. Убьешь его — тогда на меня не обижайся…

В эту ночь Мухаммед-киши опять спал под стогом. Во сне он снова увидел горы, увидел Рашида один на один с рыжим, очкастым, жилистым немцем. Оба они обливались потом. Вдруг он услышал звон колокольчика. Вскрикнув, он хотел предупредить Рашида, кричал, звал его, но сын не слышал. Фашист же услышал звон колокольчика. Хотел было убежать, но то был волк. Волк схватил Рашида за ногу и потащил…

И старик проснулся. Гашга тянулась мордой к траве и натягивала повод, намотанный на руку Мухаммед-киши. Он взобрался в седло и поехал в деревню. Уже светало. Пастух Сартиб гнал скотину. Остановившись у дома старухи Машараф, он что-то рассказывал ей.

— Вдруг слышу — колокольчик звенит. Коровы стали, рога опустили. Только это я подбегаю, гляжу — а на пригорке сидит волк дяди Мухаммеда. Подлизывается, как кошка, увидевшая мясо. Не выйдет, братец, думаю, никто тебе больше не поможет.

Мухаммед-киши слышал его слова.

— Чей волк, говоришь?

— Вру, что ли? Услужил ты божьей твари и выпустил на волю. Однажды этот несчастный примкнул к волчьей стае. Так они его в тот же день прогнали, сказали, ты ступай, мол, себе, позванивай колокольчиком…

Его слова были для Мухаммеда-киши, как масло по сердцу.

— Бог про волка знать не знает. Как и про дурной глаз.

Старуха Машараф поняла, в чей огород этот камушек, и, ворча, удалилась к себе во двор.

— Чтоб ослепнуть дурному глазу!

— Слышь-ка, Сартиб, ты погляди за волком-то, чего он делать станет.

— А чего ему делать: к какой животине ни подкрадется, та враз и убегает.

Мухаммед-киши отправился домой. У него оставались еще четыре овцы и два молоденьких барашка. Погибшего барана он держал отдельно от них, чтобы тот не исхудал. Через неделю от Рашида пришло письмо. Он писал о том, что порезал ножом палец, когда чистил картошку. Товарищи стали над ним подтрунивать. Мол, у всех раны боевые, а у него — кухонные. И он попросился на передовую. Поступок сына обрадовал отца, но мать забеспокоилась.

— Место мужчины — в бою. Знал бы я раньше, что он картошку чистит, вернул бы его назад. У людей дети вон какие герои, а мой поваром работает.

— Ты себя не шибко-то в грудь бей. Прежнее место у него было хорошее. А теперь под пулю золотую полез.

— Будет тебе болтать-то. Я еще ни в чьей тени не прятался и сыну не позволю. Лучше слепая дочь, сидящая дома, чем сын, прячущийся на задворках.

Жена, почувствовав настроение мужа, замолчала. Подумала: «С тех пор как привязал колокольчик к волку, от радости в облаках витает». Мухаммед-киши сунул письмо в карман, вышел на улицу и зашагал в сторону виноградников. Все должны знать о том, что Рашида послали на передовую. Но он не знал, что это слово означает. Понимал, что слово это хорошее, достойное, возвышающее. Мусеиб-муаллим тоже оказался здесь. Он сидел рядом с навесом и удрученно просматривал газеты.

— Дядя Мухаммед, сам военный комиссар ушел на фронт. Я тоже хочу подать заявление, чтоб меня отправили. Совесть не позволяет просто так вот сидеть. Дезертиром себя чувствую.

— Если так плохи дела, то и я с тобой. Не гляди, что старик.

— Нет, дядя Мухаммед, у тебя сын воюет.

— Когда дело касается чести, и отец должен идти за сыном. Но я за ребят наших спокоен. Дадут фашистам прикурить — поскорее бы.

Они встали и направились в сад. Сартиб неподалеку пас коров. В руке он держал виноградную гроздь и отщипывал от нее. Увидев старика, он улыбнулся.

— Слышь, отец, чего за волком своим не смотришь?

— А что случилось? — Мухаммеду-киши шутить было некогда. Он думал о том, что сказал ему Мусеиб-муаллим.

— А чего может случиться? Деваться-то ему теперь некуда, вот и кружил вчера, как лиса вокруг виноградников.

Однажды вечером Сартиб привез на ишаке труп волка. Кликнул старика:

— Забирай. Скопытился. Еще немного, и шакалы от него ничего бы не оставили.

Волк совсем уже не был похож на того, что попал когда-то в овчарню. Тот был упитанным, здоровым, глаза сверкали, а этот был кожа да кости, с облезлой шкурой, потухшими глазами. Сартиб стащил его наземь.

— Поразвлеклись хоть как-то. Одно удовольствие было с волком твоим. Последнее время приходил и сидел около стада. Вперит глаза в меня… А я про себя, сукин ты сын, думаю, жнешь, что посеял. Даже бегать у него сил не было.

— Ладно, а где ж его колокольчик?

