Бог не любовь: Как религия все отравляет - Кристофер Хитченс

При всей сомнительности хадисов, в физическом существовании Мухаммеда кроется не только сила, но и слабость ислама. Оно придает Пророку осязаемость и снабжает нас правдоподобными описаниями его внешности, но при этом приземляет историю возникновения ислама, делает ее вульгарной и отталкивающей. Трудно не поморщиться, читая о женитьбе этого млекопитающего на девятилетней девочке или об энтузиазме, с которым он предавался чревоугодию и делил добычу после очередной бойни. Основное затруднение (христианство, снабдившее своего пророка нечеловеческой природой в человеческом теле, почти избежало этой западни) в том, что он оставил после себя многочисленное потомство, и его религиозное наследие стало заложником наследия физического. Нет ничего более человеческого и несовершенного, чем наследная власть. С самого рождения ислам сотрясает грызня между князьками и самозванцами, претендующими на соответствующую каплю крови Пророка. Общее число тех, кто ведет родословную от Мухаммеда, наверное, превосходит число святых гвоздей и щепок оставшихся от тысячефутового креста, на котором, судя по количеству обломков, распяли Христа. Как и в случае с иснадами, чтобы установить прямое родство с Пророком, нужно лишь знать нужного имама и располагать требуемой суммой.

Стоит также отметить, что мусульмане не вполне порвали с теми самыми «сатанинскими стихами» и до сих пор следуют языческой тропой, проторенной задолго до рождения Пророка. Каждый год во время хаджа они обходят прямоугольное святилище Кааба в центре Мекки («следуя движению Солнца вокруг Земли», как пишет Карен Армстронг, — загадочно, но зато в духе культурного плюрализма). Сделав ровно семь кругов, они целуют черный камень, встроенный в стену святилища, — скорее всего, метеорит, падение которого в свое время впечатлило дикарей («должно быть, боги сошли с ума; нет, погоди, надо говорить „бог сошел с ума“»). Кааба — остановка на пути к другому доисламскому ритуалу, в ходе которого паломники храбро бросают камешки в кусок скалы, изображающей Сатану. Дело довершает закалывание жертвенных животных. Подобно многим, хотя и не всем основным святыням ислама, Мекка закрыта для неверных, что несколько противоречит заявленной универсальности этой религии.

Нередко можно услышать, что отличие ислама от других монотеистических религий в том, что он не знал «реформации». Это верно лишь наполовину. Некоторые течения в исламе — прежде всего суфизм, который так ненавидят правоверные, — имеют преимущественно мистический, а не буквалистский, характер и включают элементы других религий. Кроме того, поскольку ислам благоразумно воздержался от создания папского престола с неограниченными полномочиями (отсюда изобилие конкурирующих фетв от конкурирующих авторитетов), никто не может приказать мусульманам перестать верить в былую догму. Оно, возможно, и к лучшему, но это не меняет того обстоятельства, что ключевая претензия ислама — на совершенство и окончательность — не только абсурдна, но и не подлежит пересмотру. На этом сходятся все многочисленные враждующие секты, от исмаилистов до ахмадистов.

В иудаизме и христианстве «реформация» означала минимальную готовность рассматривать Священное Писание как потенциальный объект литературного и текстуального анализа (Салман Рушди дерзко предложил то же самое). Число возможных «Библий» огромно;

известно, к примеру, что многозначительное христианское слово «Иегова» — неверная передача непроизносимых промежутков между буквами древнееврейского «Яхве». Аналогичные исследования Корана не проведены до сих пор. Не существует ни одной полноценной описи расхождений между разными изданиями и рукописями; даже самые робкие шаги в этом направлении до сих пор вызывали почти инквизиторскую ярость. Поворотным моментом могла бы стать книга Кристофа Луксенбурга «Сирийско-арамейская верия Корана», вышедшая в Берлине в 2000 году. Луксенбург без лишнего ажиотажа утверждает, что Коран вовсе не является одноязычным арабским документом, и что анализировать его гораздо проще, если признать, что многие слова имеют сирийско-арамейское происхождение. (Самый знаменитый пример Луксенбурга касается райского вознаграждения для «мучеников»: после повторного перевода и редактирования небесные девственницы превращаются в сладкий белый виноград.) Мы имеем дело с языком и родиной значительной части раннего иудаизма и христианства, и можно не сомневаться, что не стесняемый ничем анализ Корана развеял бы немало мракобесия. Но именно сейчас, когда ислам должен последовать примеру своих предшественников и допустить новые прочтения своих текстов, вся религиозная публика негласно сходится на том, что так называемый «долг» уважения к верующим требует позволить исламу выдавать свои догмы за чистую монету. Как и прежде, вера помогает душить и научный поиск, и ту свободу, что он может принести.

