Антология современной азербайджанской литературы. Проза - Исмаил Шихлы

Да… До этой минуты закон был на стороне Оруджа. После того, что случилось, каковы бы ни были мотивы, закон отвернется от него. Убит человек, и убил его Орудж. Это он совершил преступление, он обвиняемый, виновный, преступник. Конечно, все это так только в том случае, если смогут раскрыть это преступление, доказать его вину. Нет, он должен бежать, спасаться. Ну а если дело раскроется — все отрицать, нет, он в тот день не был на даче. Но тогда следователь может задать вопрос: «Откуда вы знаете, в какой именно день?».

Нет-нет, надо быть предельно осторожным, ни в коем случае нельзя говорить, в какой день. Надо говорит: меня не было на даче целый месяц. Именно так надо говорить. И в самом деле. Вот уже почти месяц меня здесь не было, если не считать этот злополучный день. Нет, я и сегодня здесь не был. Кто знает, что я был на даче? Пакиза? Ничего страшного, вернусь домой и скажу — мол, передумал, не поехал на дачу. Вспомнил, что вечером в городе у меня дела. Так… Еще кто знает? Офелия? О господи, через полчаса она будет здесь. Надо скорее отсюда сматываться. Ничего, она придет, постучит, уйдет. В понедельник что-нибудь придумаю, извинюсь, пообещаю, что увидимся на следующей неделе. Но сможет ли он увидеться с ней на следующей неделе, сможет ли вернуться на эту дачу? Ну, а если он не придет сюда никогда, как раскроется это дело? Кому придет в голову, что здесь на даче находится мертвец? Во всяком случае ясно одно — надо поскорее уходить отсюда. С древка лопаты следы он вытер и хватит, а больше ниоткуда вытирать не следует — ни с дверей, ни с мебели. Здесь его дом. Здесь должны быть его следы. А определить, какие это следы, новые или старые, невозможно. Правда, при драке могла у него пуговица там какая-нибудь сорваться или что-нибудь выпасть из кармана. Или волос с головы мог упасть — надо хорошенько все проверить.

Орудж еще раз внимательно осмотрел комнату: Гусейнага бездыханно лежал возле кровати. Из раны в голове все еще текла кровь, образуя лужицы на одеяле, стекая на пол… На виске, желтых волосах альбиноса кровь, постепенно свертываясь, засыхала. Возле мертвеца валялась окровавленная лопата.

Других предметов, указывающих на недавнюю борьбу, здесь не было. Во всяком случае ничего подозрительного Оруджу на глаза не попалось. В последний раз окинув взором комнату, вышел. Захлопнув дверь, торопливо спустился по ступеням, сошел вниз, выключил телевизор, потушил печь, закрыл ключом дверь, вывел машину из ворот. «Самое главное — спокойствие. Меня здесь никто не видел. Меня здесь не было, — внушал себе Орудж. — Надо скорее уезжать».

Машина, набирая скорость, отдалялась от дачи километр за километром. Мысли Оруджа, толкаясь друг о друга, лихорадочно бились, сплетались в узел в воспаленной голове. Мозг сверлила мысль — не допустил ли он какой ошибки, не оставил ли он на месте преступления улики? Он вдруг вспомнил, что второпях не взял ключи от верхней комнаты. Как он теперь сможет доказать, что эти ключи не его! Если есть два ключа, почему не мог быть третий? Надо вернуться, забрать. Хотя нет, это рискованно, он может кого-то встретить. Офелию, например, и тогда еще хуже запутается. Проезжая мимо аэропорта, он вдруг вспомнил, что оставил в холодильнике продукты. Экспертиза с легкостью установит, что их сегодня туда положили, и таким образом точно установят его пребывание на даче. Как назло, даже газета, в которую была завернута зелень, с датой сегодняшнего дня. По этим приметам ничего не стоит определить, что Орудж был на даче именно сегодня, 5 апреля. Вернуться — значило подвергнуть себя риску быть разоблаченным, а не вернуться и оставить продукты в холодильнике — значило подвергнуть себя еще большему риску. Орудж повернул машину назад. Только бы не встретить Офелию. Спустя минут восемь он вновь попал в свой переулок. Машину оставил во дворе, а сам вошел в дом. Вытащил все продукты из холодильника, а также хлеб из кастрюли, и все это вновь положил в корзину. Мокрые газеты вытащил из мусорки, по одной опустил в туалет. Оставаться далее было опасно. С минуты на минуту могла прийти Офелия и увидеть машину во дворе. Она поймет, что Орудж на даче, и станет стучать в ворота. И тогда он вынужден будет впустить ее и все рассказать. Но такое разве возможно рассказать? А если он не откроет ворота, Офелия, чего доброго, и сама поймет, что что-то случилось, и встревожится. А чем может кончиться ее тревога? Сколько времени прождет Офелия у ворот? Хотя, может быть, она пришла и ушла уже, когда Орудж был в дороге. Он отсутствовал на даче пятнадцать-двадцать минут. И за это время Офелия могла вполне зайти, прийти, возвратиться. Боже, хоть бы так оно и было на самом деле!