— Услужил он ему, нечего сказать. Может, я его себе оставлю, а? Хочу привязать к козе Гафара, она у меня стадо водит.

— Давай сюда, он мне нужен. Помоги-ка мне освежевать волка.

Ребятишки окружили их. Среди них нагишом стоял карапуз лет трех-четырех.

— Не бойся, малыш, он дохлый. Помочись-ка сюда.

Мальчуган словно ждал этого…

Сартиб спросил:

— А это зачем?

— Обычай, сынок. Когда убьют волка, всегда так делают. Много на свете злых людей. Кого смажут волчьим жиром, так тот на самого родного человека волком глядеть начнет.

Прошли осенние дожди, и травы зазеленели. По утрам их покрывал иней. С гор дул холодный ветер; на их вершинах от времени до времени вздымались столбы снежной пыли. Деревья становились черными. Мухаммед-киши все время проводил на жнивье. Приходил сюда каждое утро. Побеги осенней травы напоминали молодой лук. Старик и сейчас возвращался оттуда. По бревну, перекинутому через ручей, прошел молодой барашек. Он был выкрашен хной, на шее у него весело покачивался колокольчик. Шел он очень важно. Словно говорил своей походкой: «Прочь с дороги. Это иду я. Погодите немного, и у меня будут крутые рога и жирный курдюк. Я стану сильным бараном».

Анар (род. 1938)

НАВАЖДЕНИЕ

© Перевод Ч. Абдуллаев

Первый крик.Возможно, то плачперед наваждениемдней грядущих.Последняя тишь —покой от усталости жизни,прохладная тень.

Доктор Орудж был доволен жизнью, на здоровье никогда не жаловался. Ему было под сорок пять, но он до сих пор даже гриппом ни разу не болел, и заботы семьи его не очень обременяли. Жена его — Пакиза, на шесть лет старше его, была домовитой хозяйкой. Дом содержала в чистоте и порядке, готовила вкусно. Сама же была нетребовательна, без претензий — словно ягненок. Никогда не допекала мужа вопросами — куда и зачем пошел и почему так поздно явился… Орудж по утрам пил на кухне свой хорошо заваренный чай, ел яичко всмятку или яичницу, хлеб с маслом и сыром.

И одежду его Пакиза тоже содержала в идеальном порядке. Рубашка, костюм и галстук всегда свежевыглажены, туфли протерты, а если пуговицы на плаще были вечером расшатаны, утром уже он находил их крепко закрепленными.

И сыном был доволен. Окончил среднюю школу с золотой медалью. И в вуз поступил, можно сказать, своими силами. Хотя, конечно, и Орудж не дремал — слегка, как говорится, подсобил. Когда сын учился на втором курсе, Орудж вновь немножко помог и перевел его во Второй медицинский институт в Москве. Каждую неделю сын теперь звонит родителям, по праздникам шлет им поздравительные открытки. Но и Орудж не забывает о сыне, в начале каждого месяца высылает ему определенную сумму денег.

Орудж был известным в городе врачом — психиатром. Он любил свою профессию. К странностям пациентов относился снисходительно, с пониманием, не сторонился своих больных, а если ему удавалось кому-то помочь, был искренне рад. Ну, а если больной был совсем безнадежен, то старался не принимать это близко к сердцу — ведь их излечение не зависит от него, доктора Оруджа… Такие болезни ведь вообще не излечиваются. Конечно, у этого вопроса была и материальная сторона, и доктор Орудж не обязан был терпеть угрызения совести, оттого что его благополучие зиждилось на несчастье других — это его профессия, его работа. Он был специалистом высокого класса, прекрасно владеющим своим ремеслом. И это вполне в порядке вещей, если он облегчает чью-то незавидную участь, кого-то излечивает, кого-то обследует или даже подтверждает чью-то безнадежность — и затем со спокойной совестью берет свою законную плату. И если его так называемая законная плата оказывается несоизмеримо выше его собственной зарплаты, ну что ж… Значит, это обусловлено его заслугами, именем, знаниями. Ведь и то правда, что больные, вернее их родственники, ищут не других, а именно доктора Оруджа, они хотят попасть именно к нему на прием, готовы заплатить за услуги любую сумму. Помимо больницы, доктор Орудж два дня в неделю принимал больных у себя дома. Одним словом, в течение последних десяти-пятнадцати лет у доктора не было ровным счетом никаких материальных проблем. Получив четырехкомнатную квартиру в кооперативном доме, выходящую окнами на море, заново ее отремонтировал, пол устлал дорогим паркетом, сделал арочные проходы между комнатами, потолок и стены разукрасил лепными узорами. Комнаты, кухню, прихожую обставил импортной мебелью. Шкафы заполнил хрустальными вазами, всевозможной посудой из дорогого стекла, источавшей ослепительный блеск. Кроме того, Орудж имел три телевизора, два видео, проигрыватели с обычными и лазерными дисками. В зарубежные поездки отправлялся с видеокамерой. У него была автомашина «Волга» со стереомагнитофоном и дача в Мардакянах. И как раз все его беды впоследствии и начались именно с дачи.