Глава десятая

Балаганные чудеса и закат преисподней

Дочери жреца Алия умели превратить всё, что угодно, в пшеницу, вино или масло. Аталиду, дочь Меркурия, несколько раз оживляли. Эскулап оживил Ипполита. Геркулес вырвал из лап смерти Алкестиду. Гермес вернулся на этот свет, пробыв две недели в преисподней. Родителями Ромула и Рема были бог и девственница-весталка. В Трое упал с небес Палладий. Волосы Вероники обратились в созвездие… Назовите мне хотя бы один народ, в среде которого не творились бы невероятные чудеса, особенно в ту пору, когда мало кто умел читать и писать.

Одна античная басня высмеивает хвастуна, без конца трезвонившего о невероятном прыжке, который он однажды совершил на острове Родос. Мир не видывал столь героического прыжка. В конце концов, неутомимый рассказчик порядком поднадоел слушателям. Только он открыл рот, чтобы в очередной раз поведать историю своего подвига, как один из присутствующих раздраженно перебил его: «Hie Rodus, hie salta!»[12]

Подобно тому, как вымерли пророки, ясновидцы и великие богословы, эпоха чудес, похоже, осталась где-то в прошлом. Если бы верующим хватало мудрости или твердости в собственной вере, они бы только приветствовали закат этой эпохи фокусов и жульничества. Но вера и на этот раз не способна удовлетворить правоверных и тем дискредитирует себя. Чтобы впечатлить простаков, до сих пор требуются реальные события. Достаточно взглянуть на ведунов, колдунов и прорицателей более ранних или более примитивных культур. Очевидно, что тот смышленый человек, который первым научился предсказывать затмения, тут же использовал это небесное явление для того, чтобы запугать свою аудиторию. Цари древней Камбоджи вычислили, в какой день года реки Меконг и Бассак внезапно разливаются, соединяются в одну и под давлением гигантской водной массы как будто начинают течь обратно в озеро Тонлесап. Довольно скоро возникла соответствующая церемония: царь и помазанник божий появлялся в нужный момент и приказывал рекам течь вспять. Моисей на берегу Красного моря мог бы только позавидовать камбоджийским коллегам. (Уже в наше время это чудо природы успешно использовал другой шоумен — король Камбоджи Сианук).

При всем этом некоторые «сверхъестественные» чудеса древности теперь кажутся на редкость мелкотравчатыми. В них нет ничего особенно интересного — совсем как в спиритических сеансах, цинично скармливающих родственникам покойного потустороннюю белиберду. Когда вам рассказывают о «ночном полете» Мухаммеда в Иерусалим (говорят, что отпечаток копыта его коня Бурака до сих пор можно увидеть у мечети Аль-Акса), бессердечно указывать на то очевидное обстоятельство, что лошади не умеют летать. Более уместно отметить, что с самого начала своих долгих и изнурительных странствий по поверхности Земли, день за днем созерцая лошадиный зад, люди мечтали ускорить этот тягостный процесс. Фольклорные сапоги-скороходы могут добавить прыти идущему, но решают проблему лишь отчасти. Тысячелетиями воображение людей больше всего будоражила зависть к птицам (пернатым потомкам динозавров, как мы знаем теперь) и тоска о полете. Небесные колесницы, ангелы, свободно парящие в восходящих потоках воздуха… нетрудно понять причину этих фантазий. Таким образом, Пророк отвечает затаенным желаниям каждого крестьянина, жалеющего о том, что его скотина не может распустить крылья и оторваться от земли. Странно только, что, несмотря на божественное всемогущество, чудо получилось столь прозаичным и примитивным. Левитация занимает виднейшее место и в христианских фантазиях, о чем свидетельствуют Вознесение и Успение. В те времена небо считали перевернутой чашкой, а рядовые погодные явления — знамениями или божественным вмешательством. При столь безнадежно ограниченном понимании космоса самое банальное событие могло показаться чудом. В то же время событие, которое нас бы действительно поразило — например, остановка солнца, — представлялось явлением местного масштаба.