В Гаване идут дожди - Хулио Серрано

«Выходим в воскресенье до рассвета, ровно в два», – равнодушно бросил Франсис. У него уже не было сил для проявления эмоций, одолевала усталость, сказывалось дикое нервное напряжение последних недель подготовки к бегству…

– Почему в воскресенье и ровно в два? – Меня захватила эта история, отвлекавшая от собственных треволнений.

«Откуда отчалим?» – спросил плотник. «От Гуанабо. В воскресенье наступает новолуние, а пограничный патруль начнет береговой обход в два тридцать. – Франсис помолчал. – Мы всю неделю отслеживали время обхода». – «Опасное дело», – сказал плотник.

– Опасное было дело, – заметил я.

– Жить тоже опасно, а мы живем себе и живем. – Франсис шел к лодке.

Хватило бы у меня храбрости принять подобное решение? Уехать, все бросить! Правда, у Франсиса мало что тут оставалось. Ветхий дом, полуслепая собака и собственное прошлое. Ничего не стоивший дом был теперь лишь средоточием всего пережитого, собаку кому-то отдали, а прошлое, страшное недавнее прошлое было зарыто в прибрежный песок до того, как он сел в лодку. Далекое же прошлое всплывет в памяти тогда, когда им станут дорожить.

А что делал я в те самые годы? Был молодым, подающим надежды журналистом, который заботился о семье и мечтал о блестящем будущем и о доме на берегу моря. А потом? Когда у меня уже не было ни семьи, ни будущего, а дом сгорел в пламени несбывшихся надежд, я принял решение, пожалуй еще более дерзновенное, чем то, которое принял Франсис. Не плыть по морю в утлой лодке к другой стране этого света, а с петлей на шее прямиком рвануть на тот, совсем неведомый свет.

Так какое же из двух решений требует большего мужества? Мое или Франсиса?

– Как вы доставили лодку на побережье? – спросил я.

– Тайком, в небольшом грузовике.

«Желаю удачи», – сказал шофер грузовичка и, получив деньги, умчался прочь. Предстояло сделать самое опасное и самое главное: подтянуть лодку к морю, спустить ее на воду и отплыть подальше от берега. Стоило патрулю явиться пораньше, а кому-нибудь донести в полицию – и все пропало.

Ночь над морем разрывалась всполохами молний, когда Франсис с братом тащили на плечах лодку к воде. За ними шел плотник, несший корзину с провизией и весла. Они шли, а их как резкими ударами бича подстегивал далекий собачий лай, рассекавший глубокую тишь побережья.

Франсис, согнувшись под тяжестью лодки, шел против ветра, сжимая в правой руке мачете.

– Зачем тебе мачете? – невольно вырвалось у меня. – Если бы подоспел патруль, ты все равно ничего бы не сделал.

– Патруль – да, а вот если вдруг высунется какой-нибудь дотошный болван… – Франсис произносил слова с трудом, тяжело дыша от натуги.

На секунду он остановился перехватить воздуха, но тут же снова потащился дальше, вспахивая ногами мокрый песок. Я слышал его прерывистое дыхание, ощущал его воодушевление и его страх.

«Могла ли Моника пойти на такое? – подумалось мне. – Нет, она никогда бы не решилась, она слишком боязлива. Впрочем, может быть, я ошибаюсь».

Франсис с братом дошли до моря и спустили лодку на воду. Царило полное безмолвие, даже злосчастная собака затихла. Только монотонно шуршал прибой, накатывая на песок. Вдали над морем молнии продолжали стегать темное небо.

«Ну, пошли», – приказал Франсис. Плотник, по колено в воде, остановился в двух шагах от лодки. «Я не пойду». – «Что?!» – Франсис увидел, как того трясет. «Ты что говоришь?» – воскликнул брат Франсиса.

– Что с ним случилось? – спросил я.

– Страх одолел, – сказал Франсис.

Взгляд плотника был устремлен к горизонту, где молнии все яростнее кромсали темь. «Гроза надвигается», – сказал он. «Через полчаса кончится», – успокоил брат. «Мы утонем». – «Лучше сразу в море утонуть, чем в болоте захлебываться». Брат Франсиса угрожающе поднял весло. «Если хочешь остаться, оставайся, а мы отправляемся. Сейчас патруль заявится». – Франсис толчком двинул лодку с места.

И тут он увидел человека. Тот стоял метрах в двадцати под сосной, укрытый мраком ночи.

– …да еще был черен, как струя кальмара, – рассмеялся Франсис и стряхнул муравьев с каменной ограды, на которой мы сидели. Их быстрая цепочка выбиралась из полуразрушенного дома и исчезала в саду.

Замахнувшись мачете, Франсис подступил к негру. «Кто ты, мать твою?…» – рявкнул он, забыв о приближающемся патруле.

– Кто это был? – спросил я.

– Один из тех бедолаг, которые по ночам рыбачат. – Франсис снова засмеялся, а птицы в деревьях подняли тревожный писк. – Притаился за соснами и все видел, а мы его проморгали.