Оставив корзину во дворе, Орудж взбежал на второй этаж, поскользнувшись, чуть было не слетел с лестницы. «Только этого не хватало, чтоб ногу сломать», — подумал он в сердцах. Вытащив ключи, кончиком ноги приоткрыл дверь и заглянул внутрь: мертвец, лопата, кровать… Только вот кровавая лужа на полу еще больше расплылась…

Он поспешно прикрыл дверь ногой, звук захлопнутой двери оглушил. Орудж вздрогнул, ему показалось, что этот звук мог услышать не только он, но его могли слышать далеко окрест. Ключ от верхней комнаты — третий ключ — он бросил в колодец.

«Семья Гусейнаги ничего не знает о происшедшей трагедии, — подумал Орудж. — А стоит ей узнать, поднимется нечто невообразимое. Ведь еще и семи дней не прошло со смерти Балами, а теперь вот и старший сын его ушел из жизни, да еще таким образом. Вот это трагедия так трагедия. Страшная трагедия. Жуткая…»

И то, что он сам, Орудж, напрямую причастен к этой трагедии, никак не укладывалось в голове. Разве он, Орудж, виноват? Разве он затеял этот бессмысленный спор? Разве он пошел в дом Балами, а не этот Гусейнага нагло вторгся к нему? Если бы Орудж не перехватил лопату, она тогда опустилась бы ему на голову. И теперь в верхней комнате, возле кровати лежал бы не Гусейнага, а он, Орудж, с проломленным черепом. Что он должен был сделать? Он защищал себя́. Ну что ж, раз так, отчего ты не заявишь в милицию и не расскажешь все как есть? Уж не от того ли, что все выглядит не совсем правдоподобно? И даже если ему поверят, как он сможет обо всем этом рассказать? Даже если дело передадут в суд и его оправдают, все равно у него на лбу до скончания дней будет клеймо «убийца». Это означает конец всему — уважению в обществе, карьере, работе.

Выехав из переулка на шоссе, он мысленно перебирал все за и против и, наконец, окончательно пришел к единому выводу — мол, правильно поступает, что не заявляет в милицию. И потом — то, что произошло, нельзя назвать преступлением, это скорее несчастный случай, на месте которого не осталось никаких следов. Ни единой зацепки. Если он правильно себя поведет, никто его, Оруджа, не посмеет и не сможет, главное, обвинить в убийстве. Самое главное — не потерять самообладания, выдержки; вести себя так, словно ничего не произошло, словно он ни о чем не ведает…

Орудж поведет себя как надо, он профессиональный психиатр и умеет владеть собой. Ни один изощренный следователь не выведет его из себя. А в том, что рано или поздно ему придется держать ответ перед правосудием, у него не было сомнений. Даже если подтвердится версия, что это несчастный случай, все равно к нему обратятся, хотя бы для наведения справок: кто в тот день был на даче? У кого еще мог быть ключ? Знает ли он этого человека? Видел ли он его раньше? Были у него какие-либо отношения с его семьей?

На все эти вопросы он без запинки должен будет дать точные, исчерпывающие ответы. Да, и еще надо обеспечить себе алиби.

Направив машину к больнице, бросил на ходу удивленному сторожу:

— У меня здесь бумаги остались, должен их взять. Весь день работал и вдруг обнаружил, что часть бумаг оставил на работе.

И то, что сторож справился у него о времени, было как нельзя кстати. Орудж назвал не то время, которое показывали часы, а то, когда он находился за сорок два километра от того места, где они сейчас стояли, то есть время, когда он, размахнувшись опустил лопату на голову Гусейнаги. Выйдя из больницы, зашел в магазин и, купив там зубную пасту, справился у продавца о его самочувствии. Вошел затем в аптеку и спросил валокордин. Услышав в ответ «у нас нет», взорвался:

— А что у вас вообще есть? Что ни спросишь — нет. Час назад я заходил и спрашивал аспирин, и опять вы ответили «нет». Что это за аптека, если в ней даже аспирина нет?

Аптекарь, знавший Оруджа, удивился:

— Доктор, аспирин у нас есть. Кто вам сказал, что его нет?

— Не знаю… Здесь молодая девушка сидела, она сказала.

Когда Орудж открыл дверь своим ключом и вошел, Пакиза удивилась:

— А ты разве не на даче?

— Нет, сегодня не ездил, вспомнил по дороге, что послезавтра у меня доклад, а материалы все дома и в больнице. Сегодня я должен буду поработать до утра. А ты, пожалуйста, освободи корзину, поставь все в холодильник, чтоб продукты не испортились.