«Какого хрена тебе надо?» – «Уйти с вами». – «С нами?!» – «Возьмите меня». – «Через пять минут придет патруль», – сказал Франсис и, повернувшись к негру спиной, шагнул к лодке. «Возьмите! Я знаю море, я вам пригожусь».

– Видно, ему еще больше, чем вам, приспичило уехать, – сказал я.

– Удачу надо хватать за хвост, а в ту минуту мы стали его удачей. – Муравьи деловито ползали по ботинкам Франсиса.

«Если уж так хочешь, влезай». Франсис с братом продолжали толкать лодку подальше от берега.

Негр им помог, и, пока как плотник бежал обратно к дороге, они втроем запрыгнули в лодку и взялись за весла. Молча гребли до тех пор, пока огни города не потускнели вдали. Когда они запустили мотор, лодка рванулась вперед. Движок заурчал, как довольный кот.

Мр-мр-мр, – урчал мотор.

«Из Гаваны я ушел, из Гаваны!» – пел Франсис, сидя на корме и глядя, как один за другим гаснут городские огни.

Зза-зза-зза, – поскрипывала лодка, одолевая волны.

«И я ушел, и я ушел!» – вторил ему брат. «Мы еще не ушли от опасности», – сказал негр. «Почему?» – спросил брат Франсиса. «Береговой радар может нас засечь, а кроме того…» – Рука негра метнулась в сторону горизонта, где зарницы уже сливались в огненные взрывы, бесновались чаще и мощнее. «С этим дьяволом никто нас не догонит, никакая буря не возьмет. – Брат Франсиса кивнул на мотор и сплюнул в море. – Ты, негр, – кроличья душа. Черная мокрая курица. Трясешься, как овечий хвост. Зря мы тебя взяли».

«Ушел я из Гаваны, иду я на Майами», – пел Франсис.

Ро-ро, зас-зас… – подпевали мотор и лодка.

«А что чувствует человек, когда покидает свою страну, даже, может быть, навсегда?» – Бэби из кухни взглянула на входную дверь. Понятно, она имела в виду Мальдонадо, а не Франсиса. Через несколько лет, уехав отсюда с близняшками, она получит ответ на этот вопрос.

– Что ты чувствовал? – спросил я Франсиса. Франсис пожал плечами, а его башмаки снова стали

постукивать по земле, где хлопотали муравьи.

– Не знаю, да и некогда было о том думать, – ответил он. Франсис вытащил из кармана бутылку рома, несколько раз приложился к горлышку и стал что-то напевать. Он совсем захмелел, но нить рассказа не потерял.

– Нас промочило насквозь, до самой печенки. Волны, как бешеные псы, кусали нас за все места. – Франсис обхватил себя руками за плечи, прикрывая грудь, словно его так же пронизывал холод, как тогда, на море.

Рассвело, низкие тяжелые тучи, казалось, грозили опуститься еще ниже и раздавить все, что было на воде. А потом налетел настоящий ураган, высокие волны нещадно колотили деревянную посудину.

«Гроза», – сказал негр и перекрестился. «Если ты знал, что идет гроза, чего поперся с нами?» – закричал брат Франсиса. Тому не пришлось ответить: гигантская волна швырнула его об борт. «Держитесь, – крикнул Франсис, которого второй вал, ударив в спину, свалил на дно лодки. – Ой, мать вашу…»

На них обрушилась третья, пятая и еще много волн, которые кидали и били лодку, заставляя ее плясать и вертеться, как сумасшедшую.

Франсис не знал, сколько времени он лежал на дне лодки под ударами стихии, уцепившись за канат, стараясь высовывать голову из воды, заливавшей суденышко.

Он понял, что нет больше сил сопротивляться и пора отдавать концы, но тут ветер стал слабеть и волны поутихли. С трудом приходя в себя, кряхтя от боли, опираясь о борт окровавленной рукой, Франсис встал на колени. Рядом отплевывался от соленой воды его брат, потирая голову. «Ты как? Жив?» – спросил Франсис. Брат кивнул, не переставая откашливаться. «А негра смыло на хрен…» – «Бедняга, мы даже имени его не знаем», – вздохнул Франсис.

Когда мне представилось, как негра снесло за борт, как он отчаянно боролся с волнами, хватая ртом воздух, я тут же подумал о Монике. Я не желал верить, что она погибла подобным образом. Судьба не могла быть так жестока. Но почему несчастный негр рыбак мог утонуть, а белая девушка-проститутка не могла? Что, она лучше негра? Разве не все равны перед морем, перед судьбой и перед лицом смерти? Ответа я не знал, да и знать не хотел. Моника – это Моника, а другие – это другие.

Пусть помирают два, три, тысяча негров, белых, красных, голубых, зеленых, но Моника должна спастись, а остальные – пропади они пропадом.

– Того негра следовало бы объявить без вести утонувшим, а на том берегу поставить памятник ему и всем утопленникам, погибшим в море вместе с лодками. – Франсис покачал головой.